Женщинам вновь захотелось хорошо одеваться. Рынки были переполнены, правда, поношенной одеждой, а в домах заработали швейные машинки. Из старой ткани шились новые костюмы, их скупали бродячие торговцы, ходившие от дома к дому. Дети надевали короткие штанишки. Подростки носили их на манер зуавов – с застежками под коленями. Взрослые держали в кармашках расчески и покрывали волосы бриллиантином, от которого пахло воском или свиным салом. Самые большие модники пользовались ночными сетками, теми самыми, в которые женщины до войны укладывали очень длинные волосы.
Среди молодежи были популярны английские блузы кофейного цвета и куртки американских фермеров. Возобновили работу текстильные фабрики, и расширилась сеть пошивочных мастерских. В военное время, в результате прекращения контактов с заальпийской модой, к нам перестали поступать французские ткани и приходилось что-то придумывать. Может быть, это было и не так плохо, поскольку дало импульс рождению чисто итальянского стиля. Женщины обратились к сверхженственным моделям, подчеркивались линия груди и «осиная» талия. В Риме начали показывать американские фильмы, на экранах появились и европейские звезды. Это в какой-то мере тоже помогало нашим модельерам.
В 1946 году я организовала с помощью некоторых друзей вернисаж моделей сестер Фонтана в помещении итальянского посольства в Берне. Знаменитая Тенка, толстуха-фото-граф, впервые сфотографировала меня на улице в вечернем платье с большим декольте. Помню и то, как страшно я страдала от холода, поскольку было уже начало зимы, и то, как весело и радостно нам было.
Я читала в журналах о новостях французской моды и понимала, что там живут, словно на другой планете. В Италии статьи о моде появлялись в «Корделии», журнале для синьорин, и в «Моде», журнале, появившемся в 1930 году и посвящавшем много страниц деталям одежды. А из Франции, диктовавшей тогда моду, к нам приходили «Оффисьель» и «Жарден де мод», откуда итальянские швеи черпали идеи. Я стала проявлять признаки нетерпения и пыталась убедить сестер Фонтана поехать в Париж, чтобы побывать на вернисажах, но они и слышать об этом не хотели. Они считали себя способнее французов и в состоянии создать истинно итальянскую моду. Я же, читая о Диоре, Баленсиаге, Пиге, Жаке Фате, умирала от желания лично увидеть творения великих парижских портных, пока один эпизод, произошедший в 1947 году, не дал мне предлог оставить сестер Фонтана и самой заняться модой.
Мы праздновали день рождения Сильвио Медичи. Сильвио остался вдовцом и уже год как ухаживал за мной, но для меня он оставался лишь дорогим другом. В тот вечер он давал большой обед в своем прекрасном доме, во дворце Сфорца-Чезарини на проспекте Витторио-Эмануэле. Его комната на первом этаже, где он жил с женой, была полностью перестроена и обставлена им по-современному. В то время большой эффект производила старинная мебель на фоне ярко-белых стен. По этому случаю я попросила у сестер Фонтана какое-нибудь платье, поскольку я имела право на два платья в месяц.
Дворец Сфорца-Чезарини
Но они не смогли вручить его вовремя. Я пошла на обед в самом мрачном настроении. Все обратили на это внимание и спросили меня, в чем дело. Я дала выход своим чувствам, рассказав о работе, от которой перестала получать удовлетворение, об отказе сестер Фонтана взять за пример Париж. Заметив, как меня внимательно слушают, я пустилась в рассуждения, почему мне нравится парижская мода и что я смогла бы сделать, чтобы ввести ее у нас.
Если я во что-нибудь верю, мой энтузиазм становится заразительным. Друзья немедленно предложили мне открыть собственное ателье, создав вместе с ними предприятие. Это были тот же Сильвио Медичи, Руди Креспи[71] – тогда корреспондент американского журнала «Вог», и герцог Риккардо ди Сангро. «Мы готовы стать для тебя партнерами, в частности заняться финансовой и административной частью проекта. С одним, правда, условием: ты возьмешь на себя всю творческую часть».
Руди Креспи особенно убеждал меня, он был в восторге от идеи! Отец его был убит в Сан-Паулу, а мать вновь вышла замуж. По достижении 21 года он должен был унаследовать огромные деньги вместе со своим братом. Сам он любил организовывать чудесные праздники. В тот вечер он сказал, что готов поспорить, сделав ставку на мой талант, и хотел, чтобы перед тем, как разойтись, мы подписали бы соглашение. На это предложение я немедленно отреагировала, заявив об отказе: «Вы, что, с ума сошли? Предприятие? Вы хотите, чтобы я работала за чужие деньги? И не подумаю!» Но искушение было слишком сильным, и в конце концов я дала себя убедить. Я обещала найти помещение и быстро отправиться в Париж, а об остальном должны были подумать они: мне совсем не хотелось заниматься управлением, да и с деньгами я не знала что делать. Так, почти в шутку, началась моя авантюра.
Наконец я приехала в Париж, и передо мной распахнулся целый мир. Я увидела коллекции Кристиана Диора, Баленсиаги и Ланвен, я влюбилась в творчество Жака Фата. Я пришла в неистовство и поняла, что в Италии мы не имеем ни малейшего представления о том, что такое мода. У нас даже не было людей, которые в случае необходимости могли бы украсить одежду вышивками. А ткани! У нас была скучная мода. К тому времени относится моя дружба с американской журналисткой Беттиной Баллард[72], которая писала для журнала «Вог»; позже она писала рецензии и на мои костюмы.
Книга мемуаров Б. Баллард (1960)
В Париже я остановилась в отеле «Ланкастер», который я обожала и где продолжала останавливаться многие годы.
И вот, после 20 лет разлуки я вновь увидела отца. Мама всегда повторяла мне: «Если поедешь в Париж, ты должна увидеться с отцом». Я была не согласна, отвечала, что у меня нет желания искать его, он меня бросил и не давал о себе знать. Только Ольга, сестра Бориса[73], которая спаслась от русской революции, но потеряла мужа и детей, поддерживала со мной и Ниной контакты, посылая нам иногда письма. Она жила в Ницце со вторым мужем Жюлем Яковлевичем Азаревичем[74]. Мама настаивала: «Не тебе судить об этом, ты не имеешь права осуждать его. В конце концов ты смогла нормально жить, как и другие девушки». Она убедила меня: желание встретить отца было сильнее любой обиды.
Поэтому я отправилась в Париж, полная решимости повидаться с ним. Я не была уверена, что смогу узнать его после стольких лет. Я назначила наше свидание в отеле «Ланкастер» и, спустившись к портье, сказала: «Должен приехать князь Голицын. Если я случайно не узнаю его, вы мне его покажете». А потом увидела, как в холл вошел мужчина, я лишь взглянула на него, и уже через мгновение мы оказались в объятиях друг друга. Было воскресенье. Борис сводил меня в чудесную православную церковь на улице Рю, где я услышала прекрасный хор. У него было много друзей, и он представлял меня им с такой гордостью! Некоторые работали водителями такси: это былаединственная профессия, которую они могли найти после бегства из России. Потом мы пошли в небольшой бар, где обычно собирались русские после службы, чтобы выпить водки и поговорить, потом мы обедали в русском ресторане. Между мной и отцом что-то произошло, установилась связь, которая не нуждалась в словах, глубокое нежное чувство. Меня особенно трогала гордость, с которой он представлял меня. Мы провели вместе целый день, выпивая и шутя, и с того времени между нами началось сближение. Он, однако, не познакомил меня со своей женой, а я его об этом и не просила.
Впоследствии, когда я вышла замуж за Сильвио Медичи и регулярно приезжала в Париж, я всегда заезжала в Ниццу, чтобы повидать отца. Мы вместе обедали. С моим мужем они быстро нашли общий язык и нравились друг другу. Когда мой отец захотел поехать в Венесуэлу, где он надеялся найти работу вместе с женой, Сильвио дал ему денег на дорогу. Тем самым на некоторое время общение прервалось, но после его возвращения во Францию мы вновь стали встречаться.
Из Парижа я возвратилась окрыленной. Французская мода была взрывом жизненных сил, фантазии, искусства. Первые идеи уже бродили в моем сознании, они требовали оформления. Нельзя было терять ни минуты. Я стала искать помещение и нашла его на улице Венето, на углу с «Доней»[75], на первом этаже. Необходима была премьера. Я обратилась к Армене Камиллони, с которой была знакома с тех времен, когда работала у сестер Фонтана. Ей пришлось отказать мне, поскольку в то время она была занята в бутике княгини Джованнелли, но она посоветовала мне обратиться к одной даме, которая устраивала демонстрацию для Вентуры, портнихи, одевавшей королеву Елену. Так ко мне пришла Мария Карлони и оставалась рядом со мной до 1968 года. Когда она так постарела, что не могла более работать, она поехала жить в деревню, в Марке. Ее сменила внучка Армена, которая никогда меня не покидала и сопровождала во всех поездках. Чудесная женщина: за столько лет я ни разу не видела, чтобы она рассердилась. Возможно, ее единственным недостатком как раз и была излишняя доброта по отношению к работникам.
Снова я еду в Париж. Теперь у меня было ясное представление, куда я должна пойти и что искать. Задачей Марии Карлони было научиться тому, как работают и как кроят в Париже, как делают здесь костюмы. Меня интересовал прежде всего Диор, его отделку одежды никому не удавалось повторить. В то время внутренняя отделка была чуть ли не главнее внешней, это был труднейший процесс, который длился часами, зато те немногие метры ткани, которые были готовы, получались шикарными, и их могли носить только действительно элегантные женщины. Сначала я не покупала модели, лишь готовую одежду, которую девочки в Риме раскраивали, чтобы увидеть, как сделаны детали. А потом мы их изготовляли уже у меня. Среди них особенно запомнился костюм Диора из розового атласа, более короткий спереди, верх был весь застегнут на пуговицы, внутри был лифчик, от которого перехватывало дыхание, и длиннейшая юбка с буфами из атласа цвета розового лака.