Ставрос Ниархос
Завязавшаяся в начале их карьеры дружба Ниархоса и Онассиса вскоре переродилась во вражду. Ставрос купил трехмачтовую яхту «Креолка», центральный салон которой неустанно украшался великолепными картинами. Говорили, что за каждую удачную сделку судовладелец дарил партнерам ценные картины таких авторов, как Рембрандт, Гойя, Магритт, Рубенс, Эль Греко. Он же купил картины и у Эдуарда Робинсона, когда актер был вынужден их продать. В это же время Онассис перестроил старый канадский фрегат в яхту и назвал ее «Кристиной». Не остановившись на этом, он купил остров в Греции. Чтобы не уступать ему, Ниархос купил островок Спетсопула и подарил его жене.
«Креолка» – самая красивая яхта, которую я когда-либо видела. Ниархос был отличным моряком, а его корабль-спортивным, несмотря на то, что был полон предметов искусства, ценных картин и потрясающих икон. Помню плавание вокруг Португалии и до Монте-Карло. Капитан не хотел проходить через Гибралтар из-за тумана и решил ждать следующего утра. Тогда Ставрос стал сам у руля и спокойно преодолел все трудности. Помню, что всем, кто был на яхте, было плохо, кроме меня и Сильвио, поскольку мы оба никогда не страдали морской болезнью.
Впервые мы провели летний отпуск вместе со Ставросом на следующий год, когда он прибыл к нам на Капри, возвращаясь с Лазурного берега. На его яхте находилась Мария-Пия Савойская с мужем, семьи Брандолини, Расселов и другие друзья. Они бросили якорь в заливе Марина-Пиккола, который был лучше укрыт от ветра, и позвали нас. Как только компания сошла на берег, мы пригласили их совершить туристическую поездку по острову. А вечером устроили в их честь большой праздник в «Канцоне дель маре».
Тем же вечером я познакомилась с Федерико Форке[86]. Этот молодой неаполитанец из старинной французской семьи в 1955 году познакомился на Искии с Баленсиагой, который пригласил его на два года работать к себе в Париж. Возвратившись в Италию, Форке некоторое время готовил коллекции для Фабиани. Он был очень дружен с принцем Энрико Д’Ассия и Марией Аньелли. Именно Форке настаивал, чтобы я включилась в создание высокой моды Италии.
Он без конца спрашивал, почему я не хочу показать модели, созданные мною, почему бы их не представить во Флоренции и т. п. Итак, из-за его настойчивости, да и я сама понимала, что в Париже выбор уже не тот– к тому времени исчезло несколько домов высокой моды, а также потому, что французские модели, измененные по моему вкусу, становились более удачными, я решила попробовать.
Так, вместо того, чтобы «импортировать» модели из Франции, я начала создавать их сама. Идеи рождались не только благодаря неустанному любопытству, но и благодаря тому, что для удовлетворения такого любопытства я располагала временем и возможностями.
Первую свою коллекцию одежды я представила в мастерской на улице Венето. У меня не было контактов с иностранными журналистами, кроме Беттины Баллард. С ней мы познакомились, когда она работала в Красном Кресте во времена освобождения Рима. Затем мы встречались во время моих поездок в Париж. Там она работала для журнала «Вог». Она обещала провести несколько дней у меня в качестве гостьи во время посещения Рима. В последний момент она предупредила меня телеграммой о том, что не приедет: у нее обнаружили опухоль. Ее заменила журналистка Кэрри Доновен. После вернисажа Доновен поспешила в отель «Эксельсиор», чтобы отправить телекс, ее статья в «Нью-Йорк тайме» вышла подзаголовком: «Родилась звезда».
Перед вернисажем Беттина Баллард позвонила мне, чтобы пожелать удачи и сказать (зная мой характер), что у меня будет большой успех, но что я должна приготовиться к большим битвам. Она советовала тщательно все обдумать, поскольку дорога, которую я выбирала, не обещала легкой жизни. В мире моды, добавила она, все держат ружья, нацеленные друг против друга.
Словом, впервые я не поехала в Париж покупать модели. Некоторые клиенты и самые близкие друзья сказали мне, что неразумно представлять коллекцию без парижского влияния. Но нам повезло, и мы имели большой успех у многих покупателей и частной клиентуры. В течение десяти лет я ограничивалась тем, что создавала одежду по моделям, предварительно купленным у больших парижских портных: Диора, Фата, Живанши. Я придерживалась этой системы, пока в результате смерти Диора и Фата, да и по другим причинам, во французской моде заметно меньше стало оригинальных идей. Очевидный кризис во французских домах моды побудил меня начать самостоятельно создавать модели.
По случаю моего вернисажа в зале присутствовала Консуэло Креспи, считавшаяся самой элегантной женщиной 1958 года. Она была в черном платье, на ней было 12 нитей камней гранатового цвета и шапочка из норки. Присутствовала также Энн Форд, которая заказала для себя 20 костюмов и одно платье для первого бала своей дочери Шарлотты. Ирене Брин[87]писала о Форд: «Она вошла в круг Голицыной, как входят в секту, решительно и безвозвратно, по крайней мере, на ближайшие три месяца. Теперь она будет одеваться у Голицыной, будет двигаться как Голицына, будет думать как Голицына. Кто бы ее ни встретил у Парфенона или при королевском дворе Великобритании, признает в ней Голицыну».
После выской оценки, которую коллекция получила в печати, поступили предложения о первых контрактах из Великобритании на костюмы для коктейлей и на вечерние платья, первые соглашения с американскими заказчиками. Во Флоренции требовали моего присутствия любой ценой, покупатели просили Джорджини, чтобы он настоял на моем участии в вернисаже в Палаццо Питти. Я получила приглашения и из Соединенных Штатов.
Друзья представляли мне своих друзей, особенно деятелей кино, таких как продюсер Дэвид Селзник[88], он проявлял ко мне большую симпатию. В ту пору он был женат на Дженнифер Джоунс[89] и безумно любил ее. Он поручил мне одеть Дженнифер, привез ее в Рим, хотел, чтобы я создала одежду специально для нее. Именно он определил ее карьеру в кино и потом постоянно поддерживал ее. Мы остались с ней подругами на долгое время. Дженнифер была женщиной большого таланта и высокого класса.
Одну за другой я начала одевать многих из этих прекраснейших женщин, с которыми знакомилась на обедах, на светских вечерах. Например, Франко Кристальди[90] только что открыл Клаудию Кардинале. Она приехала в Рим в 1957 году, выиграв конкурс красоты. Франко привел актрису ко мне в ателье и попросил приготовить для нее все, от шорт до вечерних платьев, поскольку они должны были отправиться в Венецию на кинофестиваль. Вообще-то в те годы одеждой для женщин, если вспомнить, часто занимались мужчины. Тот же Антониони привел ко мне в ателье Монику Витти.
Клаудио Кардинале в костюме от Голицыной в фильме «Розовая пантера» (1963)
Другой моей клиенткой была Ира Фюрстенберг[91], с которой я была знакома, когда она еще была маленькой. Она очень рано вышла замуж. Тогда она была весьма худощавой и очень симпатичной, всегда веселой и в хорошем настроении. Мы виделись в Венеции, где я каждое лето проводила отпуск. Ее брат Эгон уже тогда очень интересовался модой. Обычно я приезжала в Венецию прямо из Парижа, и он робко спрашивал: «Могу я заглянуть в твои шкафы?» А потом, перекладывая платья, восклицал: «Какое чудо!»
Восхитительной женщиной была и Одри Хепберн, после развода с Мелом Феррером она вышла замуж за нашего друга Андреа Дотти. Я следила за ее первыми шагами в кино, когда снимали фильм «Моя прекрасная леди». Она была очень трогательной, сдержанной, романтичной. Иногда складывалось впечатление, что она как бы не от мира сего, живет, движимая только любовью к природе, цветам и растениям. Но на экране она была восхитительной: утонченной, милой, простой. В ней не было ничего искусственного. От Андреа у нее был сын, позже они разошлись. Одри затем встретила другого мужчину, американца, который был предан ей до самой ее смерти.
Наконец, двери Палаццо Питти распахнулись передо мной. Я представила там первую коллекцию 18 января 1959 г. И это был настоящий успех. Модели, оформленные вместе с Федерико Форке, пресса оценила как органичные, связанные между собой, они отвечали линии, стилю, краскам, заключенному в них мотиву, они не были сиюминутными, были персональными и, одним словом, создавали «линию Голицыной».
На летних вернисажах стилисты представляют обычно коллекции на осень и зиму. Представил свои коллекции и очень юный Валентино, выставив множество рединготов и жакетов, едва достающих до бедер. Он же заявил, что женщина образца 1960 года, чтобы идти в ногу с модой, должна возвратиться к 1930 году с некоторыми поправками: его женщина должна носить стилизованную одежду, быть очень хрупкой, тонкой, почти эфирной. В тот год ушла в небытие линия империи. На вернисажах не было ни одной модели с короткой талией, бедра подчеркивались, юбки остались короткими, цвета тяготели к теплым и нежным тонам. Меня сочли специалистом сезона по созданию оптических иллюзий. Сильвана Бернаскони писала: «Платья на поверку оказываются пальто и наоборот. Исключительно оригинальна модель, в которой жакет сзади удлиняется как юбка на юбке. В одеждах употребляются двойные юбки, сукна, накидки». Я представила рукава-крылья, они начинались от пояса и придавали дополнительное разнообразие линии спины.
Аристотель (Ари) Онасис
Мария Калласе
…Я присутствовала на первой встрече между Каллас и Онассисом. Она была очень застенчивой и сдержанной женщиной, абсолютно не той, которой она стала потом. Второй раз Онассис и Каллас встретились в Париже 19 декабря 1958 г. на благотворительном концерте, доходы от которого поступили Почетному легиону. Очень дорогие билеты были закуплены представителями высшего парижского общества, среди которых не могли не присутствовать супруги Онассис. Перед концертом Аристотель направил Марии, в ту пору ей было 35 лет, три букета красных роз: в первый букет была вложена карточка с его именем и фамилией, во второй – только с именем, а третий был послан анонимно. Они доставлялись певице с интервалом в несколько часов. В 1959 году Аристотель вновь увидел Марию на празднике у графини Кастельбарко в Венеции и обещал прибыть в Лондон, чтобы аплодировать ее выступлению в «Медее» в Ковент-Гардене. Он пошел и далее: 18 июня организовал в ее честь большой вечер в отеле «Дорчестер», на который были приглашены такие знаменитости, как Рандольф Черчилль, Марго Фонтейн, Сесиль Битон и Джон Профьюмо.