Итак, мне приходилось одевать и Лиз Тейлор. Я была очень дружна с Вальтером Вагнером, ее продюсером, очень симпатичным человеком, который рассказывал мне, что она смертельно влюблена в Ричарда Бартона, и у нее плохо шли съемки фильма. Оба были без ума от любви и пили, как помешанные. Мало того, она поглощала хот-доги с горчицей и опустошала бутылки с виски и во время примерки платьев. Ее собаки ели из той же тарелки, что и хозяйка. Когда Лиз хотела остаться одна с Бартоном, дабы избавиться от мужа, она посылала его покупать ей одежду. Вот почему мы постоянно видели в нашем ателье Эдди Фишера и вскоре уже не знали, что ему предложить. Продюсер был в отчаянии, фильм тормозился, стоил целое состояние. Ко всему прочему, Лиз получила пищевое отравление, после того, как поела в одном трактире на Аппиевой дороге.
«Вы так и не посетили Россию?» – спрашивает меня журналистка. Я ответила: «Если так будет и дальше, я никогда туда не поеду. Я не смогла бы повезти модели высокой моды в страну, где допускается лишь производство сериями. Для этого было бы необходимо иметь помощь правительства, а вы лучше меня знаете, какая полемика ведется в эти дни. Мое дефиле мод в СССР с экономической точки зрения означало бы провал, если это будет лишь изолированный эксперимент. Вы прекрасно знаете, что нам никто не поможет, никто не даст денег. Мы помогаем зарабатывать промышленникам Севера, но эти не дадут ни лиры. Что я могу сказать? Мне хватает моих клиентов, которых не интересует, вернусь ли я в свою страну. Скажу больше, у меня не только нет желания везти итальянскую моду за границу, но я также никогда не покину Рим!»
От американской журналистки Дианы Вриланд пришла телеграмма, в которой она одобрила мое решение остаться в Риме: «Спасибо за твое милое письмо. Думаю, что ты должна остаться в Риме и в Риме утверждать свою сильную личность, свой характер и свой талант. Это более важное и личностное решение, чем отправиться в Париж. Никогда не следуй за массой. С нежностью, Вриланд».
Симонетта же пустилась в путь и поехала в Париж. Именно по этому поводу моя подруга детства и я страшно поссорились и не разговаривали в течение 20 лет. Симонетта решила уехать в Париж по совету Джона Берав Фэрчайлда, директора «Уимен’з вэар дейли» – «Женской ежедневной одежды», библии моды. Направленный в 1954 году во Францию, чтобы возглавить парижскую редакцию этого американского издания, Фэрчайлд полностью нарушил правила журналистики в области моды, наполняя страницы газеты сплетнями, публикуя модели стилистов ранее установленного времени. В 60-х годах он вернулся в Нью-Йорк и стал главным редактором газеты, которую обогатил яркими иллюстрациями и отчетами о важнейших событиях в высшем свете.
Фэрчайлд писал и мне, стремясь убедить переехать в Париж, но я отвечала: «Предпочитаю быть первой в Италии, чем последней в Париже». Итак, я осталась здесь. Он был обижен, и на некоторое время наши отношения охладились. Между мной и Симонеттой напряженность сохранялась намного дольше. Все началось однажды вечером на одном русском празднике, который организовали мой муж и Сфорца Русполи. Прибыл Фабиани, муж Симонетты, крепко обнял меня, как он нередко делал, причем в непривычной для меня манере. Я резко высвободилась, он был обижен. Я сказала ему: «Как же так, ты поклялся головой своего сына, что не оставишь Рим, а на следующий день я читаю, что ты уезжаешь в Париж?» Тогда мой муж, который всегда стремился к примирению, сделал мне замечание: «Ты не должна быть такой резкой». «Нет, – ответила я, – то, что они сделали, мне кажется достаточно серьезным. Между нами не должна существовать такая ложь». На самом деле, Симонетта хотела уехать в Париж, но не хотела, чтобы и я поехала туда. Она прекрасно знала, что Фэрчайлд писал и мне, но она предпочла быть первой, чтобы открыть там свой бутик.
Споры о бегстве стилистов из Италии стали ожесточенными. Американская газета «Женская одежда» перебежала на другую сторону. Сперва она выступала паладином итальянской моды, а потом сменила знамя и стала восхвалять беглецов, утверждая, что Париж является единственным центром, где есть смысл работать. Меня обвинили в том, что я обесценила рынок итальянской моды. Депутат христианско-демократической партии Айми представил запрос министрам промышленности и внешней торговли, в котором хотел узнать, «были ли они в курсе того факта, как это явствует из сообщений газет, что многочисленные и авторитетные представители итальянской моды решили за последние недели перенести свою деятельность во Францию, и не полагают ли они, что такой исход отрасли производства, которая ввиду своих связей с текстильной промышленностью и сектором ремесел может нанести серьезный ущерб итальянскому платежному балансу и нашему туризму, который позволяет высоко держать престиж Италии в мире, не считают ли они, что такой феномен зависит от отсутствия помощи данному сектору?»
После стольких споров о тех, кто уехал и кто остался, специализированные журналисты всей Италии присудили мне премию «Критика моды 1962 года», которой отмечалась в каждом сезоне лучшая коллекция, представленная в Палаццо Питти. В первые три года премия присуждалась Жоле Венециани, Роберто Капуччи и Альберто Фабиани. Церемонию вручения премии, проходившую в Кружке печати в Милане, заключил ужин при свечах, водруженных на высоких серебряных канделябрах, украшенных желтыми и оранжевыми цветами – моя гамма – и музыка оркестра, который негромко исполнял американские мелодии 30-х годов.
Вскоре после этого Эмилио Пуччи, Джорджини и я поехали в Японию, мы полетели на рейсе «Алиталия», которым открывалось прямое авиасообщение Токио – Рим. Наши манекенщицы показали моды в большом магазине «Исетан» в Токио, и мы остались на две недели в этом городе. По возвращении я посоветовала Элизабет Арден новый макияж «Лотус лук», который можно показать на лицах тех, кто будет демонстрировать новые модели в Палаццо Питти. Японии была посвящена и вся моя коллекция, а прически напоминали сложные прически гейш и дам высшего общества Японии. Из Токио я привезла очаровательную японочку, которая стала у нас ведущей манекенщицей.
Некоторая экзотика, которая присутствовала в моих изделиях 1963 года, была, однако, сделана в меру и по-умному приближена к западному пониманию. Моя линия была мягкой и округленной, уделялось большое внимание посадке плеч и осанке спины, рукава позволяли широкие движения (как в кимоно), и были закреплены со смещением вперед. Жакеты к костюмам были короткими, с вырезами. Юбки оставались разнообразными по форме и многие из них сходились складками к поясу. Не было недостатка и в пижамах-палаццо, отныне они стали одеждой, которую во многих обстоятельствах предпочитали женщины.
Жаклин Кеннеди
В августе 1962 года Жаклин Кеннеди вместе со своими детьми – Каролиной и Джон-Джоном остановились в Равелло, на вилле Эпископио, в старинном здании, откуда открывался широкий вид на залив у Салерно. Об этом рассказывал журналист Джузеппе Йоска: «Там были ее сестра Ли Радзивилл с мужем, гости из высшего света приезжали и уезжали. Каждое утро на открытой машине они спускались по извилистой дороге, чтобы искупаться в море у Конка-дей-Марини или в каком-нибудь небольшом заливе, а по возвращении часто останавливались для прогулки по узким улочкам Амальфи. Она позволяла себя фотографировать возле рыбных рядов или рядов с горой фруктов, которые венчал разрезанный на две половинки арбуз, чтобы было видно, что он созрел. Однажды ее сфотографировали у лавки сувениров, когда она покупала кафельную плитку, на которой было написано: “У нас здесь нет дураков”. Джеки любила плавать вдалеке от берега, в эти минуты лазурное море кишело полицейскими катерами и мотоскафами, нанятыми папарацци. Думаю, что никогда жену президента так часто не снимали в купальном костюме. Она не была писаной красавицей, даже когда была одета, если ее рассматривать по отдельным статьям. Слегка сплюснутый нос, широковатый рот, неровные зубы, широкие скулы, грудь, которая не могла соперничать с тем, что имелось у секс-символов эпохи, таких как Монро или Мэнсфилд, кое-кто критиковал и ее ноги за форму и излишний размер. Но в итоге все эти недостатки придавали ей необъяснимое очарование».
Для Джеки я сделала несколько костюмов по случаю ее поездки в Индию, первой после избрания Кеннеди президентом. Она знала мое имя, направляла мне свои мерки, но я выполняла заказы, не встречаясь с ней лично. Ей нравились мои вещи, но положение «первой леди» обязывало ее одеваться «по-американски». Ее официальным портным был Олег Кассини[97]. Когда она приехала провести лето в Равелло со своей сестрой и детьми, я была на Капри. Однажды мне позвонил Джанни Аньелли и сказал: «Ты делаешь для нее костюмы, а она тебя никогда не видела, я нахожу это абсурдным. Джеки очень хочет с тобой познакомиться. Кроме того, она умирает от желания поехать на Капри. Сделай одолжение, организуй нам небольшой ужин». Меня охватило беспокойство, и я ответила: «Слушай, Джанни, будь любезен, не втягивай меня в эту историю. Ты хорошо знаешь Капри и понимаешь, что, как только Жаклин сойдет на берег, тут настанет конец света. И мы уже из этого не выберемся». А он: «Не беспокойся, доверься мне, я знаю, что делаю, тем более, что у нее есть эскорт».
Ирене с Жаклин Кеннеди на каприйской Вилле Вивара, 1962
Он убедил меня. Жаклин поднялась на яхту, и Джанни велел курсировать то в одну, то в другую сторону вдоль берега, стараясь сбить с толку возможных преследователей. К тому же распространился слух, что супруга Кеннеди прибудет в главный порт Капри, тогда как Джеки, Джанни, Марелла и другие сумели пройти незамеченными и пришвартоваться к дебаркадеру нашей виллы. Они сошли на берег, все в купальных костюмах, с одеждой в руках. Мы организовали ужин на террасе, и Жаклин была этому очень рада. Перед этим я сопроводила ее переодеться в мою крошечную ванную, примерно такую же, как и на яхте. Я спросила, чего бы она хотела выпить и она ответила – «Водки», влезая в рукава моей пижамы-палаццо.