а сердечность людей с их простыми подарками, пожатиями рук, их аплодисментами. А еще более – очереди, нет, не за покупками, а в музеи и на выставки. В очередях были не только представители интеллигенции, но и простые люди, порой приехавшие издалека и проведшие в поезде немало часов.
Что же касается моды, то русские женщины поистине стремились к ней. В Москве я познакомилась со знаменитым стилистом Вячеславом Зайцевым. Он очень способный, мы переписывались многие годы, он даже присылал свои наброски. Наконец, я встретилась с ним в ателье, где он работает. У него занято 600 человек – даже у Диора нет такого количества служащих. Треть из них, правда, составляют бюрократы. Я была поражена страстью, которая объединяла этих людей, они шьют прекрасно, но медленно и зарабатывают гроши. Чтобы собрать деньги, Зайцев дважды в месяц организует вернисажи в Сибири и на Кавказе. Каждую модель он представляет, объясняя публике, где и по какому поводу ее надо носить. Жаль, что большая часть с таким трудом заработанных денег попадает в карманы бюрократов, остается лишь немного ему самому и его сотрудникам.
Стремясь нагнать упущенное время, я спустя три месяца вновь была в Москве. Меня пригласила группа американских бизнесменов на небольшой вернисаж, и только для показа купальных костюмов в ночном ресторане «Меркурий» в международной гостинице. Но за этим последовало грандиозное дефиле в Московском цирке, перед публикой в три тысячи персон, где я показала свою коллекцию «прет-а-порте». Мне хотелось показать советским женщинам и мои готовые костюмы, несомненно, более практичные и менее дорогие. Однако вернисаж в России вознаграждает за все огорчения, которые испытываешь в Италии, где 90 процентов присутствующих твои модели практически не интересуют.
Надо сказать, что меня не оповестили, что вернисаж должен состояться в Московском цирке. Тот организатор, который ранее интересовался манекенщицами, позвонил, чтобы сообщить, что запланировал несколько дефиле в киноконцертном зале «Россия». Я согласилась и не привезла с собой итальянских девушек, поскольку теперь хорошо знала, кого могу взять на месте. Но как только я прибыла в Москву, организатор очень мило заявил, что, поскольку спрос на билеты был велик, он решил перенести вернисаж в Московский цирк. Я была взбешена, но делать было нечего, билеты были уже проданы. Тогда со всеми своими баулами и манекенщицами я переехала в цирк.
Вонь, жара, животные – это был кошмарный опыт. Я не знала, где переодевать девушек, ну не в клетках же для зверей! По-моему, было градусов 30. В конце концов, мы сумели все подготовить. В момент, когда надо было начинать, в зале оставалось только мое свободное место рядом с Яшей Гавронским. Накануне вечером он застал меня в моем номере в ночной рубашке, когда я ругалась с официанткой, желая получить чашку чая. Его я попросила заснять на видео вернисаж. Через пару минут меня позвали для интервью русскому телевидению. С большим нежеланием я оставила телекамеру Яше и отсутствовала на представлении. Интервью было длиннейшим, и я ничего не сумела увидеть. Я смогла только протиснуться к помосту, чтобы поприветствовать публику, которая бешено аплодировала в конце демонстрации.
Возвратившись в Италию, я решила воздать почести родной земле, выбирая модели для июльского показа на острове Тиберина. Это была коллекция сверкающих золотом икон, царских мехов и парчи, сказочных вышивок в стиле Екатерины, одежды «фольк», рисунок которой перекликался с великолепной фантазией дорогих ковров, и, конечно, казакинов вместо рубашек. Русский фольклор отразился на вышивках подолов юбок, закрывавших колени легкими тканями, спускавшихся до лодыжек. Для вечерних нарядов были сшиты костюмы из золоченых пластин, которые ассоциировались со святыми образами и одеждами цариц.
В июне 1989 года умер Сильвио. Я видела, что он плохо выглядел, был слабым, нервным. Перед отъездом в Милан я говорила ему: «Почему бы тебе не воспользоваться моим отсутствием и не вызвать врача для консультаций?» Он последовал моему совету. Два дня спустя я вернулась, и врач сказал мне, что у Сильвио опухоль в печени и он проживет недолго. Действительно, через две недели он скончался. У него ничего не болело, поэтому он оставался дома, госпитализировать его не имело смысла. Сестры и врачи дежурили у нас днем и ночью. После смерти он был кремирован, и его урну с пеплом мы поместили, как и решили, вместе с моими мамой и бабушкой. Для этого пришлось переделать всю могилу. До сих пор, отправляясь на кладбище, я спрашиваю себя, хорошо ли я поступила. Это не дает мне покоя. Я спрашиваю, справедливо ли, что он покоится вместе с моими бабушкой и мамой, всегда желавшими мне только добра?
После смерти Сильвио я не хотела оставаться в большом доме около Капитолия. Надо было найти помещение поменьше, но у меня не было времени его искать. Я вновь обратилась к объявлениям в печати. Там говорилось о квартире на улице По. Поскольку в указанном доме жила моя подруга, я позвонила ей, и она посоветовала снять эту квартиру. Я не рассчитала, правда, что в нее не сможет войти вся мебель, которую я взяла с собой, даже моя кровать оказалась настолько велика, что пришлось раздвигать стены.
Я стремилась переехать, потому что ненавидела тот большой дом. Каждый раз, возвращаясь из путешествия, я обнаруживала, что чего-то не хватает: мебели, некоторых изделий из русского серебра, картин. Случалось, что, одеваясь к выходу, я не находила каких-то своих украшений. Ларец с драгоценностями стоял в комнате Сильвио, и он, как оказалось, этим пользовался без зазрения совести. После его смерти я обнаружила, что ларец открыт и пуст.
В последнее время Сильвио передал административный контроль над фирмой в другие руки, больше не занимаясь делами. При переезде, снимая ковры, я нашла несколько неоплаченных квитанций, в так и не открытых конвертах. Получая деловые бумаги, он, оказывается, засовывал их под ковры. Часто вечерами, когда мы возвращались домой, я пыталась подключить мужа к обсуждению каких-то проблем, которые могли касаться и его, но он просил не докучать ему делами. Он избегал обсуждать трудности, тогда как я предпочитала об этом говорить. Он меня не слушал и замыкался в себе. Этот барьер молчания было невозможно преодолеть. С бокалом виски в руке он казался погруженным в свои мысли, далеким от моих жалоб и просьб, которые ему только надоедали. Днем, когда я говорила о положении дел на фирме, он прикрывался газетой, а потом отправлялся спать в свою комнату. В такие минуты мне оставалось только взять собаку и пойти гулять с ней на улицу, чтобы хоть как-то найти выход чувствам.
Странный у нас оказался союз! Все, что меня интересовало, ему не нравилось. Его развлекали только поездки в Нью-Йорк и Париж. Ни к чему другому он не питал страсти. Любил, правда, антиквариат, а в юности – спортивные машины. Я тоже любила водить машину. У нас был «кадиллак». Если я нервничала, то садилась в автомобиль и совершала длительную поездку к морю. Но когда муж был рядом, я была не в состоянии вести машину. Он постоянно повторял: «Делай так, делай эдак, тормози или нажми на газ». Однажды по дороге к Остии я не выдержала. Я выключила мотор и вышла из машины, уступив ему водительское место. С того времени я почти никогда не садилась за руль. А он меня «достал» по-настоящему: в один прекрасный день исчезли как мои водительские права, так и моя маленькая «мини моррис». Самым непереносимым было то, что Сильвио продолжал поддерживать свои непристойные связи, в курсе которых был весь коллектив ателье. В моей лаборатории было 50–60 работников, и все мы были очень дружны. Все знали о проделках моего мужа, но никто мне ничего не говорил. Может быть, они думали, что я против этого не возражаю или, что мне так удобнее. До сих пор Армена удивляется: «Донна Ирина, мы не могли даже предположить, что вы об этом не знали!»
Думаю, что если бы он влюбился в нормальную женщину, я бы страдала меньше, чем от его интрижек с девицами низкого пошиба. Для меня это было бы менее унизительным.
В июле 1989 года вернисаж «Женщина под звездами» на Тринита дей Монти завершился презентацией высокой моды. Настоящими героями показа стали некоторые его участники – известные личности. Орнелла Мутти участвовала в дефиле для Валентино, а Брильялдори – для Балестры. Дзеффирелли был приглашен на площадь Испании Лаурой Бьяджотти, Флоринда Болкан – Дженни, Анна Маркезини – Гаттинони, Леа Массари – Миссони, Франко Неро – Милой Шен. Грейс Джонс ради Фенди выходила из воды фонтана «Баркачча».
Мне предложили Витторио Сгарби. До этого дефиле мы не были знакомы с Витторио. Он появился в самый последний момент, и у него даже не было смокинга. Пришлось срочно доставать ему одежду. Он раздевался и одевался на площади. Все прошло хорошо, и после представления мы сидели рядом и долго разговаривали. С тех пор, встречаясь, мы много смеемся, вспоминая о том вечере. После дефиле журналисты отмечали участие Витторио Сгарби, который с большой непринужденностью спустился по знаменитой лестнице ради Голицыной, и спрашивали, не станет ли теперь этот драчливый герой работать моделью?
Что было еще, помимо этих занятных деталей с Витторио Сгарби? Я не испытываю общего энтузиазма по поводу топ-моделей и, не колеблясь, заявила: «Мне не нравится поведение тех моделей, которые слишком много берут на себя при показе мод, так что потом больше говорят о них самих, а не об одежде, которую они демонстрируют. Когда я начинала – было не так. Каждый дом моделей имел свой штат манекенщиц, которые выступали с показом работы только одного стилиста. Это не было второстепенным фактором. Каждый портной имел свой «тип”, модели могли походить на “священных жриц” или на шалуний, или еще на кого-то».
3 апреля 1990 г. я переехала на новую квартиру. Теперь мы остались одни с моей старой горничной Ивоной, страдающей атеросклерозом. И тут я поняла, что Ивона не может ночевать в спальной комнате, заставленной еще не распакованными вещами. Мне предстояло устроить горничную и еще собаку, к которой Ивона была очень привязана. Их приютил у себя бывший наш шофер Марио, который часто говорил мне: «Помните, что для вас всегда найдутся у нас места». Позже брат Ивоны поместил ее в пансион для престарелых, а я нашла пансион для собаки.