На самом же деле тайным увлечением Мэри стал граф Григорий Строганов. Отношения держались в секрете, особенно когда стало ясным, что герцог Лейхтенбергский неизлечимо болен. Мэри стала его сиделкой, сопровождала его на лечение, но 1 ноября 1852 года Максимилиан скончался. Младшему сыну Георгию в тот момент не было и года.
«Последние сыновья в отношении родства с Лейхтенбергским находились под знаком сомнения», – писал граф Сергей Витте. Некоторые считали, что Георгий – сын Григория Строганова. По другой версии, спорное отцовство можно приписать как минимум трем детям Мэри из семи, появившимся в союзе с Максимилианом.
Оставшись вдовой, Мэри решила вступить во второй брак… с Григорием. Венчание совершалось тайно, в усадебной церкви Татьяны Борисовны Потемкиной. Все участники этого действа понимали, что они серьезно рискуют – император Николай I не допустил бы нарушения законов, изданных его отцом. Для Марии огласка могла обернуться арестом и даже монастырем, что ожидало бы ее супруга – можно только догадываться. Самое меньшее – развод и разжалование. Поэтому 13 ноября 1853 года новобрачные и их свидетели поклялись хранить тайну до тех пор, пока это будет необходимо.
Такое редко случается, но они сумели выполнить свое обещание – вплоть до самой смерти императора никто не знал о бракосочетании Мэри. И лишь после того, как упокоился Николай I, его сын и наследник император Александр II признал новый союз своей сестры законным. Для многих это оказалось настоящим потрясением, родственники не скрывали, что осуждают Мэри за этот шаг. Морганатический брак в то время еще считался чем-то из ряда вон выходящим. А ведь пройдет семнадцать лет – и сам государь обвенчается с неравной ему по положению княжной Екатериной Долгоруковой!
У Мэри и графа Строганова было двое общих детей. Большую часть времени семья предпочитала жить за границей, и вскоре оказалось, что брак этот – далеко не самый счастливый. Григорий даже не пришел на погребение своей жены, скончавшейся в феврале 1876 года.
Сильная натура Мэри, по всей видимости, буквально подавляла каждого, кто оказывался поблизости от нее. Не всякий способен оценить такую натуру и выдержать ее подле себя. Мэри восхищала окружающих. Она умела производить впечатление. Однако в личной жизни она пережила только разочарования. Не в последнюю очередь по той причине, что предпочла играть по собственным правилам, не учитывая желания других.
Как раз пример Мэри и заставил ее родную сестру Ольгу совсем иначе отнестись к своему браку. Она не пожелала оставаться рядом с родителями, наблюдая, как муж тяготится ролью второго плана. Ольга решила, что, выйдя замуж, будет следовать за своим супругом. «Олли» – как ее звали дома – стала второй русской королевой Вюртемберга.
Глава 12. Вторая королева Вюртемберга
«Мы очень страдали от того, что удалены от жизни родителей», – писала Олли в своих мемуарах. В момент, когда ее отец взошел на престол, жизнь детей Николая I стала совершенно иной: родители, прежде ежедневно посвящавшие им много времени, теперь были заняты практически постоянно. Ольге Николаевне в ту пору было три года, ведь родилась она 30 августа 1822-го.
Первые пять лет за ней ухаживала няня, Мария Васильевна Кайсовская. До переезда в Зимний великокняжеская чета с отпрысками обитала в Аничковом дворце. И необходимость внезапной смены обстановки, наложившаяся на восстание декабристов, породила суету и хаос. 14 декабря 1825-го все были так заняты происходящим на Сенатской площади, что дети остались без еды. Общая тревога, неясность будущего… Олли, как и все малыши, плакала от беспокойства.
Она была впечатлительной девочкой, неразговорчивой и застенчивой. «Хорошая и добрая» – такую характеристику дали ей в семье. Как раз поэтому Олли чаще всего выпадало судить своих братьев и сестер в их детских конфликтах и выступать миротворцем.
Училась Ольга усердно и в пять лет говорила на трех языках. Музыкальные занятия, обязательные для знатных девочек ее возраста, она посещала исправно, но тетя, Мария Павловна Веймарская, однажды зачем-то бросила: «У нее нет способностей». Олли запомнила эту фразу, очень обидевшую ее. Двенадцать лет спустя она блестяще сыграла перед тетей сложную музыкальную пьесу и, получив похвалу, ощущала себя триумфатором.
Начало 1830-х принесло Романовым две беды – не стало великого князя Константина[74] (когда-то отрекшегося от престола в пользу своего младшего брата Николая) и в Россию пришла холера. Олли и другие дети в ту пору находились в Петергофе, который был совершенно изолирован от остального мира. В Петербурге объявили карантин. «Мы, дети, не понимали опасности и радовались удлиненным каникулам ввиду того, что наши учителя не могли покинуть город», – вспоминала позже великая княжна.
«Папá требовал строгого послушания, – писала она в „Сне юности“, – но разрешал нам без шляп и перчаток гулять по всей территории нашего Летнего дворца в Петергофе… Мэри, самая предприимчивая, придумывала новые игры… После обеда мы бежали на сеновал, прыгали там с балки на балку и играли в прятки в сене… В один прекрасный июльский день этого лета, который был удушлив как никогда… пришло известие из Петербурга, что там поднялся бунт.
Чернь восстала против врачей и начала их избивать, уверяя, что они отравляют больных. Папá сейчас же сел в коляску и поехал прямо к рынку на Сенной площади… Его неожиданное появление оказало магнетическое воздействие. „Дети, – воскликнул он, – что вы делаете?“ И толпа… встала, рыдая, на колени. С этого дня порядок больше не нарушался».
Старшая сестра нередко задевала Олли, доводя ее до слез. По ночам, лежа в своей детской, она начинала представлять, что в младенческом возрасте ее подменила кормилица и она вовсе не принадлежит к этой семье. Неуверенность княжны в себе подпитывала, как ни странно, ее же собственная гувернантка, мадемуазель Дункер. Резкая и вспыльчивая, она часто давала волю гневу, и девочка еще больше расстраивалась. А вот генерал Мердер, назначенный воспитателем к престолонаследнику, напротив, старался подбодрить Олли (когда в 1834 году генерал скончался, уехав поправлять здоровье в Италию, детям долго не рассказывали об этом). Да и Саша, ее старший брат, всегда был особенно мягок с Олли. Схожесть их характеров позволила им сохранить дружбу на всю жизнь.
Когда Олли исполнилось одиннадцать, ей, согласно правилам, пошили первое настоящее придворное платье. Это был наряд в русском стиле из великолепного розового бархата, и отныне маленькая княжна должна была появляться в нем на своих первых официальных выходах.
Она еще не достигла брачного возраста, но разговоры о возможном замужестве уже велись. Одним из предполагаемых женихов стал эрцгерцог Стефан Австрийский, сын венгерского палатина. Олли восприняла этот вариант с интересом: «Мне это показалось призывом к священной миссии: объединению славянских церквей под защитой и благословением той святой, имя которой я носила». И тут же признавалась – не положение, а человеческие достоинства жениха будут для нее являться главными при выборе, если он будет ей предоставлен.
Одним из потрясений ее юности стала смерть Александра Сергеевича Пушкина. О том, что в Петербурге ходили подметные письма, составленные для того, чтобы опорочить жену поэта, в столице знали все. По сути, пишет Олли, это была настоящая провокация. И она достигла цели – дуэль на Черной речке завершилась смертью Пушкина.
«Папа был совершенно убит, – записала Олли в дневнике, – а с ним вместе вся Россия. Папа послал умирающему собственноручно написанные слова утешения и обещал ему защиту и заботу о его жене и детях… Мама плакала… Папа освободил Пушкина от всякого контроля и цензуры. Он сам читал его рукописи… Все архивы были для него открыты, он как раз собирался писать историю Петра Великого».
Другой личной потерей Олли считала смерть красавицы княжны Марии Барятинской, с которой она очень сдружилась. Нежная и лиричная Мария оставила огромный след в душе великой княжны. В 1841 году девушка вышла замуж за Михаила Кочубея, но угасла полтора года спустя. Ее второй задушевной подругой стала фрейлина Вера Столыпина, а среди своих сестер Олли больше других выделяла младшую, Адини. Вместе они часто музицировали и обменивались впечатлениями.
Распорядок дня великих княжон соблюдался неукоснительно. Тщательно прописывались все мелочи, учитывались все возможные траты. На стол выделялись 25 серебряных рублей, рассчитывая, что девочки будут есть одно блюдо во время завтрака, четыре – в обед и два во время ужина, назначенного ровно на 8 вечера. Конфеты и мороженое оставались под запретом, кроме праздников (даже в воскресенье их не давали). Преподавателям платили по 300 серебряных рублей в год (кроме Жуковского, чье жалованье составляло 5 тысяч рублей), столько же выделяли на гардероб девушек. Еще сверх того 5 тысяч рублей в год шли на милостыню. Расходы проверялись раз в год лично императором Николаем I.
У подросших княжон, которые обзавелись своими покоями, был и собственный штат прислуги: камердинер, два лакея и столько же истопников. Имелись два верховых для поручений на всех, за которыми следил общий гофмейстер. Но кучера выделяли каждой из девушек своего. Шашин, приставленный к Олли в 1837 году, отправился вместе с ней в Штутгарт, когда она вышла замуж. Всего он прослужил великой княжне тридцать семь лет.
Вскоре стало очевидным, что эрцгерцог Стефан не приедет в Россию. Проект брака был разрушен его мачехой, не желавшей иметь русскую невестку. Эта женщина, урожденная Вюртембергская принцесса, безумно ревновала своего мужа… к его первой, умершей, жене, великой княжне Александре. Формальной причиной для отмены помолвки стало вероисповедание девушки.
Канцлер Меттерних уведомил русскую сторону, что православие эрцгерцогини может привести к ненужным волнениям среди населения государства, состоящего из территорий, где приняты разные традиции. Иначе говоря, Олли могла стать для обитателей Австро-Венгрии символом. Этого допустить в империи не могли.