— После того, что сделал мой брат... После того разговора, который я подслушала в нашей гостиной... Я очень многое осознала, — сказала я, без страха встретив пристальный взгляд графа Каховского.
Он прикрыл на мгновение глаза.
— Я рад, что вы поехали с нами. Рад, что Георгий не сумел вас отговорить. Боюсь представить, что было бы, окажись я там один... Никогда бы мы не смогли привезти его так быстро сюда. Он обязан вам жизнью.
Я быстро покачала головой и вскинула ладонь, призвав его замолчать. Никогда я не была суеверна, но в тот момент мне отчаянно не хотелось гневить судьбу и загадывать наперед.
— Не нужно, прошу... Сейчас самое важное, чтобы князь благополучно перенес все вмешательства и очнулся. Все остальное... так, пустое.
Михаил покладисто кивнул, не став спорить.
Раздавшийся из-за закрытых дверей стон заставил меня подпрыгнуть на месте и едва не кинуться к ним, но граф в последний момент успел схватить меня за руку и удержать на месте.
— Вы ничем не можете ему помочь, — сказал он и поспешно одернул запястье.
— Идемте, милая, — из-за ширмы вдруг вышла та пожилая сестра милосердия. Она приблизилась и накрыла теплыми ладонями мои плечи. — Идемте, немного приведем вас в порядок. Смоем грязь, кровь...
Ее монотонный голос действовал удивительно успокаивающе, и я позволила себя увести. Я была не железной, и силы были на исходе. Даже волноваться и плакать уже толком не могла.
Не знаю, сколько времени мы провели в том помещении, но в конце концов доктор, Кондрат Тимофеевич, вышел к нам из-за закрытых дверей.
В тот самый момент из холла раздались мужские голоса, и вскоре трое офицеров в синих мундирах Третьего отделения ворвались внутрь.
— Московский генерал-губернатор похищен! — выпалил один из них прежде, чем кто-либо из нас смог произнести слово.
— Его сиятельство князь Хованский благополучно перенес операцию. Я извлек пулю, — в звенящей тишине сказал доктор.
Я застонала и спрятала лицо в ладонях. В тот момент я особенно остро жалела, что не обладаю способностью падать в обмороки по желанию. Она бы мне пригодилась.
— Варвара Алексеевна Разумовская? — один из трех офицеров, тот, кто заговорил, выступил вперед и посмотрел на меня.
Его взгляд мне не понравился. Очень сильно не понравился.
— Да, это я, — убитым голосом отозвалась я. — Мой отец похищен...
— Нет, нет, — он вдруг откашлялся и засмущался. — Дело в том, барышня, что у меня приказ... — он беспомощно развел руками и посмотрел почему-то на Михаила. Словно извинялся за что-то.
— У меня приказ арестовать вас.
— Что?! — воскликнули мы одновременно с графом Каховским.
— Это какая-то нелепица, я запрещаю вам! — тот вышел вперед, загородив меня от офицера.
— Мы ничего не можем сделать... Приказ подписан вышестоящим начальством... — он принялся оправдываться.
— Кем?! — настойчиво потребовал граф, стиснув кулаки.
— Его сиятельством князем Хованским.
Наверное, если бы офицер сейчас сказал, что все случившееся со мной за последние три недели — чей-то дурной розыгрыш — и то я бы не удивилась так сильно.
Я просто не могла поверить тому, что услышала. Одно никак не вязалось с другим.
Как мог князь Хованский подписать приказ о моем аресте? Тот самый князь, рану которого я отчаянно зажимала лишь час назад? Кровь которого испачкала мои ладони и пропитала юбку? Который лежал на моих коленях в экипаже и сжимал мои пальцы своей ледяной рукой? Тот, которого я пыталась отговорить от дуэли? Который шутил и улыбался?..
— Князь Хованский не мог ничего подписать! — воскликнул Михаил, нервы и терпение которого уже также были на исходе. — Он без сознания лежит в комнате за моей спиной. Он был ранен, едва не погиб!
— Так я ж и не говорю, что он ровнехонько сегодня подписал. Нет, парой деньков раньше... — офицер вновь виновато развел руками и покосился на меня.
Я посмотрела на графа, который выглядел по-настоящему растерянным. Едва ли он притворялся.
— Какое основание для ареста? — сухо и по-деловому спросил он, скрестив на груди руки.
— Так это... — замялся офицер. — Участие в заговоре против Государя нашего Императора. Вместе с братцем-подельником
В какой раз за последние дни комната начала расплываться у меня перед глазами. Запрокинув голову, я нервно расхохоталась и смеялась так долго, пока на глазах не выступили слезы. Ни один из мужчин не попытался меня одернуть или заткнуть. Кажется, дамских истерик они боялись пуще огня.
А я, утирая слезы, думала, что это все какое-то безумие, и все вокруг внезапно лишились рассудка.
— Варвара Алексеевна, — граф Каховский шагнул ко мне и наклонился, понизив голос, чтобы нас не могли подслушать. — Это все недоразумение, которое быстро разрешится, как только Георгий придет в себя.
— Да, — машинально кивнула я, потому что он ждал ответа.
— Нужно уведомить законного опекуна княжны, — Михаил посмотрел на топтавшихся на месте офицеров.
— Так, где ж его сыскать... — развел руками все тот же мужчина. — Батюшку, стало быть, умыкнули... Сергея Кирилловича с вечера никто не видал... А больше-то и нет родни мужицкого полу, верно я говорю, барышня?
— Верно.
— У Варвары Алексеевны есть тетка по отцу, вдовствующая графиня Пален. Немедленно уведомьте ее. Она должна знать, что происходит с княжной!
После непродолжительных препирательств офицеры согласились, и мы впятером спустились на улицу. Неприметный черный экипаж поджидал нас — меня — прямо напротив дверей.
— Ничего не бойтесь, Варвара Алексеевна. Все это одно большое недоразумение. Мы скоро его уладим, — напоследок пообещал граф Каховский прежде, чем закрыть дверь и оставить меня наедине с двумя офицерами. Третий занял место извозчика.
— Вы уж простите, барышня, Бога ради, что так вышло... высочайшее дозволение... — когда мы отъехали, забормотал самый разговорчивый из них.
Я молча кивнула. Его бормотания не помогали, а лишь отвлекали от главного. Я пыталась понять, что мне теперь делать. Потому что надеяться было не на кого.
Мысли о князе Хованском... о его предательстве... об его подлости... я гнала прочь изо всех сил. Они лишь отвлекали, и заставляли глаза наливаться слезами, а слезы теперь для меня — непозволительная роскошь. В груди, конечно, нестерпимо болело. Сердце разрывалось от обиды и разочарования, и злости: на себя, на него! На задворках сознания звенел въедливый внутренний голос: напрасно ты ему доверилась. Напрасно, напрасно, напрасно...
По моим внутренним ощущениям, мы проехали всю Москву насквозь, когда черный экипаж, наконец, остановился. Смущавшийся офицер помог мне выйти, и я огляделась. Стояли мы возле ничем непримечательного одноэтажного здания. Совершено невзрачное, оно не бросалось в глаза и не притягивало случайные взгляды. Я бы могла пройти мимо него тысячу раз и даже не обратить внимания.
Мы зашли со стороны черного входа, обогнув угол дома и свернув в узкий переулок. А вот внутри кипела жизнь. Я не успела толком оглядеться: офицер, поддерживая меня под локоть, настойчиво подталкивал вперед, заставляя торопиться. Мы прошли по длинному коридору, мимо нескольких кабинетов с плотно закрытыми дверьми, из-за которых доносились громкие голоса, и оказались в просторной, светлой комнате.
Она приятно контрастировала с темным коридором, по которому меня провели.
Кажется, я оказалась в кабинете начальника: возле окна, в самом освещенном месте, стоял длинный стол из дуба, за ним — высокое кресло с широкое спинкой, обшитое кожей. Чернильница, перья, карандаши и канцелярский нож — все выглядело нарочито броско, нарочито богато. Отделанные золотом с инкрустированными драгоценными камнями, они буквально кричали о том, что их владелец — большой начальник.
От окна вдоль стен шли высокие, под потолок, шкафы, набитые папками и прочей бумагой. На вешалке возле двери висела офицерская шинель. По правую руку от меня стоял скромный диван красного дерева с жесткой спинкой — кажется, он предназначался для просителей.
По левую руку была дверь, которая приоткрылась как раз в тот момент, когда я бросила на нее взгляд, и в кабинет вошел довольный, лощеный мужчина лет пятидесяти. Невысокого роста, с животом, который нависал поверх ремня и натягивал синий мундир, словно барабан. Он начал лысеть, и на затылке у него виднелась проплешина. Он пытался ее скрыть и зачесывал наверх остатки волос, что смотрелось весьма комично.
Только вот ничего смешного в происходящем не было.
— Добрый день, барышня, — он улыбнулся мне, словно лучший друг, и я насторожилась еще сильнее.
— Добрый ли? — я вздернула бровь. — Что я здесь делаю?
Я не знала его имени, не знала, как к нему обратиться. Но спрашивать почему-то не хотелось. Казалось, если я задам вопрос, то покажу свою слабость.
— Ротмистр Бегичев, Петр Львович, — он заметил мое замешательство, и я поморщилась.
— Ваше благородие*, — позвал его офицер, который меня привел в кабинете. — Разрешите идти?
— Ступайте, вы свободны., — не глядя кивнул ротмистр.
За моей спиной раздался поспешный топот сапог, и с неприятным мужчиной мы остались в кабинете наедине.
Заложив руки за спину, он принялся прохаживаться вперед-назад передо мной, и сбоку он смотрелся, словно круглое, наливное яблоко на ножках. Его выпирающий, массивный живот кричал о том, что хлебами на государевой службе ротмистр обижен не был.
— Видит Бог, княжна, с вашей помощью вскоре стану высокородием*, — пробормотал он нечто загадочное.
Я догадалась спустя пару минут. Пресловутая табель о рангах! Петр Львович надеялся получить повышение по службе за поимку столь опасной преступницы — меня, надо полагать.
Вздохнув, я присела на тот самый жесткий диван, не став спрашивать разрешение ротмистра. Как и многие мелочные, тщедушные людишки, чужую слабость он чуял за версту.
Я не должна была быть слабой.
Не было больше никого, кто мог бы обо мне позаботиться.