— Я правая рука вашего жениха, Варвара Алексеевна, — он остановился и повернулся ко мне лицом, очевидно недовольный моим поведением. — Или же теперь правильно говорить: бывшего жениха? — ротмистр прищурился.
Недолгое, но весьма продуктивное общение с отцом и братом закалило меня. Я не поведусь на его издевки и подначки, не позволю ядовитым, злым словам пробить мою оборону, проникнуть внутрь, отравить меня.
— А я думала, что граф Каховский — правая рука Его сиятельства, — с невинным видом произнесла я.
Клянусь, я услышала, как он недовольно закряхтел, но быстро взял себя в руки.
— Вы ошиблись, Варвара Алексеевна, — кисло сообщил он и, придав себе важный, надутый вид, уселся за стол, подвинул к себе какие-то бумаги, принялся нарочито увлеченно их читать.
Ко мне он словно потерял интерес.
Что ж.
У меня в запасе была бездна времени. А вот ему следовало спешить: Московский генерал-губернатор был похищен, высочайший визит Государя — сорван. Прибавить к этому отсутствие князя Хованского, замешанного в дуэли, пропажу моего брата и, я подозревала, графа Перовского — и получалась совсем неприятная картина.
— А вы совсем меня не помните, Варвара Алексеевна? — вдруг спросил он.
Я качнула головой и ответила чистейшую правду.
— Не помню, Петр Львович. Простите. А должна?
— Нет, не должны, — усмехнувшись, он приподнял верхнюю губу, обнажив зубы.
Кажется, сама того не зная, в этот раз я задела его очень глубоко.
— Вы выглядите удивительно спокойной для барышни, у которой похищен горячо любимый батюшка. И чей старший брат исчез таинственным образом, — ротмистр посмотрел на меня взглядом удава.
— Я уже спросила вас: что я здесь делаю? Вы так и не ответили. А что до всего остального... разве же мои слезы чему-то помогут?
Я сцепила в замок пальцы и положила руки на колени. Хорошо, что сестра милосердия принесла мне тогда умыться. Оказаться перед ротмистром с головы до ног перепачканной в грязи было бы совсем ужасно.
— Так приказано же было... — он притворно развел руками. — Взять вас под арест и непременно установить всех причастных к злодеянию.
— Благодарю, Петр Львович, — я усмехнулась. — Мне все ясно.
Он допрашивал меня до самого вечера, с небольшими перерывами. Даже позволил один раз посетить уборную, а в конце нашей беседы — как называл ее ротмистр — мне принесли тарелку холодного супа с хлебом.
Я была так голодна, что проглотила все за минуту, и никакие уговоры не показывать слабость перед ротмистром не помогли.
Он хотел знать, что мне известно о делах Сержа. Чем он занимался? С кем встречался? Какие вел разговоры, когда оставался наедине с семьей и друзьями. Знаю ли я его друзей? С кем он особенно близок? Куда мог бы пойти, если не домой?
Затем вопросы стали острее и опаснее. Как я отношусь к Государю-Императору? Что думаю о монархии? Горжусь ли своим отцом, который отдал служению всю жизнь?
С поистине садистским удовольствием, едва ли не потирая руки, он коснулся моих слов в салоне Долли. Считаю ли я, что рабочим нужны права? Могут ли они собираться вместе и обсуждать политику? А студенты? А их кружки? Поддерживаю ли я такие увлечения? А Серж?
Мою пылкую речь, произнесенную в салоне, мы обсудили со всех сторон и в мельчайших деталях. Одобряю ли я революционные события во Франции? Хотела бы, чтобы подобное произошло в Российской Империи? Считаю ли убийства, террор и похищения — необходимым злом в борьбе против власти?
И по кругу, по кругу, по бесконечному кругу.
Мы оба выдохлись где-то около одиннадцати вечера, и ротмистр просто ушел, заперев меня в кабинете. Ну, хотя бы в камеру не отвел, милостиво разрешив поспать на твердом, неудобном диване.
____________________
* Ваше благородие — это обращение означает, что ротмистр относится к 9—14 чинам Табели о рангах, то есть, самым низшим.
* Ваше высокородие — так обращались к тем, кто относился к 5 чину Табели о рангах, гораздо более уважаемому и почетному, чем 9—14. Так что ротмистр надеялся прыгнуть по карьерной лестнице.
Спала я очень чутко. Жесткий диван и кошмары, мучавшие меня после многочасового допроса, не способствовали крепкому сну. Поэтому проснулась и вскочила сразу же, едва уловила шум где-то снаружи.
Взгляд упал на окно: кажется, уже рассвело, но утро выдалось мрачным и туманным. Под стать царившим в городе настроениям.
Сонно моргая, я зевнула и села, пытаясь одновременно пригладить волосы и прийти в себя. От неудобно позы тело затекло, и правый бок покалывала тысяча иголок. Переждав дрожь, я поднялась с дивана и подошла к окну. Из кабинета виднелся лишь кусочек серого, затянутого облаками неба и угол соседнего дома.
Лучше, чем ничего.
А шум все усиливался и усиливался. Мной овладело дурное предчувствие: от ротмистра я ожидала чего угодно. Накануне он учинил мне многочасовой допрос, который под конец был больше похож на пытку. И пообещал, что на следующий день — уже сегодня — мы продолжим.
— Ваше превосходительство, Ваше превосходительство… — до меня донесся чей-то испуганный голос.
Час от часу нелегче. Значит, приехало большое начальство.
Резкий грохот открывшейся двери заставил меня подпрыгнуть. Но увиденное следом превзошло все мои самые смелые фантазии и ожидания.
На пороге стоял князь Хованский.
Бледный. Шатавшийся. Небритый. В несвежей одежде.
Но живой.
Позади него маячил несчастный офицер, который привез меня сюда вчера. За ними, кажется, стоял граф Каховский: он что-то горячо объяснял нескольким мужчинам, столпившихся у них за спиной.
Я сжала зубы.
Должно ли мне польстить, что князь Хованский примчался лично меня допрашивать, невзирая на собственное состояние?..
Губы сами по себе сложились в презрительную усмешку. Смотреть на него было тошно.
— Вы свободны, Варвара Алексеевна, — отдышавшись, объявил вдруг мой жених.
Или и впрямь уже бывший?
— Вы вольны уйти отсюда сию же минуту, — добавил он, когда не дождался от меня реакции.
Я сузила глаза, ломая голову над тем, какую игру затеял этот ужасный человек. И не тронулась с места. А вдруг из соседней двери выпрыгнет ротмистр и обвинит меня еще и в попытке побега?..
— Варвара Алексеевна? — вперед протиснулся граф Каховский. Он обеспокоенно посмотрел на меня, затем повернулся к князю.
Среди них он был единственным человеком, к кому у меня осталась капля доверия.
— Княжна, вы действительно свободны, — сказал он со всей убедительностью.
— А приказ? — я посмотрела на графа.
Князь Хованский дернулся, но ничего не сказал и лишь сильнее вцепился в дверной косяк, на который опирался рукой.
— Не было никакого приказа, — вытолкнул он сквозь плотно сцепленные зубы.
— Ротмистр Бегичев считал иначе, — я вновь обращалась лишь к Михаилу.
Тот замялся, но все же ответил.
— Произошла непростительная, невероятная ошибка, Варвара Алексеевна...
— Да? — я вскинула подбородок. — Приказа не было? Он не был подписан? Потому что накануне я видела его своими глазами. Ротмистр показал мне его. И внизу рукой князя Хованского были выведены его инициалы.
Мой голос сорвался и зазвенел, и я поспешно замолчала. Ну, уж нет! Бегичева я слезами так и не порадовала. И эти тоже не дождутся.
— Княжна, будет лучше, если мы покинем это здание и поговорим в другом месте. Обещаю, я все объясню, — настойчиво позвал меня князь Хованский.
Я даже бровью в его сторону не повела. Я нарочно избегала на него смотреть с той секунды, как заметила в дверях.
Боялась, что не могу сдержаться.
— Пойдёмте, Варвара Алексеевна, — совсем обреченным голосом попросил граф Каховский, и я кивнула.
Мимо князя прошла, как мимо пустого места. Кажется, услышала, как он заскрежетал зубами. Плевать!
Он растоптал меня дважды, нет, трижды за короткий срок. Я не собиралась смотреть на него до конца своей жизни.
Мы вышли на улицу, и там меня ждал очередной неприятный сюрприз. Рядом с роскошным экипажем князей Разумовских стояла Кира Кирилловна: вся в черном, словно в трауре. Я застыла на пороге, не решаясь шагнуть к ней, потому что сил на выслушивание упреков у меня не было. Но в затылок мне дышал еще более неприятный человек, князь Хованский, и поэтому я все же пошла вперед.
К моему удивлению, тетушка раскрыла руки, намереваясь меня обнять. Но выдержка и правила приличия взяли вверх, поэтому она лишь улыбнулась и на мгновение сжала ладонями плечи. Потом бросила неприязненный взгляд на здание Третьего отделения и обратилась к князю Хованскому без обычной сердечной теплоты.
— Где этот… ротмистр? — последнее слово она буквально выплюнула, дополнив крепким французским ругательством. — Где этот недостойный человек, который посмел так обращаться с моей племянницей? Клянусь Богом, Георгий Александрович, я пожалуюсь Императрице, дойду до самого Императора... Вместо того, чтобы искать настоящих преступников, искать моего брата, он задержал — кого? Княжну Разумовскую? Благовоспитанную барышню, девицу на выданье? Вашу невесту! — и ее указательный палец, затянутый в черную перчатку, обличительно уперся князю Хованскому в грудь.
— Графиня, я клянусь, что могу объяснить… то, что произошло — огромное, огромное недоразумение, — князь заговорил, страдальчески морщась. На висках у него выступила испарина, и он был почти таким же бледным, как вчера на берегу.
Я вспомнила, как его голова лежала у меня на коленях, и я уговаривала его потерпеть и не умирать... И он еще сжимал мою ладонь...
Да какая же я дура!
— Я хочу видеть Его высокопревосходительство, графа Меренберг, — Кира Кирилловна посмотрела на князя Хованского.
За его спиной офицеры одновременно втянули головы в плечи.
— Где начальник штаба корпуса жандармов? — спросила она, и теперь реакция офицеров стала мне понятнее.
Кажется, тетушка искала встречи с начальником Третьего отделения в Москве.