Первый час я слонялась из одного угла комнаты в другой, прокручивая все, что могло случиться со мной завтра. Потом случайно зацепилась взглядом за дверь, ведущую в смежную спальню. Спальню князя Хованского. Тело словно среагировало само: я не успела даже подумать над моральной стороной вопроса, когда торопливо подошла к двери и повернула ручку.
Комната оказалась зеркальным отражением моей собственной спальни, но выполненной в более сдержанных и строгих тонах. Такая же широкая кровать с высоким изголовьем и набалдашниками; письменный стол — правда, без зеркала; кресло в дальнем углу, шкаф у стены напротив.
Я замерла и осмотрелась, прислушиваясь к звукам из коридора. Будет очень нелепая и неловкая ситуация, если кто-то сейчас войдет.
Письменный стол был чист, кровать — идеально заправлена. Я не нашла ни одной бумажки, за которую мог бы зацепиться взгляд. Ничего личного, ничего, что рассказало бы мне о князе.
Пройдя чуть дальше, я увидела, что на прикроватной тумбе, дальней от меня, лицом вниз лежала овальная рамка, словно от фотографии. Почему-то сердце пропустило один удар, когда я подошла к ней и осторожно приподняла. На меня смотрел портрет княжны Разумовской — лишь одно лицо полубоком, запечатленное на белом фоне.
Я взяла рамку в руки и опустилась на кровать, даже не подумав, что помну покрывало. В правом нижнем углу портрета был указан год: 1865. Я пристально всматривалась в хорошенькое, гордое лицо Варвары.
Мы совсем с ней не похожи, пусть я и очутилась в ее теле с ее внешностью. Но взгляд у меня был другой, я знала точно, ведь рассматривала себя в зеркало каждое утро, пока меня расчесывала Соня.
Князь уже больше года хранил портрет невесты. Не выбросил, даже когда Варвара бросила ему в лицо то оскорбление...
Кажется, он испытывал к ней по-настоящему сильные чувства.
К ней.
Не ко мне.
Он не мог не заметить, как переменилась его невеста в последние недели. Интересно, скучал ли князь по надменной, горделивой девице?
Отчего-то мне казалось, что да.
Вздохнув, я поставила портрет на прежнее место, поднялась на ноги и, неслышно ступая, вернулась в спальню, плотно притворив за собой дверь. И вовремя, потому что буквально в то же самое мгновение, как я переступила порог, раздался настойчивый стук
— Ваше сиятельство? — я узнала по голосу компаньонку княжны.
— Да-да, войдите, — поспешно, чуть запыхавшись, отозвалась я.
Дарья Федоровна пришла не одна. Следом за ней с крайне недовольным, постным лицом в спальню шагнула Елизавета. На меня она смотреть всячески избегала, притворившись, что узор на стене занимал ее гораздо сильнее.
— Княжна Елизавета Александрова хотела бы вам что-то сказать, Ваше сиятельство, — компаньонка кашлянула и настойчиво посмотрела на свою воспитанницу.
Та понуро вздохнула.
— Я нагрубила вам, — сказала она без капли раскаяния. — Мне не следовало так с вами говорить. Прошу за это прощения.
В ее чистосердечность я не поверила ни на грош. Но вслух произнесла совсем другое.
— Я не чувствую себя обиженной. И мне жаль, что вам придется пропустить этот бал, Елизавета Александровна.
Она надменно хмыкнула и повела узкими плечами. А потом подалась вперед и сказала как-то совершенно искренне и просто.
— По правде, мне и на бал не очень хотелось. Не понимаю даже, отчего я так вспылила... Но вечерами тут так тоскливо! — она всплеснула руками. — Раньше Георгий со службы возвращался к ужину, приводил с собой графа Каховского, а нынче брат разве что не ночует в своем третьем отделении...
Елизавета так сварливо поджала губы, что я невольно улыбнулась. Но ее разочарование и скуку я понимала прекрасно.
— Мы могли бы тосковать вместе, — предложила я ей, сама того не ожидая.
— Право слово, Ваше сиятельство, Елизавета Александровной преувеличивает, — компаньонка поспешила вмешаться. — И у вас, верно, ужасно много других хозяйственных дел.
Я молча пожала плечами и поймала взгляд юной княжны, полный тайной надежды. Затем позвонила — за время, проведенное в этом мире, я успела перенять привычки,позвонила — и через несколько минут в дверях спальни показалась Соня.
— Ваше сиятельство? — посмотрела она на меня.
— Вели подать нам с Елизаветой Александровной чай в малую гостиную, — попросила я с легкой улыбкой и проигнорировала откровенно неприязненный взгляд Дарьи Федоровны.
С этим я тоже разберусь. Но попозже.
Младшая сестра оказалась совершенно не похожа на старшего брата. Настроение у нее менялось стремительно, по несколько раз в минуту. Она легко начинала смеяться и также легко принималась грустить. Но и отходила очень быстро, переключалась с одного на другое.
За чаем я выяснила о князе немало полезного. Наконец-то я встретила человека, который знал его и мог рассказать о нем мне.
Оказалось, что он воевал. Но получил ранение, и его, как единственного оставшегося в живых представителя рода князей Хованских, отправили на гражданскую службу. Два года назад он содействовал раскрытию ячейки вольнодумцев — так ее окрестила Елизавета, вдохновленных подвигом декабристов и желавших его повторить. За это он получил повышение в чине и награды, о которых я уже знала.
— Служба для него все, — с нотками ревнивой гордости рассказывала Елизавета, ломая на блюдце крошащееся печенье. — Наш покойный батюшка, как вам, впрочем, известно, не отличался блестящей репутацией... Только выплатив все его картежные долги, Георгий успокоился. А мы лишились двух имений.
Она грустно вздохнула и отправила в рот сладкий кусочек.
— Я вчера встречалась с Мари Голицыной, она рассказала, что у ее батюшки в министерстве ходят ужасные слухи. Государь намерен отправить в отставку всех, кто допустил, чтобы вашего отца похитили. Quel cauchemar, Gueorgui ne s'en remettra pas (Какой кошмар, Георгий этого не переживет).
Я выпрямилась в кресле, оторвавшись от спинки, и внимательно посмотрела на впавшую в задумчивость Елизавету.
— Его служба и без того висит на волоске… Ой, — она совсем неаристократично всплеснула руками и зажала рот обеими ладонями, испуганно посмотрев на меня, словно кролик на удава. — Варвара, будьте душечкой, не рассказывайте брату, что я проговорилась! Георгий строго-настрого велел молчать.
— Не расскажу, если вы скажете, о чем именно Их сиятельство велел молчать, — я на нее посмотрела, и княжна заерзала в кресле, безжалостно сминая подол светлого платья.
— Ох, — она страдальчески вздохнула, и на хорошеньком лице появились морщины. — Только обещайте, что не станете сердиться! — она требовательно подняла указательный палец.
— Обещаю, — отозвалась я, ничего толком не понимая.
— Ваше поспешное венчание, — Елизавета замялась и принялась нервно гладить подлокотник кресла, обтянутый бархатом. — Я подслушала, как они бранились с Мишелем. Многие посчитали это предательством.
— Предательством?.. — переспросила я, с трудом разлепив губы.
Я опасалась, что поползут слухи о нашей внебрачной связи и о ребенке. Но все оказалось куда хуже.
— Ну, — протянула Елизавета и смущённо отвела взгляд. — Вся Москва обсуждает, как вас постоянно вызывали на допросы... и вашу тетушку не принял Государь, заставив прождать в коридоре столько времени... Дыма без огня ведь не бывает, так все говорят. Ох, и ваш бедный брат Серж. Он ведь во всем тоже замешан, а вы были так близки... Может, неспроста вас допрашивают.
Словно услышав каким-то чудом жалобы сестры на скуку, Георгий в тот вечер вернулся в особняк ровно к ужину. И успел переодеться прежде, чем спуститься в столовую.
За столом мы сидели в тишине. Разговор с Елизаветой оставил гнетущее послевкусие. Я размышляла над ее словами: дыма без огня не бывает.
Слухи, которые расползлись по городу, словно заразная болезнь, нельзя было остановить ни нашим венчанием, ни покровительством князя. Он и сам рисковал, когда решил ускорить наш брак. Но косвенно был и во всем повинен, ведь первый приказ, который дал толчок сплетням и домыслам, был подписан его рукой.
А теперь он впал в немилость, женившись на мне.
Но и от моей помощи накануне почему-то никто не отказался. Ни граф Меренберг, ни обер-полицмейстер... Мне, очевидно, не доверяли. Но без каких-либо возражений согласились, чтобы я встретилась и выслушала требования тех, кто похитил моего отца.
— Вы тоже считаете, что я все же состою в сговоре с братом?
После мрачного и тоскливого ужина князь позвал меня в малую гостиную: обговорить подробности того, что предстояло завтра.
И я задала вопрос, который мучал меня половину дня, едва за дворецким закрылась дверь, и мы остались наедине.
Георгий сбился с шага, когда я заговорила, и повернулся ко мне.
— Что значит «тоже»? Кто еще так считает?
— Я спросила про вас, — я упрямо вскинула подбородок.
— Естественно, что я так не считаю, — он спокойно пожал плечами и повел рукой, указав на кресло напротив камина, в котором уютно потрескивали поленья.
— Но многие считают.
Он промолчал, и я восприняла это как подтверждение моих слов. Я прошла и опустилась в кресло с высокой спинкой и прикипела взглядом к огню. Он успокаивал.
— Почему тогда они так обрадовались, когда я дала согласие на завтрашнее... дело? Если мне никто не доверяет? — я повернула голову и чуть приподняла ее, чтобы посмотреть на князя, который остановился сбоку от моего кресла, не спеша садиться.
— Им нужна приманка, — он тяжело сглотнул и отвел от меня взгляд. Его кадык дернулся, словно в горле застрял ком. Я не могла перестать смотреть на его шею и хмуро поджатые губы.
Пришлось ущипнуть себя за запястье, чтобы, наконец, отвлечься.
— Им нужна приманка, и завтра вы будете идеальной, — безжалостно закончил он.
Мне захотелось спрятать в ладонях покрасневшие щеки.
— Я думала, что смогу помочь. Думала, что, напрочь, если я стану помогать, если я сделаю, что просят... — голос упал до шепота, и я замолчала, когда почувствовала, что глаза налились слезами.