Я не хотела плакать, просто обида оказалась слишком велика. Детская, глупая обида.
— Не корите себя, Варвара, — голос князя раздался совсем близко, и от неожиданности я вжалась в мягкую обивку спинки.
Георгий опустился на одно колено рядом с креслом и смотрел теперь на меня снизу вверх. Мое дыхание сбилось, когда я заглянула ему в глаза, и я почувствовала, как из солнечного сплетения по груди, ключицам и шее расползлась волна сладкого, томительного жара.
— В шахматах есть такая ситуация: цугцванг. Любой шаг только бы ухудшил ваше положение.
Он скривил губы. Я смотрела на него, не отрываясь, и любовалась отсветами пламени на правой стороне его лица. Другая была скрыта в тени. Огонь внутри меня делался все сильнее. Мне захотелось прикоснуться к нему. Провести пальцами по подбородку, по широким скулам, по твердым губам...
Затаив дыхание, я проглотила вязкую слюну. Низ живота потяжелел. Приятно, сладко потяжелел. Было так тихо. Треск поленьев казался оглушающим. Медленно и осторожно, словно шагала по минному полю, я протянула руку и накрыла ладонью его щеку, ощутив легкое покалывание щетины.
Князь Хованский мучительно прикрыл глаза, по его лицу пробежала тень, словно ему было больно.
Он резко подался назад, и моя ладонь скользнула по его коже. Я прикусила губу, чтобы скрыть разочарованный, уязвленный вздох. Мне показалось, или в самую последнюю секунду его губы едва ощутимо коснулись моих пальцев?..
Георгий встал, разгладил сюртук и повернулся ко мне спиной, уставившись в камин.
— Нам нужно обговорить детали завтрашней засады, — сказал он бесконечно глухим голосом, словно нас разделяло не несколько сантиметров, а десятки метров.
— Конечно, — в горле запершило, и я откашлялась, чтобы нормально заговорить. — Давайте обсудим детали засады, Ваше сиятельство.
Я вскинула подбородок и скрестила на груди руки, выпрямившись в кресле до предела: даже поясницу заломило от боли.
Князь обреченно покачал головой. Его повисшие вдоль тела руки сжались в кулаки.
— Варвара... — донесся до меня его тихий шепот. — Мне не нужна ваша жалость.
— Жалость? — я взвилась на ноги, словно натянутая пружина, которую, наконец, отпустили. — Жалость?! — переспросила я, задохнувшись от шока и гнева.
Георгий сохранял хладнокровие. Ему было не привыкать, а у меня в груди клокотала жгучая смесь обиды, возмущения и горького разочарования, которое бывает, когда у человека отбирают что-то, что он очень сильно хотел.
— Да, жалость, — он поморщился. — И чувство вины, ведь накануне я напомнил вам о том... разговоре.
— Да много вы понимаете! — воскликнула я, не удержавшись и повысив голос.
В стоящем передо мной человеке я не узнавала князя Хованского — рационального, рассудительного и хладнокровного офицера, как о нем все говорили. Как он мог подумать, что моя ласка была вызвана жалостью?! Это было бы унизительно для нас обоих.
— С чего мне вас жалеть? — спросила я, пытаясь воззвать к его разуму.
— С того, что я вас люблю, — он вновь поморщился, словно от зубной боли, и посмотрел на меня, и мне захотелось отвернуться, скрыться от его обреченного, опустошенного взгляда.
Я зажмурилась и услышала его рваный, судорожный вздох.
— Мои слова ни к чему вас не обязывают, Варвара Алексеевна, — тяжело обронил он. — Я поклялся о вас заботиться и защищать и не намерен отступать от клятвы.
Князь хрустнул кулаками. Признание далось ему нелегко.
Варвара, Варвара…
— А мне, значит, вы и шанса не даете? — спросила я, сузив глаза.
Георгий моргнул и оторопело посмотрел на меня, не улавливая смысл сказанного.
— На чувства, — пояснила я, — отвели в своих глазах мерзкую роль... кого? Благородной жалельщицы? Святой мученицы? Страдалицы, вышедшей замуж едва ли не под дулом пистолета? — я вскинулась и шагнула вперед, и князь, глядя на меня, словно загипнотизированный, вдруг подался назад, отступив.
— Считаете, что я могу захотеть прикоснуться к собственному мужу лишь из жалости?! — я продолжала на него наступать.
— Но вы ведь действительно не желали идти замуж...
— Но я вышла! — не понимаю, почему мне приходилось кричать, чтобы этот человек меня услышал?! — Но я вышла и не намерена изображать из себя кисейную барышню, которая живет в золотой клетке.
Князь моргнул. Он силился понять, я видела это по заломленным бровям, по нахмуренному лбу, по страдальческой складке на переносице.
— Если это ваша очередная игра, Варвара Алексеевна, то лучше прекратить ее прямо сейчас.
— А если нет? — я сделала еще один небольшой шаг вперед, и на сей раз князь остался на месте, и потому расстояние между нами сократилось.
— А если нет... — его голос потяжелел, — то вы должны понимать, что я взрослый мужчина, а вы — молодая, пленительная барышня и моя жена. И если вы намерены далее раздавать подобные авансы... то будьте готовы, что я решу взять свое. Я все же не монах.
Князь не сказал ничего особенного. Ничего откровенно пошлого и соблазнительного, но по телу у меня прошла горячая, приятная волна. К щекам прилил жар, они раскраснелись. В малой гостиной стало вдруг нечем дышать, и я положила ладонь на шею, сделала жадный, торопливый вздох, чувствуя, как все во рту пересохло, и язык прилип к небу.
Георгий, казалось, испытывал то же самое. Он принудил себя отступить от меня на шаг и несколько раз сжал и разжал кулаки, возвращая самоконтроль.
Я поняла, что если подойду сейчас к нему, если еще раз прикоснусь, то ночь мы проведем вместе.
Князь Хованский решил за нас обоих. Перестав сжигать меня ненасытным взглядом, он резко развернулся и подошел к столику, на котором стоял давно остывший чай. Он сам плеснул напиток в чашку и осушил ее одним глотком, но что-то мне подсказывало, что ту жажду ему это не помогло утолить.
— Варвара Алексеевна, нам завтра предстоит долгий день. Потому сейчас будет лучше вернуться к обсуждению деталей намеченного действа.
Он говорил с сожалением, и это заставило меня улыбнуться уголками губ. Напряжение между нами исчезло. Осталось лишь приятное послевкусие после его слов.
Я кивнула. Князь был прав. сейчас лучше сосредоточиться на том, что будет завтра.
А потом.
Потом будет видно.
***
Очень наивно было так полагать.
Спала я в ту ночь ужасно и проснулась даже до того, как Соня пришла меня будить ранним утром. Сборы в церковь, воскресная служба, поездка в Александровские Сады — все прошло, как в тумане. Я словно не участвовала в происходящем, а следила за всем со стороны. Слишком много мыслей крутилось в голове, слишком сильно я переживала.
По-настоящему я очнулась, когда экипаж остановился, и Георгий, выйдя первым, подал мне руку. Оказавшись снаружи, я огляделась и не узнала место, в которое мы приехали. В предыдущий раз, когда муж показывал мне Сады, мы прошли через высокий кованный забор со стороны площади, а теперь мы стояли как будто у черного входа. Еще и в полнейшем одиночестве.
Георгий посмотрел на часы на золотой цепочке и кивнул сам себе. Затем предложил мне согнутый локоть и уверенно повел к невзрачной калитке, которую я сперва даже не заметила. Пройдя сквозь нее, мы, наконец, оказались в Садах, но с противоположной стороны.
Людей вокруг почти не было, и я поежилась, услышав громкое воронье карканье. Под ногами тихо поскрипывали мелкие камушки, которыми были усыпана дорожки, а над головой звучали резкие, хлесткие взмахи птичьих крыльев.
— Мы приехали сильно заранее, — сказал князь, заметив мое беспокойство.
Я нервно повела плечами. Находиться с ним наедине мне было непросто. Утром я в очередной раз пожалела о том, что заговорила с ним прошлым вечером. Куда разумнее было бы промолчать. И — еще более разумно — было бы не пытаться к нему прикоснуться. А теперь я невольно вырвала у него признание в любви, и мне предстояло с этим как-то мириться. Как-то жить.
Да и кого любил князь? Ту, прошлую Варвару? Это казалось полнейшим абсурдом. Ее красивое лицо? Но можно ли быть таким глупцом и любить лишь за внешность?
Меня настоящую? Но когда бы он успел меня узнать?..
Голова шла кругом от множества неприятных вопросов, и проще всего было бы про них не думать, но не могла же я закрыться в своей раковине и провести там остаток жизни.
Ведь пройдет неделя, месяц, полгода, и вся ситуация с похищением князя Разумовского и террористами утрясется. А мы останемся. И нужно будет как-то жить.
Но вот как?..
—... дворник, — словно через вату до меня донесся голос князя.
Я повернулась к нему и моргнула, не желая признаваться, что совсем его не слушала, утонув в собственных мыслях.
Георгий все понял по моему растерянному взгляду.
— Дворник — наш агент, — повторил он и едва заметным кивком указал на мужчину в сером, невзрачном тулупчике, который уныло сметал в кучу опавшую листву через три аллеи от нас.
Мы прошли еще немного, и Георгий повел рукой в сторону двух гимназистов, которые сидели на лавочке и увлеченно рассматривали какие-то вырезки.
— Наши агенты.
Я бросила на них удивленный взгляд: они показались мне такими юными. Ни за что бы не признала в них офицеров Третьего отделения.
— И вот тот дворник, — указал Георгий на еще одного крепко сбитого мужичка в тулупе и с неряшливой, косматой бородой, который стоял в самом начале аллеи. — Это граф Каховский, к слову.
— Михаил Андреевич? — ахнула я и поспешно прикусила язык.
Я с трудом удержалась, чтобы не посмотреть на дворника еще раз. Даже с расстояния одного шага я бы никогда не узнавала в этом мужике графа Каховского.
— Миша любитель маскарадов, — хмыкнул Георгий.
— А где же ваше начальство? — задала я вопрос, который терзал меня уже какое-то время.
— Николай Устинович отвечает за успешное преследование человека, который придет на встречу с вами, — он позволил себе усмешку. — А граф Меренберг отчитывается нынче перед Государем.