«Сорок пять, если быть точным», — усмехнувшись, подумал Рибас.
— Я часто увлекался, но, поверьте, я все забыл!
Замок Нейсес.
У камина в той же комнате, где сейчас сидят Рибас и Лимбург, сидела принцесса, играла на лютне и с томной нежностью глядела на князя.
— Мой Телемак, — шепчет принцесса.
— Моя Калипсо, — отвечает князь.
Калипсо, по греческой мифологии, — нимфа, державшая семь лет в плену Одиссея, а прекрасный Телемак — сын Одиссея.
«Милый разговор, — опять усмехнулся про себя Рибас, — если учесть, что Телемак был двадцатилетний юноша. Этот болван не понял, как она издевалась над ним».
— Мой Телемак… — с нарастающей нежностью повторяла принцесса.
— Моя Калипсо…
— Мой Телемак, мне немного надоел этот граф Рошфор. Он все время преследует меня моим обещанием выйти за него замуж…
Этого было достаточно. О небо! Я отправил в тюрьму несчастного Рошфора, единственного преданного мне человека. Нет, я не был к нему жесток, поверьте… Ему приносили лучшую еду и его любимое бургундское. И каждый день я давал ему возможность бежать.
В тюрьме в камере мирно беседовали Лимбург и Рошфор.
— Почему вы не бежите, граф?
— Я жду, Ваше высочество.
— Чего?
— Того, что скоро случится.
— Что случится? О чем вы болтаете?
— То, что случилось со мной… с де Марином… Со всеми, кто был знаком с этой женщиной.
— Я лишаю тебя бургундского, — кричит князь, но Рошфор только хохочет.
— В тот день я повез ее в замок Оберштейн. Я был совладельцем этого графства…
Лимбург и принцесса верхом подъезжают к замку в Оберштейне.
— Ах, мой Телемак… Как прекрасно жить здесь! Вдали от всякой суеты.
— Моя Калипсо… — восторженно шепчет Лимбург.
— Я слышала от своей няньки, что в моих княжествах много таких замков. Скоро, ох как скоро ты прочтешь в газетах о возвращении мне моих земель. и тогда я покину тебя, мой Телемак, и уеду в далекую заснеженную страну.
— Ты уедешь?
— Но прежде чем уеду, я мечтаю, чтобы вы выкупили этот замок. Я уж придумала, как его перестроить.
Она соскочила с лошади и хлыстом уверенно начала чертить на земле контуры замка.
— Когда меня, увы, с тобой не будет, ты будешь смотреть на замок и вспоминать свою странную Калипсо…
— Она замечательно рисовала, понимала в архитектуре и играла на многих инструментах. — …Мне дали прекрасное образование, у меня были самые дорогие учителя.
— И тогда впервые с какой-то злой меланхолией она начала рассказывать о своем детстве.
— Я дитя любви очень знатной особы, которая поручила некой женщине воспитать меня. Ни в чем я не имела отказа. Но… вдруг перестали приходить деньги на мое содержание. Оказалось, моя мать умерла. И вот тогда эта женщина продала меня богатому старику. — Она засмеялась. — О, как я обирала его! Я притворялась больной, он вызывал врача и аптекаря, и они прописывали мне самые дорогие лекарства. Старик безумно любил меня и платил, а потом эти деньги мы делили с аптекарем и врачом.
— И вас не мучила совесть? — в ужасе вскричал князь.
— Куртизанки как солдаты: им платят за то, что они причиняют зло.
— О небо! И вы могли… без любви…
— Видишь ли, мой друг, капризничать — это для нас то же, что матросу бояться морской болезни. Пусть испанцы скупы, пусть итальянцы плохие любовники — легко загораются и также быстро гаснут, но я не должна была никому отказывать, даже евреям.
Она взглянула на страдающее лицо Лимбурга и расхохоталась:
— Мой Телемак, ты плохо образован. То, что я сейчас говорила, я прочла в книге моего любимого Аретино, он был великий венецианец. — И добавила насмешливо: — Жаль, что он умер триста лет назад. Говорят, он был превосходный любовник и в пятьдесят шесть лет хвастался, что прибегает к услугам женщин не менее сорока раз в месяц.
— И все-таки в ее рассказе я почувствовал какую-то страшную правду. Нет, я никогда не мог понять, когда она выдумывала, когда говорила правду, хотя чаще всего это было и то и другое вместе…
— …Ах, мой Телемак, постарайтесь стать хоть чуточку мудрее. К сожалению, в нашей жизни наступает возраст, когда надо хотя бы производить впечатление умного, если не хочешь быть смешным. — Она расхохоталась. — Поверить, что наследница володимирских князей была дешевой куртизанкой! Ох, мой Телемак!
— Но зачем вы все это говорили?
— Со злости. Мне стало обидно, мой друг, что вы так легко восприняли известие о моем возвращении в Россию.
— Если вы уедете, Алин, — глухо сказал Лимбург, — я уйду в монастырь.
— Вот это другое дело… И все-таки я уеду, я обязана выйти замуж: род великих князей не должен прекратиться… Пора пришла. Я получила письмо из России!
— И вот тогда я сказал ей то, ради чего она все это говорила.
— …Я свободен. И… я прошу вашей руки, Ваше высочество. Вы молчите?
— Я представила, какой ропот поднимется среди всех этих тупых немецких государей. «Ах, владетельный князь женился на русской принцессе, а у нее ни земель, ни бумаг о происхождении». О, вы, немцы, бумажный народ, мой друг.
— Я отрекусь от титула, но я женюсь. Я не могу без вас.
— И я не могу… Но я никогда не посмею причинить вам боль. — Она плакала. — Я люблю вас… — Она рыдала, а потом сказала сквозь слезы: — Мне пришло сейчас в голову… соберите, мой друг, все деньги… все, все… и выкупите этот Оберштейн. А потом… объявите, что это я дала деньги… что они присланы мне из Персии. И тогда… ваши владетельные родственники хоть немного поверят…
— Великолепная мысль! Они умрут от зависти!
— Тем более что мне действительно скоро пришлют деньги из Персии.
— И я не только выкуплю Оберштейн, — в восторге вскричал Лимбург. — Я подарю его вам, чтобы у вас, моя Калипсо, были земли! Чтобы вы как равная могли вступить в брак с владетельным немецким князем!
— Я написал всем немецким князьям о своей помолвке, о том, что княжна, наследница русских князей, фантастически богата и выкупила графство Оберштейн. Я не заметил, как я, ревностный католик, ни разу в жизни не солгавший, через месяц жизни с нею стал отъявленным лгуном!
В тюрьме князь Лимбург и Рошфор беседуют за богато сервированным столом.
— Она получила из Персии дядюшкины деньги и купила себе графство Оберштейн.
— Она? Получила деньги? — Рошфор умирает от хохота.
— Я опять лишаю вас бургундского, граф!
— Я заложил земли в Штируме и во Фризии — и она выкупила графство Оберштейн. Я стал готовиться к помолвке и одновременно все же поручил своим людям… да, да… выяснить все о моей невесте!
Замок Оберштейн.
У камина сидит принцесса и, склонив прелестную головку, гадает.
В тазу плавают кораблики с зажженными свечами. Это старинное венецианское гадание. Камеристка Франциска фон Мештеде, стоя на коленях, зачарованно смотрит в таз на горящие свечки.
На камине водружена картина, которую только что закончила рисовать принцесса. На ней все та же сцена: принцесса, сидящая у камина, кораблики с зажженными свечами и камеристка…
Неслышно вошел Лимбург. В восхищении смотрит князь на эту мирную идиллию.
— Подарите мне эту картину, Алин…
Она обернулась в бешенстве.
— И вы смеете как ни в чем не бывало приходить ко мне? После того как вы, предназначенный мне Богом… утешение за всю мою жизнь… смели хладнокровно проверять мое прошлое?
— Но я… — начинает Лимбург.
— Смели обсуждать с мерзавцами ростовщиками, когда и где я познакомилась с бароном Эмбсом, когда и где…
— Откуда она могла узнать? До сих пор не понимаю… Кроме меня и моего банкира, никто не знал. Но она… она всегда знала все. Она была сущий дьявол!
В комнату входит барон Эмбс.
— Барон, я просила вас принести…
Эмбс с поклоном протягивает свой патент.
— И пусть вам будет стыдно, князь! — Она швырнула патент Лимбургу. — Это патент на звание капитана. Барон прославился военными подвигами, а не выяснениями несчастных обстоятельств жизни несчастной женщины.
— И все-таки я ей не верил. Точнее, верил… и не верил. Мои люди много раз подпаивали этого подозрительного барона. Но ни слова от него не добились. Он пил и молчал.
— Я прошу простить меня… — сказал несчастный Лимбург, возвращая патент. — В последний раз. — Я слишком хорошо вас знаю. Этот последний раз будет длиться вечно. Ступайте… я хочу дочитать письмо. — И она демонстративно взяла со столика письмо и погрузилась в чтение.
— Я не смел спросить ее, что это за письмо, но умирал от любопытства.
— Это письмо от гетмана Огинского из Парижа, — сказала она, усмехаясь и глядя на князя.
— Рошфор рассказывал мне о ее связи с гетманом. Призрак этого сиятельного любовника никогда не давал мне покоя. Проклятие!
Через несколько дней — в замке Оберштейн. Лимбург ставит перед принцессой бронзовый шандал с экраном. Торжественно зажигает свечу — и на экране видна картина: она гадает, и кораблики с зажженными свечами плавают в серебряном тазу. Но она не оценила подарка. — Какая прелесть, — говорит она равнодушно. И добавляет: — Я хочу, чтобы вы пожили немного в Нейсесе, а я поживу пока одна здесь, в Оберштейне. Я хочу, чтобы вы проверили, Телемак, действительно ли хотите взять меня в жены.
— И очень скоро я узнал от своих слуг в Оберштейне, что ее навещает там некий незнакомец. Он приезжал к ней обычно ночью из городка Мосбах. В донесениях моих слуг он именовался «мосбахским незнакомцем».
В тюрьме Лимбург и Рошфор сидели за бутылкой вина.
— Это невыносимо, граф, — жаловался Лимбург, — я уже не имею права жить с нею. Когда я начинаю объясняться в любви, она заявляет: «Ах, мой друг, вы любимы… И очень стыдно в ваши лета быть столь ревнивым, мой Телемак». Она выгнала из Оберштейна всех. Даже этого странного барона Эмбса она отправила в Париж вместе с де Марином — торговать моими орденами. И они продают их бог знает кому… А в Оберштейне все стонут от ее самоуправства!