скоре завязалось непринужденное общение. Елизавета рассказывала новому другу в подробностях историю своей странной жизни. Фон Горнштайн слушал. Он слушал молчаливо и очень внимательно. В его молчании она чувствовала нечто подозрительное. Он был, казалось, непроницаем. Он был полноватый человек, на вид весьма доброжелательный и даже и простоватый. Лысоватый человек лет сорока, с такими немного нависшими темными бровями и небольшим ртом, губы почти всегда оставались сжаты, но почему-то казалось, будто он улыбается… Его молчание волновало ее, заставляло говорить много и несколько возбужденно…
– …я знаю, что у меня были опекуны, некие русские вельможи… Возможно, русская императрица оставила их на свободе. Я все же хотела бы отыскать их, каким-то образом связаться с ними, выяснить положение моих владений, моих законных владений, княжеств Азов и Волдомир!..
Фон Горнштайн слушал. Он обещал князю, что попытается склонить прекрасную Бетти к замужеству. Филипп часто спрашивал своего друга из Трира, как подвигается дело сватовства своего рода, но Горнштайн отвечал в шутливом тоне, что его нынешняя должность свата не так проста и потому требует серьезности и достаточного времени…
Елизавета уже начала уставать и от домогательств Филиппа, и от внимательного Горнштайна. С утра она уезжала из замка и колесила в легкой карете по окрестностям, обедала в каком-нибудь хорошем трактире, в отдельной комнате… Сколько она за свою жизнь перевидала этих хороших трактиров!.. Порою она думала, а не стоит ли ей просто-напросто бежать! Но кучер не позволил бы ей сделать это, кучер был слугой князя и был князем приставлен к ней. Она не могла приказать этому кучеру уехать из Нейсеса, из Франконии. После своих длительных прогулок она возвращалась в замок, встречалась с князем, ужинала с ним в компании фон Горнштайна, проводила ночь с князем. Дело сватовства между тем все не подвигалось. Бетти не соглашалась на брак со своим Филиппом и упрямо твердила о поездке в Персию! Фон Горнштайн слушал ее сочувственно.
Затем однажды он пожелал говорить с князем наедине. Разговор вышел странным. Фон Горнштайн сказал прежде всего, что ему придется «сделать вам, милый Филипп, неприятность», как он выразился. Однако раскрывать, в чем же состоит эта неприятность, он не торопился, заговорил о трудностях выяснения многих обстоятельств и подробностей, ожидал вопросов. И вопросы, конечно же, последовали:
– Каких обстоятельств и подробностей? Что вы хотите скрыть от меня?
И тотчас фон Горнштайн заявил, что скрывать ничего не намерен:
– Я провел некоторое расследование, дорогой Филипп. И теперь мне кажется, что я могу огорчить тебя…
Филипп не понял, что речь может идти именно о возможностях разоблачения персиянки, и снова стал спрашивать, в чем же дело и чем Горнштайн намерен огорчить его.
– Видите ли, Филипп, по моим сведениям, в России не существует таких княжеств: Азов и Волдомир. Есть крепость Азов, которую русские периодически отнимают у турок и присоединяют к владениям императрицы, и есть город, называемый Владимир, находящийся на некотором расстоянии от Москвы, старой столицы России. Вот что мне удалось узнать, я отправил письма в Кобленц и мои секретари в министерстве кое-что выяснили. В конце концов Россия не настолько далека от немецких земель! Русские посланники подвизаются при европейских дворах, русские вельможи с большой пышностью совершают путешествия…
– Это ничего не доказывает! – Филипп возразил поспешно и запальчиво. – В том, что вы сказали, я не улавливаю никаких доказательств!..
– Вельможи, которые являлись бы опекунами персидской княжны, никому не известны, – продолжал Горнштайн невозмутимо.
– Что значит ваше «никому»? Ваши секретари настолько точны? Они знают решительно всех русских вельмож?!.
– Но о таком важном деле, как секвестирование имущества, опека, ежели речь идет о наследнице немалых владений… Странно, что об этом ничего не известно русским посланникам, ни в Париже, ни в Берлине…
Князь вдруг нашел оправдание рассказам Алины:
– Вы не первый, милый Горнштайн! Мне уже пытались доказать, что Бетти – обыкновенная авантюристка. На нее клеветали, делали логические выкладки… Да, да, помолчите!.. – Князь махнул рукой, видя, что Горнштайн хочет ему возразить… – Я знаю, что вы скажете! Вы скажете, что я называю правду «клеветой»! Но то, что объявили вы, совершенно не является доказательством! Девочка не лжет! Она сама признается откровенно, что передает слова дяди. И ведь Азов все же существует! И «Волдомир» похоже на «Владимир»! По мне, так это все доказывает именно ее правоту!..
– Выяснить, существует ли ее дядя, нет возможности. Отнюдь не все европейские государства поддерживают дипломатические отношения даже и с Великой Портой, не говоря уже о более далеких мусульманских странах!..
– Но Черкессия ведь существует!
– Но мне кажется, что Черкессия известна Бетти по французским сказкам!..
– Итак! Вы не хотите содействовать мне?..
– Я только хочу предостеречь вас!..
– Но не содействовать?
– Я только призываю вас не спешить.
– Но она все время твердит о Персии!
– Я не думаю, что она так скоро уедет. Кстати, вы совершенно забросили свои дела. О выкупе Оберштайна вы уже не думаете?..
Но князь о выкупе Оберштайна думал!..
Однажды вечером в одной из гостиных замка собрались, как обыкновенно, приятельской троицей, Филипп, Бетти и Евстафий Горнштайн. Порою Елизавете казалось, что она сумела наладить отношения с этим человеком и тем самым несколько утишила его подозрительность. Она подолгу и с большой охотой беседовала с ним о живописи, о книгах. Она обнаружила, что он ценит ее образованность, но полагает эту образованность совершенно неправильной, ложной. Он, так же как и Филипп, много говорил о религии и объявлял своей собеседнице, что она сама не знала, насколько безнравственным местом был салон мадам Жоффрен! Бетти, конечно, так не думала, но соглашалась со своим «Ментором», как она стала называть Горнштайна. Он, в свою очередь, называл ее – Калипсо:
– …потому что Филипп желает уединения с вами, подобно тому, как Улисс желал уединения с прекрасной нимфой!..
Она развивала это сравнение:
– …если бы я к тому же являлась владелицей уединенной Огигии!..
В тот вечер речь вновь зашла о выкупе Оберштайна у Трирского курфюрста. Горнштайн полагал, что договориться вполне возможно. Вдруг Алина сказала приятным голосом:
– А не хотели бы вы, князь, сделать меня владелицей своей Огигии?..
И тут произошло нечто неожиданное. Персиянка объявила собеседникам, что желает внести значительную сумму для выкупа Оберштайна:
– …деньги от моего дяди наконец-то получены в Париже! Граф Огинский перешлет мне их в самое ближайшее время. Я доверяю ему. И таким образом я могу сделаться именно совладелицей…
– Я готов подарить вам эту Огигию при условии нашего с вами соединения на этом острове, – серьезно произнес князь.
– Вы настолько доверяете Огинскому? – спросил Горнштайн.
Она отвечала «Да».
– Вы, должно быть, познакомились с ним в салоне мадам Жоффрен?
– Именно так. Но в Париже он известен многим. Он помог мне, когда я должна была отослать письмо дяде и не знала, как это сделать!.. – Тут она вспомнила, как фон Горнштайн спрашивал ее о внешности ее дяди, а она в ответ плела небылицы, очерчивая облик некого «восточного старца», как это возможно назвать. И вдруг вспомнив об этом, она засмеялась… – Простите, я вспомнила, как мадам Жоффрен прозвали «Жоффренской» после ее знаменитой поездки в Польшу!..
– Но вы знали о действиях Огинского?..
Филипп вмешался в разговор, спрашивая:
– …зачем же допрашивать милочку Бетти, словно преступницу?!.
Горнштайн перестал задавать вопросы персиянке и стал рассказывать сам о поддержке Огинским Барской конфедерации. Алина все же перебила:
– …да я знаю все это! Это было прежде!..
– Говорят, он не отличался храбростью, – заметил Горнштайн.
– А вот это неправда! – громко сказала Алина с искренними интонациями запальчивой девочки-подростка.
– Вы защищаете этого поляка, я буду серьезно ревновать! – провозгласил князь.
Она могла бы отшутиться, но вместо этого проговорила:
– Граф – мой друг. Я не откажусь от искреннего друга даже ради самой страстной любви…
На самом деле она, слушая рассуждения об Оберштайне, подумала, что стоит в отношениях с князем выговорить себе хотя бы право на это владение. Колебания мучили ее. Получить Оберштайн было соблазнительно, но могли возникнуть препятствия, а какие, она не угадывала. И не лучше ли было бы просто-напросто покончить со всей этой историей, бежать, уехать, снова начать совершенно новую жизнь?.. И все же она написала письмо Огинскому, прося его о срочной высылке денежной суммы, весьма и весьма значительной. Впрочем, выкупить Оберштайн на эти деньги, конечно же, нельзя было, но сам факт денежного взноса должен был произвести на князя определенное впечатление… В письме она уверяла графа, что деньги непременно будут ему возвращены, что это вложение будет выгодно для него. Она, впрочем, не писала, о каком именно вложении идет речь. Она и не очень верила в положительный ответ. Она даже и не хотела положительного ответа и убеждала себя, что как только граф ответит отрицательно, она предпримет все возможное для бегства. И когда вдруг пришел положительный ответ, она растерялась, даже тяжело стало на душе. Граф писал, что не только он, но и некоторые другие лица готовы принять самое живое участие в ее делах и содействовать деньгами ее успехам. Далее следовали разные светские пустяки о балах и салонах, некоторые остроты насчет завсегдатаев салона мадам Жоффрен, а в заключение своего послания Огинский писал о покупке им пары прекрасных пистолетов… «Если судьба приведет меня вновь в ваше общество, мы будем соревноваться в стрельбе в цель, как уже однажды нам довелось, и я буду счастлив оказаться побежденным!..» Такое действительно случилось во время одного пикника…