— Сказывала ж — худо тут! — совсем рядом прозвенел горестный голос низко склонившейся над ним ведьмачки.
В побелевшем до меловой чистоты лице Доброгневы застыл непередаваемый ужас перед только что увиденным.
— Худо, — не стал спорить Константин. — А что это было?
— А я ведаю?! — возмутилась ведьмачка, но как-то фальшиво.
Во всяком случае, Орешкину показалось именно так.
Он прищурился, пытаясь сфокусировать зрение на ее лице, которое почему-то продолжало расплываться, и, внимательно вглядываясь в девушку, понял, что не ошибся — Доброгнева врала.
Причем врала она неумело, стеснялась, отводя глаза в сторону, да и смуглое ее лицо порозовело от смущения.
— Ведаешь, — уверенно заключил Константин.
— Так, слыхала кой-что от баушки своей, — неохотно выдавила она, — да мыслилось, пужает она меня, ан выходит… — И досадливо отмахнулась, резко заявив: — Все одно — о том сказывать тут негоже. Нечисть всуе поминать не след, ибо сызнова на зов прийти могёт. А уж тута, по всему видать, и вовсе ее логово, потому оно и вовсе опасно.
— Нечисть? — недоверчиво хмыкнул Константин. — Это тоже, поди, баушка твоя сказывала?..
Крепкая, с маленькими бугорками мозолей и на удивление теплая, почти горячая на ощупь ладошка Доброгневы торопливо метнулась к его губам, не давая ему договорить, что он думает о подобных суевериях.
— Молчи, князь, — тяжело дыша, испуганно произнесла она. — Матерью Мокошью заклинаю — молчи, ничего боле не сказывай!
Константин не стал спорить, согласно промычав:
— Угу.
А зачем лишний раз пугать свою спасительницу. Ну верит деваха во всякие басни и сказки, так и пускай себе. Нынче время такое — все верят.
К тому же действительно что-то было, и поди пойми, что именно, потому и впрямь лучше всего не будить лихо, пока оно тихо. Лучше и… проще всего.
Однако сама Доброгнева долго молчать не могла и спустя несколько минут все равно затронула опасную тему, правда, аккуратно и не впрямую, а так, вскользь.
— Одного не пойму, почто за тобой приходили? — И она пытливо уставилась на Константина в ожидании ответа, будто он его и впрямь знал, причем давным-давно, но сказать ей об этом не хотел.
Орешкин молча пожал плечами.
Нет, он мог бы напомнить, что место худое, как совсем недавно сказала сама девушка, следовательно, точно так же пришли бы за кем угодно, лишь бы этот человек лежал тут, в глухом и мрачном овраге, но… зачем?
Тем более что и сама Доброгнева навряд ли согласилась бы со столь простой версией — привыкли люди все усложнять, а вступать сейчас в дискуссию сил не было.
Ведьмачка, словно чувствуя внутреннее несогласие князя, вдруг решилась и, грустно усмехнувшись, сказала:
— А ты, видать, и вовсе ничегошеньки не уразумел. То ж не смерть твоя приходила, княже. Ее бы я не узрела, да и отогнать ее, коль она столь близехонько к человеку подойдет, никому уже невмочь, будь ты хоть семи пядей во лбу.
— А что же это? — еле слышно, одними губами произнес Константин, но ведьмачка уловила вопрос и брезгливо передернула плечами.
— Ныне о том, да еще здеся, гово́рю[10] вести ни к чему, а вот опосля, ежели захотишь, поведаю тебе кой-что из баушкиных сказок, да и имечко его назову. Токмо что с его проку — не всамделишное оно, потому и власть над ним все одно никому взять не под силу[11].
«Так ведь сказки же, сама говоришь», — едва не ляпнул Орешкин, но вовремя вспомнил, что в это время на Руси это слово обозначает простой рассказ.
Оставалось лишь молча кивнуть, соглашаясь, что потом когда-нибудь он с удовольствием послушает, что там навыдумывал народ, а пока…
На миг, правда, мелькнула мыслишка, что, может быть, как раз это и есть тот самый представитель Хаоса, Зла и чего-то там еще, который наблюдатель, он же вредитель, и которого желательно бы… но только на миг.
Во-первых, поди пойми, как тягаться с ним, а во-вторых, все равно он не в том состоянии.
И вообще, задачи надо решать по мере их поступления, так что первоочередной на повестке дня является та, которая куда проще, — выбраться отсюда.
Однако Доброгнева не утерпела и сама пояснила, старательно избегая называть имя нападавшего на князя существа:
— Знающие люди, коим ведомо многое из тайного, сказывают, что чужой он в нашем мире. Может, место свое ищет настоящее, может, просто зверствует по злобе лютой, токмо ненавидит все, что здесь живет, и нет от него спасения. Правда, ежели вовремя поспеть да живой водой родниковой сбрызнуть — на время отгонишь. Тогда уйдет, но водица ента лишь в первый раз помогает. — Она поколебалась, но потом все-таки со вздохом добавила: — Уйти-то уйдет, а опосля все едино сызнова придет. — Помолчав с минуту, она вдруг повернулась к князю и, слабо улыбнувшись, уже более веселым тоном спросила: — Чем же ты так хорош, княже, что он за тобой явился?
— А почему хорош? — с трудом шевеля еще не совсем послушными губами, поинтересовался Константин.
— Бабка сказывала, что он токмо за лучшими из лучших охотится. И не за простыми людишками вроде меня, а такими, как ты, князьями да боярами. И уходят они в расцвете сил, а все хорошее, доброе, что им на роду написано было сотворить, вместе с душами их он сжирает и ликует без меры. Тогда земля трясется, ветра по ней страшные несутся, а Перун молоньями по нему хлещет, за своих детишек заступаясь, да все что-то не попадет никак. Потому и спросила я у тебя, княже, что невдомек мне глупой — за тобой он почему пришел?
«А ведь получается, что моя догадка вроде бы в самую точку», — подумал Константин и в свою очередь поинтересовался:
— А что, от него вовсе нет спасения?
Доброгнева отрицательно покачала головой и, вспомнив что-то, медленно произнесла:
— Бабка сказывала, что глаз у него нет. Токмо чутье, но не на запах, а на кровь. Вот потому-то он к тебе не глухой ночью заявился, а средь бела дня. Вон сколько из твоей раны руды горячей вылилось, потому и учуял тебя, проклятущий.
— Выходит, если кровь не проливать…
— Так не бывает, — отвергла ведьмачка. — Все равно рано или поздно али засапожником по пальцу невзначай полоснешь, али еще как. Иное дело — обмануть его. Тут можно попытаться.
— Как это?
— Другой кровью, — пояснила Доброгнева. — Тут главное, чтоб она родная была. Лучше всего брата или сестры. — И, отвечая на немой вопрос князя, пояснила: — Ежели родителей, так она течет медленнее, а у детей того человека, напротив вовсе, шибче. Он это чует и не ошибается. В старину, сказывала бабка, был такой князь прозвищем Мудрый, а имени его не ведаю я.
«Ярослав», — хотел было подсказать Константин, но не стал перебивать.
— У него, — продолжила ведьмачка, — брат был сильный да храбрый. Русью они вдвоем правили. По покону древнему, по правде, по совести. Людишек боярам в обиду не давали, от лихих степняков защищали крепко. Тварь оная за этим Мудрым впервой пришла, когда тот еще вовсе молодой был. Чудо спасло, токмо метка от встречи страшной осталась — охромел он. А потом вдругорядь. Возвернулся, значит. О ту пору князь этот с братом своим пировал. Вот тогда он и ошибся малость, братца прихватив вместо князя, который еще долго прожил потом и много славных дел свершил. Свезло князю. — И, чуть помедлив, добавила: — Но такое всего один раз и случилось.
А тем временем, пока они разговаривали, постепенно отходя от кошмара, приключившегося несколькими минутами ранее, объект их беседы стремительно уходил темными подземными коридорами далеко вглубь.
Ему не надо было прогрызать землю или как-то рыхлить ее, чтобы продвигаться все дальше и дальше. Тварь просто расслабляла свое тело до такой степени, что оно становилось почти воздушным, подобно привидению.
Можно сказать, что она парила как птица, но только не над землей, а в самой ее толще.
Легкие укусы родниковой воды на самом деле не могли причинить этому существу какой-то вред. Все равно как если бы человек залез в кусты крапивы, которая хоть и обжигает, но ведь не убивает.
Более того, если бы в воде не было примесей серебра, то она и вовсе не сумела бы повредить ему. Однако так уж сложилось, что с полгода назад, когда те же самые разбойники только-только пришли в эти места, то, пока добирались, спасаясь от ратников князя Ингваря, один из них, с двумя ранами в ноге, поотстал от своих товарищей и, споткнувшись в очередной раз, выронил холщовый мешочек, в котором хранил несколько гривен серебром.
Пропажу разбойник так и не заметил — было не до того. Придя же на место, он свалился в беспамятстве и скончался через пару дней, не приходя в сознание.
А мешочек, занесенный течением под одну из коряг, так и остался лежать на дне, совсем неподалеку от того места, где сейчас находился Константин. Ветхая ткань давно прорвалась, и вода, омывая кусочки серебра, бежала себе дальше.
Другое дело, что ныне серебро существенно отвлекло его от выполнения основной задачи — сожрать, поглотить, уничтожить. И оно отступило.
Временно.
Совсем ненадолго.
Отступило, чтобы впоследствии обязательно вернуться.
Существо, которое нельзя было назвать ни зверем, ни чем иным, никогда не выбирало самостоятельно своих будущих жертв. На это приходил приказ от неведомого и незримого хозяина. Только тогда начиналась охота за очередным жалким двуногим.
Поначалу оно даже не чуяло свою добычу и выжидало лишь случая, когда на поверхности тела жертвы проступит хотя бы несколько пятнышек крови. У каждого она была разная, отличная от других, хотя сходство, и порою очень сильное, имелось.
Оно никогда не знало, чем именно тот или иной не угодил Хозяину, даже не задумывалось над этим, как, собственно, и ни над чем иным.
Смысл жизни его тоже никогда не интересовал. Даже своей собственной.