— Я рад, что ты понял, Слава, — продолжая улыбаться, откликнулся Константин и через несколько секунд то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес: — И что не обиделся, тоже рад.
— На обиженных воду возят, — ухмыльнулся Вячеслав и поинтересовался: — А чего ты за мной пешком ломанулся? Тем более с больной ногой. Ты же вроде в возке сидел. Развернул бы лошадей и догнал бы сразу. Болит, поди, нога-то?
— Болит, — сокрушенно вздохнул Константин. — А насчет лошадей я чего-то и не подумал. — Но после недолгого размышления заметил: — Да и хорошо, наверное, что не подумал. Пешком-то я тебя хоть и не настиг, зато вернул. А сидя в возке, наоборот, догнать бы догнал, а вот воротить…
— Ишь ты, — крутанул головой Вячеслав. — Да ты психолог. — И после секундной паузы добавил: — Княже.
— Все-таки еще злишься, — с легкой грустью констатировал Константин.
— Дурак ты, — вновь повернулся к нему Вячеслав. — Хоть и князь, но все равно дурак. Это я навык вырабатываю. Тренируюсь. Я ведь сказал, что ты во всем прав, а я балда.
— Стало быть, мы одного поля ягоды, — задумчиво подытожил Костя.
— Точно. Поэтому нам обязательно надо держаться вместе, — согласился с ним Славка. — Вдвоем-то мы любого умного обуем… княже. Извини, забываю еще пока про эту приставку. Но ничего, раз надо, значит, освоим.
— Кстати, — вспомнил Константин, — а с каких это пор спецназ наших внутренних войск перешел на карате?
— Да нет… княже, — с легким запозданием, но все-таки добавил Вячеслав. — Как был рукопашный бой, так и остался.
— А чего ж тогда ты там в поле… Или я ошибся?
— А-а-а, — протянул смущенно спецназовец. — Просто стойка эффектная. Она, пожалуй, единственная, которую я освоил. Иногда в жизни помогала. Ну а если уж не испугался народ и драться полез — тогда рукопашка. О, смотри! — оживился он. — Уже и костерок развели, и варят чего-то. Сейчас и подкрепимся.
Вдали и впрямь уже завиднелась небольшая, но уютная полянка, на одном конце которой паслись стреноженные кони, а ближе к дальним деревьям, хоронясь в теньке, лежали двое дружинников.
Епифан, прислонившись к стволу могучего дуба, что-то негромко с укоризной басил, обращаясь к Доброгневе, вовсю хлопотавшей у костра.
Та его, судя по всему, не очень-то и слушала, то деловито помешивая в котле, висевшем над костром, огромной деревянной ложкой, то что-то говоря Марфушке.
Ласково и неторопливо, как и подобает детям солидных родителей, шелестели от ветерка крепенькие зеленые листочки могучих дубов, окружавших полянку надежной безмолвной стражей.
Близ них не рос даже кустарник, понимая, очевидно, всю нелепость своего соседства с десятком великанов, бывших настороже и держащих наготове свои суховатые ветви, подобно мечам и копьям.
Странно, но мысли у Константина с Вячеславом и здесь совпали, поскольку капитан уважительно отметил, оглядев лесных богатырей:
— Ишь как застыли. В полной боевой готовности.
Однако едва Константин переоделся в новый наряд, заботливо извлеченный Епифаном откуда-то из самой глубины возка, и лег на войлок, который для него мигом расстелили близ разложенной на густой траве белой полотняной скатерти, как лесную идиллию прервал истошный крик и детский визг.
Константин завертел головой, пытаясь понять, откуда все это доносится, но вглядывался он в одну сторону, а его тезка, держащий за ухо грязного, оборванного мальчишку лет тринадцати, появился с другой, аккурат из-за возка, на котором они с Вячеславом только что подъехали.
— Вот. — Он небрежно толкнул пацаненка так, что тот пролетел пару метров и, не в силах удержаться на ногах, растянулся во весь рост, чуть не въехав головой в княжеский каблук. — Приглядывал за нами в лесу, княже. Может, беглый, или и впрямь грибки в лесу сбирал да заплутал. Да токмо какие грибки в мае? Строчки со сморчками? Опять же и буравка[41] при нем нет. А может, провидчик[42] у татей шатучих[43]? Тебе, княже, на них последнее времечко везет.
— Да не похож он на татя, — неуверенно протянул Константин, внимательно рассматривая мальчишку, резво вскочившего и настороженно глядевшего на них. — А ну, отрок, поведай нам, кто ты, чьего роду-племени. Да всю правду чтоб и без утайки.
— А вы кто? — ответил вопросом на вопрос мальчонка.
— Ишь прыткой какой, — буркнул подошедший Епифан и строгим тоном, не терпящим возражений, потребовал: — Сказано тебе, говори, кто ты есть. А то мигом казнь учиним, и повиснешь вон на том суку. — И стременной, добрейшей души человек, даже заботливо указал, на какой именно дубовой ветке будет висеть мальчишка в случае вранья.
Тот внимательно посмотрел вслед за указующим перстом Епифановой руки и, вздохнув, робко поинтересовался:
— А если не поверите?
— А ты так говори, чтоб поверили, — сказал Епифан.
— Ну, значит, так. — Мальчишка набрал в грудь побольше воздуха и, наконец решившись, выпалил: — Зовут меня Мишей, Михаилом, ну еще Минькой. Родился я на Рязанщине. Я изобретатель.
Вячеслав незаметно толкнул в бок Константина и уселся на траву, потому что ноги внезапно ослабели и перестали держать.
Впрочем, тычок этот был лишним. Константин и сам насторожился, как только услышал, что хлопец изобретатель — этого слова вообще не было в тогдашнем славянском словаре.
— Чего-о? — недоуменно протянул Епифан. — Ты тут на тарабарском языке не балабонь. А ну, рассказывай, где живешь, какому боярину или князю служишь и чего по лесу бродишь один? Или не один? — осведомился он угрожающим тоном.
— Один, один, — испуганно закивал Минька — звероватый вид стременного мог напугать кого угодно — и торопливо продолжил: — А к вам… по запаху пришел.
— Собака ты, что ли? — насмешливо хмыкнул один из дружинников.
— Есть хочется. Три дня ничего не ел, — смущенно потупился Минька, тут же с надеждой уставился на Константина и спросил: — А вы и правда князь? А какой?
— Константин я. Князь рязанский. Еще вопрошать будешь?
— А меня к себе возьмете на службу? Я много чего умею, правда. Я же оружейный изобретатель.
Константин вновь ощутил легкий тычок Вячеслава.
— Никак целый десант из двадцатого века выбросился? — удивленно шепнул тот.
— Ничего уже не понимаю, — недоуменно и тоже шепотом отозвался Костя и махнул рукой. — Ладно. Быть по сему. Может, и впрямь сгодишься. После поговорим. Дайте ему ложку, миску да на руки слейте, пусть хоть умоется, а то как поросенок.
Доброгнева, жалостливо глядевшая на мальчишку, услышав княжеское решение, довольно заулыбалась и, с силой помешав здоровущей ложкой в котле, заявила весело:
— А у нас и уха[44] уже подошла. В самый раз малец поспел. — И подмигнула ему ободряюще.
Тот благодарно улыбнулся ей и пошел умываться под неусыпным присмотром Епифана.
Константин и в дальнейшем постарался не касаться щекотливых тем, решив расспросить изобретателя обо всем подробнее в более спокойной обстановке, чтобы без посторонних ушей.
Нетерпение разбирало, и можно было бы заняться этим после трапезы, когда небольшой караван тронулся дальше по лесной извилистой дорожке, тем более что Минька, сидевший в княжеском возке подле Вячеслава, сам несколько раз порывался заговорить.
Однако тут мешали дружинники, очевидно не до конца избавившиеся от подозрений в том, что мальчишка связан с лесными разбойниками, и бдительно скакавшие рядом, прикрывая своего князя сразу с двух сторон.
Поэтому как ни хотелось, но Константин всякий раз останавливал пацана, не давая ему ляпнуть лишнего, а немного погодя мальчишка и сам стал потихоньку клевать носом, что было вполне естественно после сытного обеда, да еще и с голодухи.
Наконец он основательно задремал и чуть не вывалился из повозки на одном из ухабов, если бы его не придержал Вячеслав, который от избытка чувств все время оглядывался, весело улыбаясь и подмигивая Константину.
В конце концов угомонились оба.
Минька спал, привалившись головой к Славкиному боку, а тот, увидев наконец предостерегающий жест Константина, перестал оглядываться и подмигивать. Более того, он теперь даже почти не шевелился, опасаясь потревожить сладко спящего мальчишку.
Так мерно и не спеша они и ехали еще несколько часов, пока вдали не показались купола и кресты старенькой деревянной церквушки, а затем и весь небольшой уютный град Ожск со своим маленьким детинцем[45] и прилепленным к нему немноголюдным посадом[46].
Пока доехали, пока Константина извлекли из возка и со всевозможным бережением доставили в светлицу, уже начало темнеть.
Расторопный Епифан, действуя согласно княжеским указаниям, устроил хорошую взбучку всем сокалчим[47], после чего они стали уже не бегать, а летать, выполняя строгие приказы стременного.
Уже спустя каких-то полчаса Константин и Вячеслав сидели в трапезной за богато накрытым столом в ожидании, пока отмоют, отпарят и приоденут Миньку, чтобы усесться за стол вчетвером — оказывается, доставленный накануне в Ожск Николай уже пришел в себя.
— А неплохо ты устроился, — наконец-то оценил убранство трапезной Вячеслав, внимательно разглядев всю обстановку.
— А то, — лениво отозвался Константин, но тут же скромно поправился: — Хотя это смотря с чем сравнивать. В Киеве, поди, у великого князя, или во Владимире — там, наверное, намного лучше. У них и бояре, наверное, пышнее моего живут. Даже у братца моего родного Глеба в Рязани хоромы, скорее всего, не чета моим, и покрасивее, и побогаче. Но если сравнивать с крестьянской избой, то тогда конечно.
— Ну мы во Владимир не хаживали, в Киеве тоже не бывали, все больше в этих самых крестьянских избах жили, так что у тебя очень даже завлекательно. И пахнет хорошо. — Вячеслав шумно втянул носом воздух. — Свежее дерево небось. Только что из лесу, да? — И, не дожидаясь ответа, стал хищно оглядывать стол, прикидывая, с чего начать.