Тот отвесил звонкий подзатыльник по вихрастой голове мальчишки и безапелляционно заявил:
— Я, курсант, кланяюсь, а ты, сопля зеленая, еще и в суворовцы не пролез, а туда же, взбрыкивать. В чужой монастырь со своим уставом не ходят — слыхал такое?
— Ну слыхал, — буркнул Минька.
— Тебе же сказано, что унижаться никто не заставляет, а отдать средневековую воинскую честь обязан, коль тебя на службу приняли.
— На какую службу? — не понял Минька.
Константин тоже вопросительно посмотрел на Славку и поинтересовался:
— О чем это ты?
— Неужели не помнишь, как он вчера к тебе просился? Я так думал, что ты его принял, коли с собой прихватил. Но, в конце концов, не поздно и передумать, если он так кочевряжится. Нехай по его спине опять тиун своей шелепугой[48] прошвырнется. — И в ответ на удивленный взгляд Константина широко улыбнулся. — Я это слово уже на третий день пребывания здесь запомнил, после того как ею по мне прогулялись.
— Тогда понятно, почему ты так лихо с тиуном, — кивнул Константин.
Славка иронично улыбнулся, а потом пояснил, что вообще-то деревня, в которой он встретился с Константином, была неизвестно какая по счету, и топал он к ней аж от самого Пронска, где и влетел самый первый раз.
— А ты думаешь, чего я такой всклокоченный? — подытожил он. — Вообще-то психов в спецназе не держат, так что я в двадцатом веке был еще относительно ничего, а вот когда сюда угодил, то тут и впрямь после полутора месяцев скитаний нервы враздрай пришли.
Вячеслав зло прищурился, и в памяти сразу всплыли события полуторамесячной давности, особенно самое начало…
Он тогда даже не успел ничего сообразить, внезапно оказавшись в совершенно незнакомом месте. Вместо ночи яркий день, вместо поезда какая-то площадь, вместо безлюдного перрона уйма народу, а уж про одежду и обувь и вовсе не стоило говорить.
Некоторое время он, остолбенев, разглядывал на себе длинную, чуть ли не до колен, белую рубаху, загадочную безрукавку мехом внутрь и… лапти, которые выглядели особенно дико.
— Пшел! — вывел его из столбняка чей-то повелительный голос, раздавшийся совсем рядом, и тут же резкий толчок, от которого Вячеслав, не ожидавший столь внезапного и беспричинного нападения, полетел в лужу, у края которой стоял.
Лужа была неглубокой, но вода в ней оказалась весьма холодной, и, когда он поднялся, его одежда оказалась чуть ли не полностью в грязи.
Вячеслав повернулся в сторону толкнувшего, который, не обращая внимания на парня, уже шел дальше.
Спустить такое — себя не уважать.
— Слышь, мужик, — окликнул он, когда догнал, и, видя, что тот не реагирует, положил руку на плечо, с удовлетворением заметив, как его чумазая после лужи пятерня оставила грязное пятно на нарядной синей одежде.
Тот изумленно повернулся, бегло глянул на Вячеслава, а затем на черный след от его руки и чуть не задохнулся от негодования:
— Да ты ж меня вымазал всего, смерд поганый!
— Вначале ты меня, — возразил Вячеслав. — А что до смерда, то ты и сам… скотина.
— Это ты свой поганый язык…
— Не поганей, чем у тебя, — перебил Вячеслав. — Я говорю, для начала извиниться надо, а потом… — Но договорить не успел.
Хорошо все-таки иметь фронтовую закалку, поскольку в Чечне капитан внутренних войск был готов к любым неожиданностям, так что на удар плети он отреагировать успел, вовремя увернувшись и сразу перехватив руку, выворачивая ее за спину наглецу и заставляя того против его воли согнуться в три погибели.
— Так что, будем извиняться или как? — поинтересовался он.
Но мужик не испугался, принявшись вместо просьбы о прощении изрыгать какие-то ругательства и истошно орать, взывая о помощи.
Увы, но она подоспела почти сразу, причем сзади, так что тут Вячеслав должным образом отреагировать не успел, от увесистого удара по затылку кулем свалившись на сырую холодную землю.
Придя в себя и ничего не увидев — сплошной мрак, — он спустя пару минут, устав таращить глаза в темноту, начал было припоминать, что с ним было, после чего пришел к выводу, что дело худо и чертова двухнедельная реабилитация не только ничего не дала, но как бы не ухудшила его психику.
Во всяком случае, раньше, до нее, подобные глюки, да еще столь яркие, его не навещали.
Однако затем, когда он, пошевелившись, ощутил резкую боль в затылке, а проведя рукой по волосам, нащупал нечто липкое и мокрое, у него возникли сомнения касаемо глюка.
С трудом поднявшись на ноги и покряхтывая не только от головной боли, но и весьма ощутимого жжения в спине, особенно в районе лопаток — это еще откуда, вроде остеохондрозом никогда не страдал, — он принялся исследовать помещение, в котором находился.
Результаты оказались неутешительными. Более того, судя по крошечным размерам и чавкающей холодной грязи под ногами, он пришел к выводу, что крышу ему, может быть, слегка и снесло, но вот то, что он сейчас оказался в чеченском плену, железно.
Во всяком случае, даже если бы он изрядно разбушевался и в результате угодил бы на губу или в КПЗ, то какими бы убогими они ни были, однако не такие же скотские. Зато там, на Северном Кавказе, ему не раз приходилось вытаскивать из точно таких же крошечных поганых закутков попавших в плен.
Всякий раз после таких находок он вежливо предупреждал хозяев, что в связи с тем, что Россия ныне является дерьмократическим — это слово он произносил именно так и никак иначе — государством, где рабовладение запрещено законом, места для содержания рабов подлежат немедленному уничтожению, и просил во избежание травм и увечий покинуть дом, после чего закладывал взрывчатку.
Правда, обращаться с ней он «не умел», поэтому всегда перестраховывался, оставляя слишком много, и потому на воздух взлетала не только бывшая тюрьма, но и все остальное.
Взорвать собственную темницу нечего было и думать, хотя пару минут Вячеслав мстительно представлял себе добротный двухэтажный кирпичный дом, стены которого рушатся вместе с этим поганым закутком, в котором он сейчас находился, но затем перешел к раздумьям над ближайшей задачей — выбраться отсюда.
Решить ее предстояло как можно быстрее.
Во-первых, уже завтра его могут начать забивать, поскольку рабовладельцы все как один очень любили издеваться над беззащитными пленными, не жалея для этого сил и трудов, а во-вторых, он хорошо знал, что и сил у него спустя всего неделю останется как бы не вполовину тех, что сейчас.
А откуда им взяться, если кормить его будут хуже, чем домашнюю скотину, то есть качество примерно такое же, а вот количество куда меньше.
Долго размышлять над побегом ему не дали: вверху открылся какой-то люк, и кто-то невидимый — от резкого света сразу заслезились глаза — велел цепляться за веревку, которая была скинута ему вниз.
Далее же была неожиданность на неожиданности, исходя из чего он сделал вывод, что глюк продолжается.
Во-первых, странная одежда. Оказавшись наверху, он с изумлением обнаружил, что на нем по-прежнему странная рубаха, безрукавка и лапти с портянками.
Во-вторых, люди. Сплошь все свои — ни одного нерусского. Имелся, правда, где-то в глубине обширного двора «не наш» товарищ, но и он явно не кавказской национальности.
К тому же, судя по его затравленному взгляду и мокрой тряпке в руках, которой тот, по всей видимости, совсем недавно драил здоровенную деревянную бочку, «не наш» пребывал почти в таком же положении, что и Вячеслав.
В-третьих, дом. Он соответствовал чеченскому только по своим размерам, а так больше всего напоминал обычный русский терем из фильмов-сказок — сплошное дерево с маленькими окошками, украшенными затейливыми наличниками.
Получалось…
Хотя нет, ничего не получалось. Более того, чем дольше размышлял Вячеслав, тем не получалось все сильнее.
А с высокого крыльца уже спускался тот самый мужик, которого спецназовец хоть и скрутил, но вот макнуть головой в лужу, как намеревался, не успел.
Впрочем, к черту лужу. Сейчас не до нее — уж слишком много всяких непоняток.
Вячеслав открыл было рот, чтобы объясниться, а заодно задать пару вопросов, которых на самом деле было море, но вот животрепещущих — где он и по какому праву его задержали — именно два, однако спросить ничего не успел.
Еще не сойдя с крыльца, мужик принялся осыпать его грубой бранью, причем на каком-то загадочном языке, который вроде бы был русский, но к словам частично примешивались украинские, а частично вообще диковинные, которых Вячеслав ни разу не слыхал.
С грехом пополам ему удалось уловить, что должен уплатить какие-то гривны за «поношение и соро́м[49]», учиненные княжьему мужу при всем честном народе.
«Ну и наглость!» — возмутился он, но продолжал стоять, внимательно слушая дальше.
Дергаться раньше времени все равно смысла не имело — лучше вначале все-таки хоть что-то выяснить, а уж потом действовать…
Мужик же тем временем принялся задавать какие-то вопросы. Слова про вольного смерда и ролейного закупа[50] Вячеславу ни о чем не говорили, зато слова «чьих он холоп будет», так ясно напомнили ему гайдаевскую кинокомедию про Ивана Васильевича, что он не удержался и фыркнул.
Мужик заметил нахальную улыбку и оценил ее по достоинству. Он тут же поднял руку с плетью и сурово предупредил, что для начала слегка поучит наглеца шелепугой, а уж опосля потолкует о пене за сором.
Вячеслав напрягся, незаметно бросив беглый взгляд вправо, где всего в пяти метрах от него находился не столь уж и высокий — пара метров, не больше — забор.
Правда, по бокам от него стояли два относительно молодых мужика, которые легонько держали его за руки, но если действовать неожиданно и резко…
Одним словом, поучить у нарядного мужика не вышло.
Более того, получилось дополнительное поношение, хотя теперь уже не при всем честном народе, поскольку непонятно каким образом молодой парень успел не только вывернуться из цепких рук его гридней, но и заехать ему ногой в лицо, после чего метнуться к забору и птицей перелететь через него.