— Так, может, стоит заняться в первую очередь как раз этим, то есть всех объединить да обучить мужиков, а не гранатами всякими дьявольскими, прости господи? — попытался возразить Николай.
— Это само собой, — кивнул Константин. — Как раз попытками объединения ты, отче, давя на все церковные рычаги, и займешься. Слава же организует призывы молодежи, поскольку мужиков в годах дергать смысла нет — через двадцать лет нынешним тридцатилетним стукнет по полтиннику, а это по нынешним меркам старость. Однако и наши юные друзья правы, — развел руками он.
— Да почему?! — возмутился Николай.
— А потому, — вздохнул Константин, — что даже если и удастся нам собрать воедино все княжеские дружины, толку будет не очень много. Мало того что мы резко уступим Батыю в численности, так плюс еще полное отсутствие дисциплины. И вновь все повторится, как на Калке, где каждый князь оказался в одиночестве, потому что видел в главнокомандующих только себя, любимого, и уступать никому не собирался.
— А как же мужики, — вспомнил Николай. — Ты ведь только что…
— Речь шла только о моих, ожских, — перебил его Константин. — Ну плюс Ольгов и еще парочка городов, которые тоже подо мной, вот и все. Не разгонишься. Остальных ополченцев для учебы мне собирать никто из князей не позволит, а уж вести речь о том, чтобы передать их впоследствии под мое начало — тут и вовсе говорить не о чем. Зато если удастся внедрить все, что поведал нам тут наш юный Эдисон, то есть надежда хотя бы уравнять шансы.
— А дальше что? — трагическим шепотом вопросил Николай. — Ведь мысль на месте не стоит. Не успеем и глазом моргнуть, как и пистолеты с ружьями появятся. А там лет через сто, глядишь, и до автоматов с пулеметами дойдет. Еще через сотню лет «катюши», танки и в самом скором времени, пожалуйте, ядерная бомба. А сознанием-то люди и в двадцатом веке до атома не доросли.
— И что ты предлагаешь? Какой выход?
Константин был мягок и терпелив не потому, что твердо вознамерился переубедить Николая. Просто он помнил поговорку, которую для себя слегка перефразировал: «В споре не всегда рождается истина, но в дискуссии шансов на ее появление вдвое больше».
Именно поэтому он твердо вознамерился переубедить всех, чтобы «квартет пришельцев», как он окрестил свою четверку, придерживался выработанного плана действий не из-за того, что так повелевает князь, а потому, что признает его правильность.
К тому же в словах Николая действительно имелся здравый смысл. И впрямь не следовало бы блистать в Средневековье военными познаниями, двигать вперед семимильными шагами науку уничтожения, а не созидания.
Но Калка, но татары, но огромное полчище Батыя и истерзанная Русь под копытами монгольских коней — как с этим быть?
— Так ведь ясно. — Николай наконец отчетливо узрел перед собой выход, нарисовавшийся как на картинке, и, захлебываясь от восторга, спешил поделиться увиденным со своими собеседниками: — Душу каждую очистить от скверны. Злое вытряхнуть, а доброе, чистое, светлое — а оно у каждого негодяя, хоть и помалу, но есть — наружу всем показать. Вот же оно, хорошее, солнечное в вас — растите его, приумножайте, с другими делитесь. Оно от этого не уменьшится, а, наоборот, увеличится.
— Поделись улыбкою своей, и она к тебе не раз еще вернется, — вполголоса замурлыкал Славка, но Николай, не обращая внимания на ироничный тон, лишь обрадовался поддержке, пусть даже такой:
— Правильно, не раз и не два вернется. Обязательно вернется. Нет ничего прекраснее светлой человеческой души. Не зря ведь сказано: красота спасет мир. Это именно про ее красоту.
— В принципе я согласен, — примирительно заявил Константин. — Это все здорово, и этим мы обязательно займемся. Организуем какой-нибудь университет красоты, доброты, тепла и света. Выпустим уйму педагогов оттуда, они будут работать в школах и нести светлое, доброе, чистое в не запачканные злом детские души. Я обеими руками за это. Да и из них, — он указал нас Славку с Минькой, — никто, думаю, возражать не будет. Однако до всего этого надо еще дожить, а степняки, образно говоря, на пороге, и всю эту красоту ровно через двадцать один с половиной год — если только летописи не врут — они похерят и вырубят под корень. Следовательно, для начала надо решить ближайшую задачу, причем постараться выполнить ее, как еще учили большевики, малой кровью и на чужой территории. А для всего этого не обойтись без секретного оружия. Как говорили в Древнем Риме: хочешь мира — готовься к войне.
— И где этот Древний Рим? — скептически усмехнулся Николай, не желая сдаваться без боя. — Хваленая воинская дисциплина, закаленные в боях легионы. Мастерства и воинского умения не занимать, а погибли, растоптанные простыми необученными варварами. Сила уступила духу.
— Это верно, — кивнул головой Константин. — Только надо добавить, что сила к тому времени обросла жиром, и мышцы ее частично одрябли, а частично и вовсе разложились.
— Ну хорошо, а где все могучие империи прошлого? Где завоевания Александра Македонского, Карла Великого и даже того же самого Чингисхана? В конце концов, у них всех только один путь — упадок и развал.
— Ну это уже совсем из другой оперы, — возразил Константин. — Нам не нужны ни империи, ни завоевания. Скорее наоборот — самим бы уберечься от завоевателей. А что касается силы духа, так он боевой технике никогда не был помехой. Напротив, именно когда они сочетаются, и рождается непобедимая армия.
— Начнете бряцать оружием и вскоре сами не заметите, как станете завоевателями. Мне жаль, что я не смог убедить вас, — печально вздохнул Николай.
— Убедить в чем? — вновь не согласился Константин. — В том, что нужно искать другой выход, а не полагаться только на дружину да на новое оружие Михалки? Ничего подобного. Убедил целиком и полностью. Во всяком случае, меня, — быстро поправился он. — Хотя есть оговорка. Маленькая, но существенная. Всего одно слово. Сроки. И если какой-то метод хорош, но очень уж он долгоиграющий, то придется прибегнуть к нему лишь после того, как мы подготовимся к достойной встрече татар.
— Благими намерениями… — вздохнул, поднимаясь с лавки, Николай, но повелительный жест князя усадил его обратно на место.
Глава 17Галопом по европам
Всякое знание имеет цену только тогда, когда оно делает нас более способными к деятельности.
Константину очень не хотелось, чтобы отец Николай уходил с их импровизированного совещания в таком настроении, и поэтому, желая хоть как-то заинтересовать его и заодно увести слишком затянувшийся разговор немного в сторону, он решил провести небольшую лекцию.
— Раз уж мы опять собрались, так сказать, в полном составе, то я вкратце, естественно, хотел бы осветить современное международное положение, да и нынешнюю внутреннюю обстановку.
— Я вам, ребята, на мозги не капаю, но вот он перегиб и парадокс: кого-то выбирают римским папою, кого-то запирают в тесный бокс, — вполголоса замурлыкал Славка строки Высоцкого.
Константин улыбнулся. Творчество Владимира Семеновича он тоже любил, ценил и знал на память не один десяток песен, от шутливых до патетических, от грустно-философских до насмешливо-саркастичных.
— Что ж, учитывая поступившую заявку зрителей, мы начнем именно с римского папы, — объявил он. — В данный момент на Святом престоле Иннокентий III — большой знаток философии и даже писатель.
— Стихи, романы, повести? — вдумчиво осведомился Славка.
— Точно не помню, но скорее эссе[53], — парировал Константин. — Важнее другое. Он отличный администратор и политик, сумел не только подчинить себе епископат, но и многих светских владык от Скандинавии и Англии до Португалии и Болгарии. Очень активен. Весьма щедр на анафемы и интердикты. При нем уже разгромлены альбигойцы, а в Париже и Оксфорде открыты университеты.
— Народное образование — это хорошо, — снисходительно одобрил деятельность папы Славка.
— Не только, — поправил его Константин. — При нем же совсем недавно были учреждены новые монашествующие ордена.
— Это тевтоны, которых Донской раздолбал, — уточнил Минька, решив заодно блеснуть своими историческими познаниями.
Константин закашлялся, пытаясь скрыть рвущуюся улыбку, и деликатно поправил:
— Тевтоны — орден из числа воинствующих, а у Иннокентия впервые за всю историю западной церкви появились нищенствующие: святого Франциска и святого Доминика.
Про Донского он решил вообще ничего не говорить, чтоб лишний раз не поднимать изобретателя на смех. В конце концов, какая разница, кто именно, главное, что «раздолбал».
— Нищие нам не опасны, — сделал скороспелый вывод Славка. — Они с Русью воевать не пойдут.
— Зато будут пытаться внедриться, чтобы принести к схизматикам свет истинной веры, — поправил Константин.
— Так то же к схизматикам, — хмыкнул Минька. — А мы тут при чем?
— А что такое, по-твоему, схизматики, Миня? — вкрадчиво и почти ласково осведомился Константин.
— Ну я не знаю. Наверное, турки какие-нибудь или арабы.
— Да нет, эти гаврики прозываются сарацинами, а исходя из мусульманской веры их на Руси еще кличут басурманами. Схизматиками же в Риме зовут всех тех, кто исповедует христианство восточного толка, то есть православие. Стало быть, главный объект их внедрения — это как раз Византия, которая уже захвачена, а также Русь.
— Ну что, съел? — хмыкнул насмешливо Славка, покосившись на сконфуженного Миньку.
— Впрочем, про сарацин Иннокентий тоже не забывает. Как раз в это время он продолжает активно содействовать ускорению крестового похода для освобождения гроба господня от язычников. Поход этот состоится в следующем тысяча двести семнадцатом году, и возглавит его венгерский король Андрей II.
— А разве Иерусалим не освобожден крестоносцами от турок? — подал голос отец Николай.
— Увы, отче, но мы попали в слишком позднее время, — развел руками Константин. — Он и впрямь был освобожден, но в тысяча девяносто девятом, а где-то три десятка лет назад мусульмане его оттяпали назад. Правда, сделали это не турки, а египетский султан Саладдин.