К каждому из этих ходов – некоторые из них больше напоминали норы, вырытые в склоне горы, и только груды шлака указывали, что это дело человеческих рук, – Лидия подходила так близко, насколько хватало духу, и замирала, прислушиваясь. Так как Карлебах тоже был здесь, Лидия не могла ни заговорить с тем, кто мог прятаться во тьме, ни окликнуть его по имени. Но всякий раз, когда она подбиралась к очередной зияющей дыре, карабкалась на очередной отвал, давно заросший быльём, внутри разливался панический страх, леденящий ужас…
Симон…
К тому времени отряд преодолел пешком и верхом около двенадцати миль, и Лидия не сомневалась, что придётся наведаться сюда ещё раз, чтобы отыскать оставшиеся входы. За весь этот день она ни разу не услышала ни одного таинственного шепотка, не нашла ни одного подтверждения, что и первый шёпот ей не померещился. Зато всё это время в кустах, растущих по оврагам, в бурой жухлой траве на облысевших горных склонах не смолкал мерзкий шелест – туда-сюда сновали неугомонные крысы.
Измученная стыдом за напускной траур, по возвращении в гостиницу Лидия согласилась поужинать вместе с Карлебахом, чтобы убедиться, что со стариком всё в порядке. Однако она почти не притронулась к еде и пропустила мимо ушей рассказы Карлебаха обо всех тех многовековых злодействах пражских вампиров, о которых ему удалось узнать.
Лишь Миранда смогла утешить её. За тот час, что Лидия просидела, прижимая дочь к себе, читая ей вслух и наблюдая за тем, как в карих глазках мелькают первые искорки понимания, она наконец-то смогла расслабиться.
Но, уже укладываясь в постель, маясь дурнотой от пережитого испуга и усталости, Лидия внутренне приготовилась к тому, что во сне снова увидит крыс.
Или – что ещё хуже – услышит тихий голос, шепчущий единственное слово: «Госпожа…»
А вместо этого оказалась во внутреннем дворике храма Бесконечной Гармонии, куда из Шёлкового переулка долетали отголоски разговоров и сухой да негромкий цокот копыт осликов, проходивших по грязной дороге мимо ворот.
Было холодно, так что Лидия порадовалась, что на ней пальто. («Слава богу, это то пальто из розового мериноса с шиншилловым воротником! Правда, мне казалось, что я оставила его в Оксфорде, да и в любом случае не стоит надевать розовое пальто поверх траурного платья…»)
Каменные водоёмы, где всего неделю назад плавали золотые рыбки, покрылись коркой льда. Ветер, весь день с воем носившийся над горами, теперь стонал среди остроконечных крыш храма, в воздухе пахло пылью.
Из темноты зала поблёскивали жуткие глаза, похожие на глаза драконов, – там на прежних местах дожидались статуи десяти Князей, окружённые мучимыми грешниками. Что-то промелькнуло в темноте – мутная тень в глубине длинного прохода, где открытая дверь выводила в маленький сад. Лидия перешагнула порог, хотя каждая клеточка её тела кричала «не надо!».
Однако она не боялась.
– Симон?
Ответа не последовало – лишь ветер по-прежнему завывал под стропилами.
Здесь всё оставалось в точности таким, каким было во время экскурсии, устроенной Паолой и баронессой, даже тот рыжий пёс всё так же дремал, свернувшись в углу возле алтаря бога войны, и потрёпанные молитвенные флаги, нарезанные из бумаги, колыхались над головой, легонько задевали её, как руки призраков. Лидия направилась вперёд по разбитой плитке, угодила каблуком в какую-то трещинку – «проклятие, здесь точно не помешал бы фонарь!» – а затем, как это частенько случалось с ней во сне, сказала себе: «Возле алтаря Пятого Князя, который управляет машиной для перемалывания людей, должен быть фонарь…»
Тот, конечно же, обнаружился именно там. А рядом с ним – коробок спичек.
Лидия подожгла фитиль и захлопнула стеклянную крышечку, с невероятным наслаждением чувствуя, как тепло огонька касается заледеневших пальцев.
Обернувшись, она подняла повыше фонарь, вглядываясь в темноту храма.
Но так никого и не увидела. А ведь она готова была поклясться, что буквально мгновение назад кто-то стоял там, справа от алтаря бога войны, в тенях бумажных флагов, колышущихся на ветру, кто-то худой, старый, терпеливо наблюдающий за ней – и знающий её имя.
Однако сейчас там никого не было. Лидия, твёрдо вознамерившись не упустить его на этот раз, обыскала храм, заглядывая с фонарём в каждый уголок, распугивая пауков и сверчков.
Но так ничего и не нашла. Храм Бесконечной Гармонии оказался так же пуст, как окованный медью дорожный сундук Исидро, спрятанный в арендованном хранилище соседнего банка.
Глава двадцатая
На следующий день, в пятницу, присутствие японского военного атташе требовалось на очередном регулярном собрании членов посольского совета, поэтому Лидии пришлось принять приглашение баронессы на второй завтрак и чашечку кофе. Госпоже Дроздовой, несмотря на всю её невыносимую авторитарность – слухи утверждали, что она гоняет своих слуг хлыстом, – тем не менее были свойственны и доброта, и деликатность, поэтому единственной гостьей, составившей Лидии компанию, стала Паола Джаннини. Окажись в зимнем саду русского министра мадам Шренк, Лидия непременно изобразила бы внезапную мигрень.
Разговоры в основном шли об опере, а на столе уже ждали приторные мармеладные пирожные и жирные блины. Госпожа Дроздова получала газеты из всех европейских столиц, так что могла со знанием дела обсуждать репертуар как Парижской оперы, так и театра Ла Скала. Ещё больше обсуждали убийство дочери Эддингтонов – на следующей неделе Ричарду Гобарту должны были официально предъявить обвинение.
– Что же, им так и не удалось выяснить ничего нового? – спросила Паола. – Бедный сэр Грант, наверное, сейчас места себе не находит.
– Бедный, как же! – Баронесса отряхнула пальцы от сахарной пудры. – Я то и дело слышу, как он бегает к сэру Джону, орёт, рыдает и рвёт на голове волосы, но, судя по всему, это не мешает ему, как и прежде, регулярно наведываться в тот дом свиданий в историческом квартале.
– Да разве бы он стал… – начала было Паола.
– Ma chère[47], – перебила баронесса, – чистота вашей души заставляет меня от всего сердца восхититься характером вашего мужа… или его чувством такта. Однако прямо вчера, когда сэру Гранту Гобарту полагалось думать лишь о том, что сказать посольскому правозаступнику, хотя в любом деле этого пронырливого ирландского canaille[48] интересует лишь размер гонорара! – он нанял рикшу и отправился прочь из Посольского квартала, весь закутанный в меха и шарфы. Как будто кто-то в нашем квартале способен не узнать эти его чудовищные жёлтые ботинки! А вернулся уже под самое утро, в доску пьяный, и начал орать на караульных у ворот, требуя его пропустить. Мне об этом рассказал Ханс Эрлих. Гобарт всё ещё посылает вам записки, моя дорогая? – Баронесса повернулась, глядя на Лидию через стёкла лорнета. – Учитывая всё, в чём этому человеку следует себя винить… Да, что это за странные речи мне довелось слышать от той драной кошки Хильды Шренк? Якобы вы поехали кататься не с кем иным, как с графом Мизуками?
– Я так понимаю, мадам Шренк и не подумала уточнить, что помимо графа меня сопровождал профессор Карлебах и где-то с полполка японских солдат в качестве дополнительных свидетелей? Полагаю, что нет. – Лидия, спохватившись, отложила маленький, прожаренный до каменного состояния сухарик, по которому уже добрых минут пять задумчиво размазывала икру, и добавила, подпустив в голос страдальческих ноток: – Я надеюсь, госпоже Шренк никогда не доведётся испытать это ужасное чувство… когда ты заперт, словно в клетке, отрезан от всего мира и радуешься любому, абсолютно любому поводу выйти из гостиницы…
Нечто похожее как-то сказала Мэри Тисборо, школьная подруга Лидии, вскоре после того, как потеряла брата. Миссис Эшер надеялась, что сейчас данная метафора тоже сгодится. Однако следом неожиданно резко нахлынули воспоминания о руднике, кишащем крысами, и единственном слове, прошелестевшем где-то на краю сознания: «Госпожа…» Руки задрожали, и Лидия спешно отодвинула сухарик ещё дальше.
Что ж, по крайней мере, свежее вдовство – отличный способ избежать стряпни дроздовского повара…
– Дорогая, – Паола взяла её за руку, – вы ведь в любой момент могли позвать меня или госпожу баронессу.
Лидия кивнула, не сразу сумев прогнать из памяти тихий шёпот.
– Дело в том, – начала она негромко, надеясь, что её тон звучит достаточно убедительно, – что Токийский университет поручил профессору Карлебаху продолжить исследования, начатые… начатые Джейми на Востоке, и потому профессор весьма любезно предложил мне присоединиться. Мне показалось, что так будет лучше…
– Вот оно что! – Баронесса наклонилась вперёд и взяла Лидию за вторую руку. – Хильда Шренк – просто злобная старая кошка, особенно после того, как вы отказались отправиться на прогулку с тем имбецилом, Алоизом Блюхером – он же её племянник, к тому же отчаянно нуждается в богатой невесте. А мистер Вудрив только вчера говорил мне…
– Ещё одно слово о мистере Вудриве, – перебила её Лидия, – и я начну кричать. Однако, продолжая тему прогулок, – да, сейчас мне уже гораздо лучше, спасибо, не могли бы мы сегодня ещё раз посетить тот храм Бесконечной Гармонии в Шёлковом переулке? Он мне сегодня приснился, – пояснила она, заметив, что госпожа Дроздова уже открыла рот, готовая возразить, что Храм Небес с его девятью террасами и забавной круглой формой гораздо интереснее с точки зрения архитектуры, чем какое-то полузаброшенное святилище в лабиринте хутунов.
– А что вам приснилось? – полюбопытствовала Паола.
– Сны – это чушь, – встряла баронесса, не давая Лидии ответить. – Мне постоянно приходится обыскивать комнаты горничных, избавляясь от бесконечных идиотских сонников и сборников с гороскопами. Они зачитываются ими так, будто в этом мире не существует более одухотворённой литературы! Я всё пытаюсь их образовывать, но твердолобость низших сословий поистине непреодолима.