«Родство», помощь и поддержка однородцев часто имели решающее значение в карьерном продвижении. Не меньшее значение они имели при принятии решения о смене корпоративной принадлежности. С.А. Аксаков был записан в Тысячной книге по Кашину. В конце 1530-х гг. он еще был новгородским помещиком. Грамота 1556 г. говорит о потере им новгородских земель как о недавнем факте. По Кашину служили пять сыновей И.И. Аксакова. Их близкие родственники Вельяминовы, служившие ранее в дмитровском уделе, были на хорошем счету в кашинской корпорации. Связи с Вельяминовыми Аксаковы поддерживали еще в начале 1540-х гг.[345] Ф.А. Попадья Волынский в Дворовой тетради был записан по Ржеве рядом со своими родственниками Вороными-Волынскими, которые, видимо, взяли его под свою опеку. Возможно, той же причиной объяснялась служба по Вязьме для А. Мешкова Плещеева. В состав группы Заболоцких в дмитровской рубрике Дворовой тетради органично влились сыновья Т.И. Заболоцкого[346].
Ситуация с обособленностью новгородской корпорации и недовольством части местной элиты своим положением не оставалась незамеченной. В условиях борьбы за власть боярских группировок это могло привести к печальным последствиям. В 1542 г. в совете с князем И.В. Шуйским о проведении переворота были «княжата и дворяне и дети боярские многие, а новогородцы Великого Новагорода все городом»[347].
Первые шаги в этом направлении были предприняты в конце 1530-х гг. В 1538–1540 гг. целая группа новгородских помещиков оказалась задействована в разрядных назначениях. Вряд ли это начинание было реализовано на практике в полной мере. После 1540 г. и вплоть до середины 1550-х гг. никто из упомянутых голов более не получал разрядных назначений. Ляпун Осинин перешел позднее на архиепископскую службу, а сын князя Б.Д. Корецкого Иван был переведен на службу в Дорогобуж[348]. Великокняжеская власть в это время не была заинтересована в существенном изменении сложившегося порядка. Процесс «вымывания» наиболее видных новгородцев продолжался и в 40–50-х гг. XVI в.
В 1540-х гг. отмечается некоторое возрастание числа новгородских кормленщиков. В 1543 г. Выгоозеро под Ширяем Ододуровым получил Ф.Т. Зезевитов; в 1543 г. половина ямского досталась Г.П. Арцыбашеву; в 1545 г. половина писчего была пожалована А.Т. Окуневу; в этом же году Курск (в Деревской пятине) был отдан в кормление Н.Ф. Карамышеву под его братом Михаилом. Чуть позднее среди кормленщиков фигурировали также Ф.Л. и А.И. Соловцовы и Невежа Жеребцов[349].
Проведение реформы службы 1550-х гг. стало следующим шагом в этом направлении. В Тысячной книге 1550 г. фигурировало большое количество выходцев из Северо-Запада (по подсчетам А.П. Павлова, не менее трети от общего числа). Вряд ли, однако, большинство из них в действительности получило подмосковные поместья, как это планировалось по указу об испомещении представителей «избранной тысячи»[350]. Их служба, как и десятилетия назад, проходила в основном на границах Новгородской земли, чему способствовало начало Ливонской войны. При нерешенности целого комплекса проблем «новгородский вопрос» вновь встал на повестку дня с новым набором действующих лиц и в других внешне- и внутриполитических условиях во время опричнины и решался уже более радикальными методами.
На смоленском рубеже
В становлении поместной системы важное значение помимо Новгородской земли имели западные уезды, ориентированные на литовское направление. Хронологически первым из них примерил на себя эту роль Можайский уезд. Как показал В.Н. Темушев, в преддверии русско-литовских войн пустое пространство, разделявшее земли Вяземского княжества с можайскими волостями и станами, в 1480–1490-х гг. было оперативно освоено «москвичами» (среди них были «люди» Андрея Углицкого и самого Ивана III), что позволило развернуть «странную войну», закончившуюся присоединением к Москве ряда новых территорий[351].
В этой войне можайские дети боярские активно проявляли себя, разоряя и «заседая» пограничные земли. В конце XV в. Можайск утратил свой пограничный характер, оставаясь на положении «ближнего тыла». Эстафета постепенно перешла к новообразованным Вяземскому, Дорогобужскому, Бельскому, а затем и к Смоленскому уездам. Выстроенная вертикаль взаимодействия служебных отношений между этими территориями продолжала сохранять свое значение на протяжении всего XVI столетия. Местные служилые люди специализировались на несении пограничной службы на смоленском направлении, постоянно принимая участие в военных действиях с Великим княжеством Литовским.
Существование в западных уездах поместной системы имело важный характер, позволяя проводить успешную мобилизацию. Только в случае с Можайским уездом создание новой служилой корпорации осуществлялось с сохранением вотчинного землевладения. На остальных территориях после серии выселений местных землевладельцев этот процесс был инициирован с «чистого листа», путем переселения сюда групп детей боярских из центральных уездов. Это обстоятельство позволяет определить цели и задачи, которые ставились перед новыми объединениями служилых людей, а также проследить механизм их реализации на протяжении нескольких десятилетий.
Можайский уезд
Можайск возник как один из городов Смоленского княжества. В первой половине XIII в. этот город стал центром одного из удельных княжеств, где утвердилась собственная династия. Географическая близость к Москве рано предопределила его дальнейшую судьбу. Уже в конце XIII в. Можайск попал в политическую зависимость от московских князей. Вскоре последовал закономерный итог: Можайск был захвачен войсками Юрия Московского, местный князь Святослав был увезен в московский плен, а Можайское княжество потеряло свою независимость. В конце XIV в. Можайск вошел в состав удела князя Андрея, сына Дмитрия Донского, и на протяжении почти всего XV в. был частью различных удельных княжеств московского дома[352].
До 1454 г. этим городом владел известный участник Феодальной войны Иван Можайский, изгнанный Василием Темным. Некоторое время после этого Можайск оставался великокняжеским владением, а затем был передан в удел Юрию Васильевичу Дмитровскому. Значительная часть можайских волостей по завещанию Василия Темного принадлежала также Андрею Углицкому[353].
После смерти Юрия Дмитровского (1472 г.) и вплоть до 1481 г. этот город оставался под контролем московского правительства. После мятежа братьев Ивана III и примирения на берегах Угры был отдан в удел Андрею Углицкому, где и находился до 1491 г., когда сам этот князь был «поиман», а его удел ликвидирован. Это событие закончило чехарду переходов. Можайск прочно закрепился в руках у великокняжеской власти и стал одним из форпостов наступления на земли Великого княжества Литовского.
Несмотря на бурные перипетии истории, Можайск был обделен вниманием историков. По большей части причина такого «забвения» кроется в скудости сохранившихся актовых материалов и современных описываемым событиям писцовых книг. Значительным подспорьем в этой связи выступает использование данных «реликтового» слоя более поздней можайской писцовой книги 1626–1627 гг., восходящей к писцовому описанию Можайского уезда начала 40-х гг. XVI в.[354]
Привлечение, наряду с данными писцовой книги, комплекса других источников позволяет определить порядка 560 имен, которые, с большей или меньшей вероятностью, относились к началу 40-х гг. XVI в.[355] История можайских «служилых землевладельцев» началась, видимо, еще во время существования самостоятельного местного княжества. В XIV в. можайская рать участвовала во всех крупных общерусских походах. В «Задонщине» и в повестях Куликовского цикла упоминаются десятки погибших можайских бояр. А.В. Кузьмин показал наличие в Можайском уезде вотчин Протасьевичей-Вельяминовых и Валуевых-Окатьевичей. По топонимическим данным вероятно наличие здесь вотчин Кобылиных (Колычевых и Боборыкиных)[356]. Можайская рать была задействована в общерусских походах, а в некоторых случаях могла действовать как самостоятельный отряд, как это было, например, в 1388 г., когда она была послана на помощь нижегородским князьям[357].
В начале XV в. степень феодализации здесь, видимо, была не слишком глубокой. Из повести о Луке Колочском, основателе одного из можайских монастырей, видно, что подавляющая часть Можайского уезда была покрыта сетью черных и дворцовых земель. Власть местного князя Андрея, сына Дмитрия Донского, была слабой, так что в течение нескольких лет он терпел нападения разбогатевшего крестьянина на своих ловчих. Много позднее Сигизмунд Герберштейн писал о том, что владения московских князей во времена Витовта (начало XIV в.) простирались всего на 5–6 миль за Можайск. В.Н. Темушев справедливо отмечал длительное отсутствие зон соприкосновения между московскими (можайскими) и литовскими (вяземскими) землями, которые разделяли труднопроходимые леса и болота[358].
Трудно определить имена можайских вотчинников, состоявших на службе у князя Андрея Дмитриевича. Более определенно можно сказать о составе можайских землевладельцев при Иване Можайском. Во время набега в 1445 г. литовского отряда им в отсутствие этого князя и его двора противостояло объединенное ополчение местных жителей, среди которых было сто можайцев. В Суходревской битве из можайской рати погибли главный воевода князь И. Лугвица Суздальский и безымянный Карачаров, а И. Еропка и С. Ржевский были взяты в плен. Память о Карачаровых сохранилась в названии Карачаровской волости Можайского уезда. Позднее, находясь на службе у брата Михаила Верейского, Карачаровы владели вотчинами на можайском рубеже[359].
Еропкины известны как можайские вотчинники в писцовой книге начала 40-х гг. XVI в. и в более ранних можайских актах. Вотчины в Можайском уезде принадлежали представителям двух ветвей этой фамилии. Одна из них шла от известного на службе у Ивана III и Василия III М.С. Кляпика, другая от его двоюродного брата – В. Рудака, отец которого служил Борису Волоцкому. Степановы Еропкины (Михаил Кляпик и его брат Федор) в начале 1490-х гг. действовали на можайско-литовском порубежье. Общий предок этих Еропкиных жил в середине XV в. и, очевидно, служил Ивану Можайскому[360]. Ржевские, наоборот, утратили свои можайские вотчины и в середине XVI в. владели здесь только поместьями.
На службе у Ивана Можайского находились также братья Константиновы Добрынские, В. Чешиха Замыцкий и А.Д. Нетшин. Добрынские, скорее всего, не были коренными можайскими вотчинниками. Их служба этому князю носила вынужденный характер, после участия в ослеплении Василия Темного. Личными причинами могло объясняться и появление при можайском дворе и В. Чешихи Замыцкого. А.Д. Нетшин же служил здесь задолго до упомянутого ослепления великого князя. Уже после 1445 г. у него произошел какой-то конфликт с Иваном Можайским, и его жена была сожжена за колдовство. Потомки его братьев Даниловы, Белые и Старые впоследствии владели можайскими вотчинами, что свидетельствует в пользу предположения о появлении здесь их общего предка Д.А. Нетшина (возможно, даже его отца князя Александра Нетши) уже во второй половине XIV в.[361]
Можайскими вотчинами владели также Филипповы Нащокины. В Дворовой тетради все потомки жившего в середине XV в. тверского боярина Ф.Г. Нащокина были записаны по Можайску. Сам он в 1443 г. был дворецким у Михаила Верейского, а позднее, видимо, служил и его брату Ивану Можайскому[362].
Переход Можайска в руки Василия Темного привел к бегству наиболее верных Ивану Можайскому бояр. Очевидно, имели место и конфискации вотчин[363].
Очень сложно определить состав можайских землевладельцев при Юрии Васильевиче Дмитровском. Определенно только дьяк этого князя В. Долматов был можайским вотчинником[364]. Вотчинами в Можайском уезде владели несколько Радиловых, которые, по родословным данным, приходились родственниками дмитровцам Тургеневым[365].
Значительно больше известно о можайских землевладельцах на службе у Андрея Углицкого. По Можайску были записаны в середине XVI столетия потомки И.Б. Образца Синего[366]. Переход Можайска к Ивану III повлек за собой изменения в составе местных землевладельцев. Некоторые из них сумели попасть в состав Государева двора. А. Агрофенин был одним из детей боярских на свадьбе дочери Ивана III с князем В.Д. Холмским. На великокняжеской службе отметился и И.Г. Одеришин. В 1503 г. он участвовал вместе с другими можайскими детьми боярскими в посольстве в Литву[367].
Из можайских землевладельцев сохранили свои вотчины Филипповы-Нащокины, Даниловы, Белые, Старые (из рода Нетши), Еропкины, Долматовы, Протопоповы, Бортеневы, Аксентьевы. Некоторые из них служили Ивану III еще во время существования углицкого удела. О.Ф. Нащокин, например, в 1480 г. был наместником трети московской. Г.А. Мамон во время Стояния на Угре находился в числе доверенных лиц великого князя. Ф.С. Еропкин в 1489 г. был отправлен с посольской миссией в Молдавию. Его брат М. Кляпик несколько раз отправлялся с посольствами в Литву[368].
Позднее они также не затерялись в придворном окружении. О.Ф. Нащокин в 1494 г. входил в свиту великой княжны Елены, а в 1506 г. известен как один из воевод «с нарядом» в походе на Казань[369]. Еще более удачно проходила служба Нетшичей. Окольничими Ивана III были Г.А. Мамон и его двоюродный брат Данила Иванович (предок Даниловых). Д. Слепой Данилов в 1495 г. присутствовал среди детей боярских «с постелею» в новгородском походе «миром». Одним из фаворитов князя Василия Ивановича, будущего Ивана III был М.С. Кляпик Еропкин, который в конце XV в. неоднократно принимал участие в дипломатических переговорах разного уровня. Название одного из соседних вяземских станов – Кляпикова слобода – свидетельствует о его роли в освоении новозавоеванных территорий[370]. В. Долматов и его сын В. Третьяк принадлежали к виднейшим великокняжеским дьякам. Известны были также Протопоповы, Бортеневы и Аксентьевы[371].
Часть старых землевладельцев, служивших Андрею Углицкому, вероятно, была выселена из Можайского уезда. Другие получили вместо вотчин поместья. Помещиками в писцовой книге начала 40-х гг. XVI в. являлись Одеришины, Образцовы и Ушаковы. К этому времени только Озеровы сохранили за собой небольшую вотчину[372]. Некоторых бывших можайских вотчинников удается найти на поместьях в Новгородской земле. Среди них были В.И. Константинов «Кувшинов брат» и его брат Тимофей (Кувшин?)[373]. Поместья в Новгородской земле получили также Нащокины и И.Г. Протасьев.
Одновременно здесь были сделаны новые земельные пожалования. Разъезд 1504 г. между можайскими и рузскими волостями называет имена некоторых новых землевладельцев. Среди них были Г.Ф. Хромого Давыдов и князь В. Швих Одоевский. Г.Ф. Хромого был сыном Федора Давыдовича, одного из виднейших бояр конца XV в. К 1504 г. он уже был окольничим. Князь В. Швих Одоевский являлся одним из верховских князей, недавно перешедших на русскую службу. Оба они, очевидно, получили свои владения в самом конце XV в.[374] В это же время вотчины в Можайском уезде были пожалованы князю С.Р. Мезецкому. Еще в 1498 г. князья Мезецкие сохраняли свои родовые владения. В 1504 г. Мещоск (Мезецк) уже упоминался в завещании Ивана III. Все потомки князя М.Р. Мезецкого, который в свое время насильно был привезен на русскую службу, позднее служили по Можайску. Из других литовских выходцев вотчинами в Можайском уезде владели также князья Кропоткины[375].
По Можайску в Дворовой тетради были записаны князья Мещерские. Очевидно, в свое время можайским помещиком был их общий предок, князь Г.Д. Мещерский. Его братья имели одинаковые прозвища – Боровитин, свидетельствующие об их переводе на службу в Боровск[376]. Появление здесь «князей», вероятно, было обусловлено формированием структуры местной корпорации по принятому шаблону Государева двора.
Поместные раздачи изменили лицо местной корпорации. Уже в 1505 г. упоминается поместье Р. Тилилина (Тилинина). В посольстве 1503 г. в Литву он был старшим из группы детей боярских. Вместе с ним был послан Д. Коноплев. Писцовая книга начала 40-х гг. XVI в. называет имена семерых помещиков Коноплевых, родственников или потомков упомянутого лица, казненного в 1505 г. за участие в ереси Ф.В. Курицына[377]. Имя еще одного помещика начала XVI в. выясняется с помощью топонимических данных. В начале 40-х гг. XVI в. сельцом Химином в Можайском уезде владел дорогобужанин Ветошка Химин Ржевский. Название его владения происходило от имени отца, одного из воевод второго десятилетия XVI в.[378] Среди пленников Оршанской битвы 1514 г. называется В. Резанов (Брюхатый), родственники которого позднее были можайскими помещиками[379].
Из более поздних источников известно, что поместья получали в том числе старые можайские вотчинники. В.Р. Олферьев в начале XVII в. вспоминал о наличии у его предков при «Василье Ивановиче» (Василии III) поместья в Турьевской волости[380].
Состав можайских землевладельцев на протяжении первой половины XVI в. подвергся изменениям. Наибольшее значение в этом процессе играло пограничное положение Можайска.
Близость позволяла активно использовать его территорию в роли своеобразного перевалочного пункта. В Можайском уезде получали поместья выходцы из захваченных земель Великого княжества Литовского. С другой стороны, шел обратный процесс поместного освоения новоприсоединенных уездов московскими детьми боярскими, получавшими можайские поместья для несения пограничной службы. Часть местных помещиков составили выселенные вяземские бояре. В.Б. Кобрин установил принадлежность к вяземскому боярству Волженских и Коковинских. К ним можно добавить Великопольских, фамилия которых происходит от названия вяземского стана Великое поле. Их переводу способствовало территориальное расширение Можайского уезда, вобравшего в себя несколько вяземских волостей[381].
Число литовских переселенцев существенно возросло после выезда на русскую службу князя М.Л. Глинского и присоединения Смоленской земли. «Смольнянами» в писцовой книге начала 1540-х гг. были названы С. Евсевьев, В. Мачехин, Алексеевы, Коверзины, Б.Е. Ходнев, Петлины, И. Чечетов, Я.Ю. Коробов, И. Савин, С. Черный, К. Мачалов. Кроме того, можайским поместьем владел «литвин» А. Бородин[382]. Этими именами не исчерпывалось число местных землевладельцев, имевших «литовское» происхождение. Смоленскими переселенцами были ближайшие родственники и однофамильцы названных лиц. К «литве дворовой» принадлежали А. Александров, князь С. Коркодинов, Басины, П. Маринин, Жидовиновы, Лоевы, Михалчуковы, Жабины[383]. Из жалованной грамоты, выданной в 1515 г. П.Г. Маринину, выясняется, что его поместье «было за князем за Александром за княж Ивановым сыном Мамаевым». Вероятно «литовское» происхождение и некоторых других лиц[384].
«Литва дворовая» – особая группа в составе Государева двора, очевидно, вплоть до середины XVI в. служила по отдельному списку и не была связана с какой-либо определенной территориальной корпорацией[385]. Ее представители были разбросаны по разным уездам. Д.П. Бакин, выходец из смоленской боярской фамилии, в 1526 г. был известен как помещик в подмосковном Радонеже. Его брат Борис в Дворовой тетради был записан по Костроме[386].
Показательна духовная грамота 1535 г. медынской вотчинницы Марии, вдовы литовского выходца Д. Мирославича. Приказчиками по этому завещанию выступали В.О. Коптев и А.И. Александров, послухом М.В. Пивов. Все они принадлежали к числу «литвы дворовой». А.И. Александров и В.О. Коптев в Дворовой тетради были записаны по Можайску, а сыновья М.В. Пивова – по Ярославлю. Несмотря на расстояния, они продолжали поддерживать между собой тесные связи[387].
Значительное число можайских помещиков и их ближайших родственников в Дворовой тетради было записано в списке литвы дворовой по Медыни: Бокеевы, И.Т. Татаров, А.Ф. Первенцов, Свитины, а также Ж.А. Бородин. Скорее всего, к ним принадлежали также братья Спиридоновы[388].
«Литва дворовая» как отдельная группа появилась в составе Государева двора, скорее всего, только после перехода князя М.Л. Глинского (1508 г.). Многочисленные выходцы из Великого княжества Литовского, оказавшиеся добровольно или по принуждению на московской службе, раньше этого времени не входили в состав этой категории, хотя, вероятно, и получали в некоторых случаях «дворовый» статус в индивидуальном порядке. Не фигурировали в этом качестве князья Кропоткины, потомки мелких смоленских князей, очутившиеся на московской службе в самом начале XVI в., а также потомки вяземских бояр.
Многие из литовских выходцев не были представлены в Дворовой тетради и, вероятно, служили с «городом». Социальный состав «литвы дворовой» был неоднороден. По оценке М.М. Крома, к числу первостатейной смоленской знати принадлежали Басины, Бакины, Жабины и Коптевы. Менее заметны по своему положению были Бородины, Маринины, Лоевы, Михалчуковы и Татаровы. Провинциальными служилыми людьми были Юсовы[389].
В этом ряду встречается также Яков Исаков Новокрещеного. В писцовой книге 1540-х гг. он вместе с сыном Мурзой упоминался под фамилией Жидовинов. Учитывая сочетание фамилии, характерного имени и отчества, стоит предположить, что по своему происхождению он был евреем, попавшим в плен во время русско-литовских войн и после крещения получившим возможность перейти на положение сына боярского[390].
При отборе выходцев из Великого княжества Литовского в состав Государева двора московское правительство, таким образом, обращало небольшое внимание на их происхождение и прежние заслуги. Значительное число первостатейных смоленских боярских фамилий, оказавшихся на московской службе, не получило статус дворовых детей боярских. Среди «литвы дворовой» в большей степени были представлены слуги и попутчики князя М.Л. Глинского вне зависимости от их происхождения, чем многочисленные переселенцы из новоприсоединенных уездов.
Возможно, московское правительство сознательно разграничивало статус смоленских переселенцев разного времени. В писцовой книге начала 1540-х гг. выделялась компактная группа «смольнян». Определение «смолянин» встречалось в одном из актов Симонова монастыря. «Смоляне» были зафиксированы в росписи сошных окладов 1542/43 г. в радонежских волостях. «Смольнянин» А.С. Беликов встречался в актах этого же времени Переяславского уезда[391]. Эти «смоляне», вероятно, принадлежали ко второй волне «выводов» (1524 г.). По своему положению они заметно отличались от переселенцев более раннего времени. Никто из них не попал в число «литвы дворовой». Смоленский выходец П.П. Маринин, отец которого получил можайское поместье еще в 1515 г., напротив, был известен можайской рубрике Дворовой тетради. Другой представитель смоленского боярства – А. Бородин в тексте писцовой книги фигурировал как «литвин». Его сын Ждан числился в составе «литвы дворовой»[392].
Смоленские переселенцы второго десятилетия XVI в. получали подтверждающие их статус жалованные грамоты. Такие грамоты сохранились в фамильных архивах Марининых и Демьяновых. По своему характеру они не отличались от жалованных грамот, выдаваемых московским правительством спутникам князя М.Л. Глинского, поступившим на русскую службу. Жалованные грамоты оформлялись в это время и на вотчины в самой Смоленской земле[393].
В ряде случаев смоленские переселенцы первой волны получали вотчины взамен конфискованных у них земель. Подобные примеры были известны в Медынском уезде, где вотчинами владели Д. Мирославич[394], В.Я. Демьянович, Д. Полтев, И.П. Босин, вероятно, также А. Александров. Скорее всего, так же обстояло дело и в Можайском уезде. Согласно писцовой книге начала 1540-х гг., вотчинниками здесь были князья Коркодиновы и Кропоткины[395].
На протяжении первой половины XVI в. шел процесс постепенного слияния «литвы дворовой» с местными можайскими землевладельцами. В завещании медынской вотчинницы Марии, вдовы Д. Мирославича, написанном в 1535 г., кроме многочисленных литовских выходцев фигурировали можайцы К. и Г.Ф. Сулменевы и А. Радилов[396].
С другой стороны, некоторые можайские дети боярские сами переселялись в новоприсоединенные западные уезды. В начале XVI в. дорогобужскими помещиками были Русин и Лобан Бортеневы, дети последнего можайского воеводы. Бортеневы разных ветвей, сохраняя земли в Можайском уезде, в Дворовой тетради были записаны по Дорогобужу[397]. Родственниками были, видимо, можайцы и дорогобужане Резановы.
В вяземской писцовой книге конца 50-х гг. XVI в. встречалось значительное число Якушкиных, представленных и в Можайском уезде. К 1527/28 г. вяземское поместье было пожаловано Г.Я. Бельскому-Плещееву. Несколько позднее в состав вяземской корпорации вошли Сульменевы[398].
В начале 1540-х гг. можайскими помещиками были Ветошка Химин Ржевский, Г. Нармацкий и его сын Данила. В 50-х гг. XVI в. Ветошка Химин Ржевский и сыновья Г. Нармацкого служили уже по Дорогобужу. Служба отца Ветошки Химы (Семена) Ржевского проходила на западной границе. В 1514 г. он был среди воевод «с Белые». Истома (Борис) Ржевский, брат Химы, уже в 1509 г. был приставом у литовского посланника. Его сын Воин также служил по Дорогобужу. Вероятно, уже в первое десятилетие XVI в. братья Хима и Истома владели поместьями в Дорогобужском уезде[399]. А.Ф. Скрябин Травин в Дворовой тетради был записан по Можайску с пометой «в Дорогобуже»[400].
Продвижение можайских служилых людей на запад объяснялось присутствием в недавно присоединенных уездах земель для новых поместных раздач. Не меньшее значение имела служебная специализация можайской корпорации. С конца XV в. можайские дети боярские регулярно несли службу на западной границе. В 1503 г. с послами до литовской границы ездило 20 детей боярских «можаич». В 1526 г. было отправлено уже 50 можайских детей боярских. Присутствовали они и среди пленных Оршанской битвы[401].
Территориальная близость Можайского уезда к Смоленской земле приводила к присутствию можайских детей боярских на смоленской службе. Обязанности пристава несколько раз выполнял Р. Тилинин. В 1529 г. приставом у волошского посольства был «служилый человек Ф. Голочел можаетин»[402]. Можайская корпорация поставляла также воевод и наместников для городов Смоленской земли. Из «брани» князя В. Микулинского с И. Рудным Колычевым выясняется, что среди смоленских воевод этого времени присутствовало несколько Долматовых. В 1536 г. отрядами детей боярских в Смоленске руководили князь Ю.Г. Мещерский и И. Ларев, известные писцовой книге начала 1540-х гг. В 1547 г. вторым воеводой в Смоленске был В.Д. Данилов, а в следующем 1549 г. обязанности смоленского городничего выполнял И. Монастырев. Оба они в Дворовой тетради были записаны по Можайску[403].
Смоленская служба продолжалась и в середине XVI в. Можайские годовщики были оставлены в Смоленске в 1563 г. сразу после присоединения Полоцка. Проведение значительных поместных раздач на территории Смоленской земли уменьшило необходимость в годовщиках из других корпораций. Тем не менее в 1563 г. в Смоленске находилось 278 «можаич»[404].
Со временем можайские дети боярские получали дополнительные поместья неподалеку от места своей службы, а затем и окончательно переходили в состав западных корпораций. Различные поручения в Смоленской земле выполняли также служилые люди из других, более удаленных уездов. Некоторые из них получали поместья в Можайском уезде. В тексте писцовой книги начала 1540-х гг. присутствовало имя Г. Зеленина. В 1520 г. он ездил с грамотами от смоленского наместника. По своему происхождению Г. (С.) Зеленин был связан с Рязанью. В 1524 г. еще одним гонцом от смоленского наместника был Ф. Мансуров. Его сын Курдюк в начале 1540-х гг. владел можайским поместьем[405].
Передача можайских поместий могла производиться одновременно для групп смоленских годовщиков. Среди можайских помещиков 1540–1550-х гг. присутствовало несколько выходцев из Владимирского уезда: Г. и его сын Данила Нармацкие, А. Мещеринов Языков, С.С. и А. Кузьминские, Репеховы Дубенские[406]. Выходцами из Суздальского уезда были князь И.С. Ногтев Суздальский, Р.З. Лукерьин и М.Г. Тетерин[407].
Кроме уже отмеченного Г.С. Зеленина вотчинниками Рязанского уезда были также Ю. и Ф.М. Булгаковы Денисьевы. Их брат Иван в 1550-х гг. владел поместьем в Вяземском уезде[408]. С Боровском были связаны князь И.В. Боровитинов Мещерский, Ф.Д. Загряжский и В. (Беляницын) Безобразов. Сын Ф.Д. Загряжского Афанасий позднее владел также поместьем в Вяземском уезде[409].
Судя по упоминаниям в разрядных книгах, в 1520-х гг. поместья в Можайском уезде получили также князья П.В. Репнин, Н.Д. Щепин и И.А. Колышевский-Тростенский Оболенские[410].
Процесс поместной колонизации западных уездов хронологически совпал со временем исчезновения удельных княжеств братьев Василия III. Среди можайских помещиков начала 1540-х гг. были представлены выходцы из ликвидированных Углицкого, Дмитровского и Старицкого княжеств. На службе у Дмитрия Углицкого состоял Посник Сатин, который, однако, перешел на великокняжескую службу еще до момента окончательного исчезновения Углицкого княжества[411]. Углицкое происхождение, очевидно, имели Плишкины. Угличанином мог быть Я. Колударев. Со Ржевой были связаны Голочеловы-Морозовы[412].
Новые лица появились в Можайском уезде после исчезновения удела Юрия Дмитровского. Этому князю служили князь Г.П. и его племянник А. Рюмин Звенигородские, Д. Шестаков, возможно, Ф. Синцов[413]. Проникновению служилых людей Юрия Дмитровского способствовала территориальная близость к Можайскому уезду. Сопоставление можайской писцовой книги начала 1540-х гг. с рузской писцовой книгой 1567 г. дает значительное число совпадений, в том числе на уровне рядовых помещиков. Переселение затронуло также рузских землевладельцев на великокняжеской службе. Василию III служили Голохвастовы. Дербыш Меньшого Голохвастов и его сын Владимир в начале 1540-х гг. владели поместьями в Можайском уезде[414].
После 1537 г. можайские поместья стали получать служилые люди Андрея Старицкого. На службе у него состояли В. и А.М. Валуевы, Ф.А. Голостенов, Д. и Жокула З. Новосильцевы. Все они в Дворовой тетради были записаны по Старице[415].
Поместные раздачи конца 1530-х гг. привели к появлению в Можайском уезде ряда новых фамилий, среди которых были представители высших эшелонов Государева двора. Поместье получил один из лидеров князей Шуйских – А.М. Честокол. Из других известных фигур можайскими помещиками стали князь Б. Трубецкой, боярин князь П. Репнин, дворецкий князь И.И. Кубенский, дмитровский дворецкий князь Д.Ф. Палецкий, большой дьяк Я.З. Гнильевский. Эта тенденция имела свое продолжение и в 1550-х гг. Согласно припискам к можайской рубрике Дворовой тетради в состав можайской корпорации в это время вошли дети больших дьяков Ф.Б. Логинов и А.В. Колзаков[416].
Очевидно, в конце 1530-х гг. шли раздачи можайских поместий представителям центральных, московской и переславской корпораций. Из числа дворовых московских детей боярских поместьями в Можайском уезде в начале 1540-х гг. владели Мансуровы, В. Гиреев, А. Кобяков, А. и Г. Семеновы, М.М. Калитин. Вероятно, попадали на можайские поместья и московские городовые дети боярские[417].
С Переславским уездом были связаны М.А. Бутурлин, А. Басманов, князь Д. Куракин, С. Замыцкий, С. и Т. Лодыгины, И.Г. Нагово, Г.Д. Ловчиков, возможно, И.Д. Скобельцыны, и Ф.И. Шубин[418].
Приобретение земель здесь уже не было связано со служебной специализацией. Нехватка земель в центре страны и подмосковное расположение Можайского уезда делали его привлекательным в глазах у служилых людей. Проведение поместных раздач в Смоленской земле и полная «комплектация» пограничных вяземской и дорогобужской корпораций сводили на нет роль Можайского уезда в организации смоленской службы.
В результате перемещений здесь соприкасались выходцы из разных корпораций. Некоторые из них со временем начинали служить по «можайскому списку». Владения (вотчины и поместья) сохраняли и другие лица. Из сопоставления писцовой книги с Дворовой тетрадью, не рассматривая примеры с «литвой дворовой», удается насчитать не менее трех десятков упоминаний выходцев из других территориальных групп. Среди них весомое место занимали персоны, входившие в придворное окружение[419].
При дефиците земли многие служилые люди прагматично оценивали свою принадлежность к той или иной корпорации. Среди Бельских-Плещеевых все четверо братьев были отмечены в Дворовой тетради по Вязьме. При этом возле имени старшего из них стояла помета «Дмитрей в Можайску», где он также числился среди детей боярских по своей старинной вотчине. Известен был пример раздела московской вотчины и можайского поместья между братьями Калитиными[420].
Обновление личного состава землевладельцев Можайского уезда в значительной степени приводило к утрате местной корпорацией «собственного лица». В отличие от многих других «городов», она не имела устоявшихся с удельного времени традиций. Принадлежность к ней в 1540–1550-х гг. была достаточно условна. Смена служебной «прописки» могла произойти в течение жизни одного-двух поколений. Пример Г.И. Нармацкого, владимирского вотчинника, получившего можайское поместье и перешедшего в состав дорогобужской корпорации, иллюстрирует эту тенденцию. Среди тверских вотчинников Суминых-Измайловых А.Ф. Курдюк имел только можайское поместье (400 четвертей). Его братья В. Лущиха и Колышка служили по Твери. Суздальские вотчинники Пуховы-Тетерины проделали тот же путь. Т.И. Пухов из Суздаля был переведен в Можайск, а его брат Иосиф – в Кострому[421].
Все решило в конечном итоге подмосковное расположение Можайска. Западная граница была отодвинута далеко на запад, и Можайский уезд был быстро освоен лицами из ближайшего окружения великокняжеской (царской) семьи. Поместная колонизация продолжилась уже на других территориях, и можайские дети боярские не были в ней сколько-нибудь значимыми участниками.
Вяземский уезд
Вязьма была присоединена к Московскому государству в 1492/93 г. и окончательно закреплена по русско-литовскому мирному договору 1494 г. Благодаря своему географическому расположению на смоленском направлении обладание этим городом имело стратегическое значение. В Вяземском уезде была создана одна из наиболее крупных поместных корпораций. Первые помещики появились здесь уже в конце XV в., и вплоть до конца XVI в. поместья являлись здесь единственной формой служилого землевладения.
Личный состав вяземских помещиков первой половины XVI в. был проанализирован В.Б. Кобриным. Недостатком проделанного исследования было рассмотрение вяземской корпорации без учета разновременности формирования ее личного состава. Тот же недостаток присутствовал в работе А.П. Павлова о переселениях опричного времени. Отсутствие экскурсов в ранние страницы сделало выводы А.П. Павлова излишне категоричными. Процесс серьезного изменения начался задолго до опричнины и был вызван объективным ростом служилого землевладения в рамках всего государства[422].
Большое значение для воссоздания состава вяземских землевладельцев имеет писцовая книга второй половины 1550-х гг. (между 1555/56 и 1559 гг.), которая использовалась в качестве приправочной при описании 1586/87 и в 1594–1595 гг. Несмотря на имеющиеся пропуски[423], ее использование дает возможность определить имена более 430 вяземских помещиков середины 50-х гг. XVI в.[424]
Присоединение Вязьмы сопровождалось традиционной для великокняжеской власти политикой. Вяземские князья и бояре, которые ранее не выказывали особой привязанности к московским правителям, получили от Ивана III жалованную грамоту, по которой «великий князь их пожаловал их же отчиной Вязмой и повеле им собе служити». Еще в 1495 г. «князи Вяземские все» встречали великую княжну Елену, отправлявшуюся к будущему мужу Александру Казимировичу[425]. Вскоре ситуация изменилась. В нарушение жалованной грамоты местные князья и их бояре были переведены в другие районы страны. Уже в 1506 г. князь И.Л. Козловский был волостелем в Бежецком Верхе. Позднее ему вместе с братьями были пожалованы села в Романовском и Муромском уездах. Место «старых» вяземских землевладельцев было занято москвичами. Соблюдая видимость преемственности, как и в Великом Новгороде, первоначально они выступали как «вяземские бояре». Литовские послы в 1498 г. жаловались в Москве на беззаконные действия этих бояр – С. Повадина, Ю. Шепякова и В. Дикого, которые грабили пограничные смоленские волости. Двое из перечисленных лиц были хорошо известны по другим источникам. Дмитровцы С. Повадин и Ю. Шепяков в 1494 г. принимали участие в большом посольстве о мире князей С.И. Ряполовского и В.И. Патрикеева[426]. В дальнейшем Повадины и Шепяковы уже не были связаны с вяземской корпорацией.
Позднее внешние приличия были отброшены, и в Вязьме получило распространение поместное землевладение, на базе которого сложилась служилая корпорация. Поместная система формировалась в Вяземском уезде на основе полного выселения местных князей и бояр. Часть вяземских бояр была переселена на территорию соседнего Можайского уезда. Следы их потомков обнаруживаются также в Медынском и Ржевском уездах[427]. Анализ материалов вяземской писцовой книги конца 50-х гг. XVI в. показывает практически полное отсутствие фамилий местного боярства в составе этой поместной корпорации.
В.Б. Кобрин считал, что к вяземскому боярству могли принадлежать помещики Сульменевы и Маршалковы. Основанием для подобного предположения служило упоминание К. и Г.Ф. Сульменевых в завещании медынской вотчинницы Марии, вдовы Дмитрия Мирославича, и «литовские корни» фамилии Маршалковых[428].
Медынский уезд был центром компактного испомещения выходцев из Великого княжества Литовского, оказавшихся на московской службе. К. и Г.Ф. Сульменевы, однако, подобно А. Радилову, который также известен этому завещанию, были можайскими вотчинниками. В. Радилов еще в 1482 г. фигурировал в духовной грамоте известного воеводы И.И. Салтыка Травина. Упоминание К. и Г.Ф. Сульменевых и А. Радилова в медынском акте объяснялось, скорее всего, их связями с можайской «литвой дворовой»[429]. Предположение о литовском происхождении Маршалковых также не является обоснованным. Эта фамилия могла быть усвоена ее носителями уже в Вяземском уезде. Ее носители встречались также среди землевладельцев Рязанской земли[430]. С Молоцким станом Вяземского уезда могли быть связаны Молоцкие. Имеющихся данных, однако, недостаточно для подобного отождествления.
Поместные раздачи могли начаться в Вяземском уезде уже в конце XV в. В 1499 г. Иван III в грамоте к вяземскому наместнику князю Б.М. Турене Оболенскому велел отправить до литовской границы «Гридина сына Моклокова, которого пригож». Моклоковы в дальнейшем были тесно связаны с вяземской корпорацией. Родственник Г. Моклокова (сын?) Данила неоднократно выполнял различные поручения на литовской границе. В 1504 г. он провожал до Дорогобужа литовское посольство, а в 1509 г. был одним из приставов «в дороге». Его сын И.Д. Моклоков, известный как гонец смоленского наместника, определенно был вяземским помещиком. В Дворовой тетради по Вязьме было записано сразу несколько представителей этой фамилии[431].
Вплоть до окончательного присоединения Дорогобужа и Белой (1503 г.), расположенных, как и Вязьма, на западной границе, вяземские помещики выполняли функцию сопровождения различных литовских посольств. В 1503 г. в посольских книгах упоминаются А.Н. Иванов, В. Злобин, Ф.И. Шептяковский, ездившие с литовскими посольствами от имени вяземского наместника И.В. Шадры Вельяминова. В этом же году приставом с рубежа был Ширяй Щулепников, родственники которого С.И. и М.А. Щулепниковы в конце 1550-х гг. владели вяземскими поместьями[432].
Позднее вместе с вяземскими детьми боярскими эти поручения начинают выполнять также дорогобужские и бельские помещики. При определении их территориальной принадлежности необходимо привлекать данные более поздних источников. В 1505 г. приставами в дороге у литовского посольства были И. Челюсткин и В. Узкой. В Дворовой тетради Челюсткины числились по Дорогобужу, а С., И., Т., Истома, Г.В. Узкий по Вязьме[433].
В 1507 г. приставом в дороге был Третьяк Губин, сыновья которого Андрей и Григорий находились в 1550-х гг. и служили по Вязьме. В 1509 г. обязанности приставов в дороге выполняли уже упоминавшийся Д. Моклоков и Лубня Дедевшин. В вяземской рубрике Дворовой тетради встречаются сыновья Лубни Дедевшина Роман и Степан, а также другие представители этой фамилии. В 1511 г. в посольстве К. Замыцкого «об обидных делах» среди пограничных детей боярских находился Ю. Сакулин. Его сыновья Яков и Федор в середине XVI в. известны вяземской рубрике Дворовой тетради[434].
Связи между вяземскими, дорогобужскими и бельскими детьми боярскими не ограничивались совместной службой. Испомещение во всех этих пограничных уездах происходило одновременно, так что пофамильный состав помещиков в них был близок, а сами они постоянно контактировали друг с другом[435]. На поместную службу одновременно переводились целые семьи, представители которых получали поместья неподалеку друг от друга, нередко в соседних уездах. Скорее всего, вяземским помещиком уже в начале XVI в. был Т.П. Хирин, брат которого Иван в 1509 г. известен как дорогобужский сын боярский. К 1527/28 г. он уже точно входил в состав вяземской корпорации. По Вязьме были записаны его многочисленные сыновья и внуки.
Братьям Хириным принадлежали вотчины в Хотунской волости. «Южное» происхождение имели и некоторые другие будущие вяземские помещики[436]. В той же Хотуни известны были владения Васильчиковых (среди вяземских помещиков – Б. Кимбаров Васильчиков). В соседнем Коломенском уезде вотчинниками были Наумовы (Сувор (Иуда) И., И. Бурухин, И. и Ю.Т. Наумовы).
Как вязмитин в списке пленных Оршанской битвы 1514 г. фигурировал Т.Д. Чубаров. Вяземскими помещиками были, вероятно, также упомянутые здесь же Будай Кучуков и С.Ф. Узкий[437].
Возможно, в самом начале XVI в. в Вяземском уезде оказались малоярославецкие вотчинники Хитрого. Малый Ярославец в это время вошел в состав владений служилого князя Василия Шемячича. Многие местные вотчинники, известные по актовым материалам XV столетия, пополнили поместные корпорации на границах страны. В Дворовой тетради представители Хитрого были записаны только в вяземской рубрике[438].
Основной поток переселенцев шел из соседних уездов: Рузского, Дмитровского, Звенигородского и Можайского, хотя существовали примеры испомещения здесь и представителей более отдаленных территорий. Кроме Вяземского уезда поток переселенцев охватывал и другие западные уезды. Скорее всего, уже в самом начале XVI в. дорогобужскими помещиками стали Челюсткины, бельскими – Скуратовы-Бельские[439]. Помещики из западных уездов продолжали регулярно навещать свои вотчины. Вяземские помещики часто упоминаются в поземельных актах как послухи и писцы грамот в уездах, где располагались их вотчины. Некоторые из них приобретали вотчины по соседству с Вяземским уездом. В.Ю. Безобразов владел куплей в Дмитровском уезде, а его родственник Ф.М. Безобразов – в Рузском. После 1536 г. вотчину в Рузском уезде приобрел также Б.В. Безсоньев[440]. В этом отношении западные уезды имели преимущество перед Новгородской землей, переселения в которую разрывали хозяйственные связи.
В начале XVI в. вяземская корпорация была немногочисленна. Вяземские наместники испытывали серьезный недостаток в людях. Отчетливо эта проблема вставала при прибытии «больших» посольств, как это было отмечено в примере с наказом Ивана III наместнику И.В. Шадре Вельяминову. Вяземские помещики были поименно известны московскому правительству.
Кардинальные изменения произошли после присоединения Смоленской земли. Территориальная близость Вяземского уезда обусловила повышенное внимание московского правительства к укомплектованию ее состава. В разрядных книгах роспись смоленских воевод появляется только с 1547 г. В конце 1540-х и на протяжении 1550-х гг. в Смоленске среди воевод и городничих обязательно находились представители вяземской корпорации. В 1547 г. городничими были С.С. и А.Д. Замыцкие. В 1551 г. смоленскими воеводами были И.И. Годунов и М.И. Салтыков, а смоленским городничим – И.В. Полуектов Бутурлин. Наконец, в 1558 г. «в приказе» в Смоленске служил князь Ю.Ю. Гагарин. Подобным образом, скорее всего, обстояло дело и в предыдущие десятилетия[441].
Малочисленные и незнатные вяземские помещики начала XVI в. не могли выступать в качестве воевод. Проблема функционирования местной корпорации, активно участвовавшей в смоленской службе, требовала увеличения ее численности и создания в ней соответствующей структуры. Анализ реконструируемой дворовой книги 1536/37 г. показывает, что Вязьма фигурировала в тексте предшествующего ей источника второго десятилетия XVI в. Местная корпорация получила к этому времени офици альное признание и имела представительство в составе Государева двора. Очевидно, изменению подверглась и ее внутренняя структура, в которой стали присутствовать аристократические фамилии.
Сравнительно рано появились в Вяземском уезде Годуновы, князья Гундоровы, Бутурлины, Бельские-Плещеевы, Пильемовы-Сабуровы, Вельяминовы, Мятлевы, возможно, также Салтыковы и Нащокины. В.Б. Кобрин обратил внимание на то, что в 1519 г. по заказу И.Г. Годунова в одном из сел под Вязьмой работал книгописец Сидор. Его сыновья, как и большинство других Годуновых, в середине XVI в. служили по Вязьме[442].
Князь В.И. Гундоров и Г.П. Бутурлин упоминались в 1546 г. в одной из грамот, посвященных женитьбе Ивана IV на Анастасии Захарьиной. Дочь В.И. Гундорова была одной из вероятных претенденток на роль невесты. Были собраны подробные сведения о родственниках возможной правительницы. Семья В.И. Гундорова была тесно связана с вяземской корпорацией. Сам он владел вяземским поместьем. По Вязьме служили и некоторые из его родственников. В первом браке В.И. Гундоров был женат на дочери Г.П. Бутурлина. Сын Г.П. Бутурлина Федор позднее был записан в вяземской рубрике Дворовой тетради. Зятем В.И. Гундорова был А.А. Годунов, братья которого Алексей и Иван также были известны как вяземские помещики[443].
Князья Гундоровы и Бутурлины появились в Вяземском уезде по крайней мере на одно поколение ранее 1546 г., благодаря чему и состоялся первый брак В.И. Гундорова. Князья Гундоровы происходили из рода князей Стародубских. Их родственниками были Тулуповы и Гагарины. Все они в вяземской рубрике Дворовой тетради находились на положении «князей», и вполне вероятно, что переселялись сюда по единому списку.
Подобным образом выясняется время появления в Вяземском уезде для Бельских-Плещеевых и Пильемовых-Сабуровых. В завещании Д.Г. Бельского-Плещеева, составленном в 1558–1559 гг., встречаются несколько представителей Хириных, один из которых, И. Бакакин, доводился ему племянником, сыном его сестры Анастасии. В конце 50-х гг. XVI в. И. Бакакин Хирин был вяземским помещиком и, очевидно, к этому времени достиг служебной зрелости[444]. Брак между Бакакой Хириным и Анастасией Бельской-Плещеевой, скорее всего, состоялся в Вяземском уезде где-то в 30-х гг. XVI в. Это предположение подкрепляется поземельными актами братьев С. и А.Ф. Пильемовых-Сабуровых 1527/28 г. в Ростовском уезде. В разъезжей грамоте фигурировало несколько примечательных персонажей: Г.Я. Бельский-Плещеев (тесть Бакаки Хирина), Г.А. Наумов, С.В. Узкого. Позднее в меновой грамоте на обмен участками между князем Ю.И. Темкиным-Ростовским и тем же А.Ф. Пильемовым послухом был Т.П. Хирин. По материалам Тысячной книги и Дворовой тетради определяется служебная принадлежность этих лиц. По Вязьме были отмечены сам С.В. Узкого с братом Григорием, сыновья обоих Пильемовых-Сабуровых, Г.Я. Бельского-Плещеева, Т.П. Хирина, а также племянник Г.А. Наумова Сувор (Иуда) Иванов. Очень вероятно, что все они служили вместе, а их участие в этих актах объяснялось внутрикорпоративными отношениями[445].
В родственных отношениях между собой находились также Вельяминовы и Мятлевы. Авдотья Иванова, жена Вельяминова, написавшая в 1564 г. духовную грамоту, была дочерью И.Г. Мятлева. Ее сын Г.И. Синцов Вельяминов и племянники Я., А., Г., И.И. Мятлевы известны вяземской рубрике Дворовой тетради. Этот брак также мог состояться не позднее начала 30-х гг. XVI в. на территории Вяземского уезда[446].
В 1514 г. у Белой была сосредоточена значительная группировка русских войск, готовившаяся для выступления в поход на литовские города. Среди воевод были отмечены братья Иван и Игнатий Салтыковы, Ю.Л. Нащокин и Хима Ржевский. Их потомки были связаны с западными уездами. По Вязьме служили Салтыковы. В 1547 г. Е.И. Худяк Салтыков, второй по возрасту из братьев Игнатьевых, был вяземским сыном боярским. В 1550 г. он вместе с братьями был включен в число тысячников[447].
Салтыковы обосновались и в соседнем Дорогобуже. В житие Герасима Болдинского упоминается конфликт и последующее примирение с боярином Я.А. Салтыковым, владевшим землями в волости Сверковы Луки и регулярно навещавшим свое поместье. Его отец оружничий А.М. Салтыков, брат основателей линии вяземских помещиков, в 1507 г. был воеводой в полках из Дорогобужа. Отметился он также в разряде похода 1508 г. «на литву». В материалах Литовской метрики позднее в Дорогобужском уезде были зафиксированы владения, в том числе в пределах одного стана, нескольких представителей этой фамилии – М.Г., И.Н., П.Я., М.М. Салтыковых. Не исключено, что некоторые из этих поместий восходили к первому десятилетию XVI в.[448]
В вяземской рубрике Дворовой тетради по Вязьме было отмечено также большое число Нащокиных (в том числе Львовы Нащокины), в то время как Ветошка Химин Ржевский служил в середине XVI в. по Дорогобужу[449].
Сравнивая вяземскую рубрику с остальными рубриками Дворовой тетради, можно отметить отсутствие потомков первых вяземских помещиков из числа знатных фамилий в составе других корпораций, несмотря на сохранение ими родовых вотчин. Основные владения Годуновых располагались в Костромском уезде. Пильемовы-Сабуровы были вотчинниками Ростовского уезда[450]. Отсутствие в составе этих корпораций свидетельствует, что их служебная принадлежность была определена еще во втором десятилетии XVI в., когда их предки были испомещены в Вяземском уезде.
Состав вяземской корпорации в это время пополняли не только представители знати. В 1526 г. в большом посольстве И.В. Ляцкого и Е.И. Цыплятева присутствовала делегация пограничных детей боярских. Вяземскую корпорацию в этом посольстве представляли В.Ю. Безобразов, Суморок Г. Голохвастов и Забела Кикин. В 1530 г. жалованная грамота на поместье в Вяземском уезде была дана звенигородцам братьям Болотниковым. Они были здесь не единственными представителями своей фамилии. Рано появились, возможно, в Вяземском уезде Шатовы. Их предок М. Шат по родословной росписи «на бою изымал Островскова и привел к Москве». В 1494 г. он был одним из детей боярских на приеме у литовских послов. Его сыновья фигурировали по Вязьме в Дворовой тетради[451].
Широкая раздача поместий в Вяземском уезде затрагивала также служилых людей, которые были вынуждены подолгу оставаться в Смоленской земле. В первую очередь это касалось смоленских военачальников разного уровня и годовщиков из числа дворовых детей боярских. Одними из первых вяземские поместья получили, очевидно, князья Тростенские. В конце 1550-х гг. вяземскими помещиками были О.Т., И.Ф. Тростенские и вдова Д.П. Тростенского. Они состояли в близком родстве друг с другом. И.Ф. и Д.П. Тростенские являлись двоюродными братьями, а О.Т. Тростенский был их дядей. В 1520–1530-х гг. братья князья О. и Ф.Т. Тростенские были тесно связаны с западными уездами. О.Т. Тростенский в 1520 г. находился среди дорогобужских воевод. В 1534 г. он же был послан в Смоленск. Князь Ф.Т. Тростенский, в свою очередь, в 1528 г. «стоял» в Дорогобуже. По Дорогобужу О.Т. Тростенский был записан и в Дворовой тетради[452].
Скорее всего, со смоленской службой было связано появление П. Услюмова Данилова. Его отец в 1547 г. был одним из московских дворовых детей боярских. Здесь же служили его сыновья Федор и Никита. В 1549 г. Услюм Данилов был одним из смоленских воевод. Этот факт его биографии связывается с упоминанием П. Услюмова Данилова в вяземской рубрике Дворовой тетради[453].
В писцовой книге конца 1550-х гг. упоминались смежные поместья двоюродных братьев князей М., Ю.П. и А.В. Репниных. Их поместья были, вероятно, «унаследованы» ими от своих отцов П. и В.И. Репниных, которые начали свои воеводские службы во втором десятилетии XVI в.[454]
В посольских книгах неоднократно фигурировали Загряжские. Разнообразные службы Загряжских на литовском пограничье сопоставляются с материалами Дворовой тетради и писцовой книги конца 1550-х гг. В это время поместьями в Вяземском уезде владели И.Т., Н.Д., А.Ф. и вдова Ивана Загряжские. Родословная удаленность этих лиц подтверждает предположение об их раннем испомещении. Сами Загряжские в Дворовой тетради были записаны по Боровску[455].
Ф. Невежин в 1520 г. вместе с Д.Д. Загряжским встречал в Смоленске прибывшее «большое» литовское посольство. Его сын Борис и племянник И.П. Невежины в конце 1550-х гг. владели вяземскими поместьями, хотя служили по Рузе[456].
В отличие от помещиков более раннего времени, представленных в 1550-х гг. несколькими ветвями своих потомков, помещики более позднего времени, как правило, не имели в вяземской рубрике Дворовой тетради, а также в тексте писцовой книги близких родственников и однофамильцев.
Определенно среди вяземских помещиков 1550-х гг. присутствовало несколько фамилий, находившихся прежде на удельной службе. Углицкими вотчинниками были Шершавины. Ширяй Шершавин вместе с сыновьями в Дворовой тетради числился по Вязьме. Уже упоминался З.А. Посник Сатин. Его сын Алексей в конце 1550-х гг. владел вяземским поместьем. Из городовых вяземских детей боярских в углицком уделе служили, возможно, А. и В.С. Парские[457].
Более многочисленной была группа выходцев из уездов, входивших в состав дмитровского удела: князь И.А. Рюмин-Звенигородский, Ф.Р. Судимантов, Ф.С. и А.А. Ульянины Давыдовы, А.Т. Тишков, Я.В. Щепа Волынский, князь И.И. Лыков-Оболенский, И.Н. Рожнов, В.И. Фомин, М. Ширяев, Г.И. Пушкин, а также Н.И. Тургенев. Скорее всего, они получали вяземские поместья по спискам, основой для которых мог быть текст дворовой книги 1537 г.[458]
Анализ рузской рубрики Дворовой тетради показывает, что все вяземские помещики, происходившие из этой корпорации, были записаны последовательно друг за другом. Подобные совпадения обнаруживаются также и в дмитровской рубрике[459].
Двое братьев Д. Винкова Бурунова служили Андрею Старицкому. В. Винков упоминался как бельский сын боярский. Винковы Буруновы, видимо, вероятно, были переведены в западные уезды страны сразу после мятежа 1537 г. На службе у Андрея Старицкого находились также братья М.З. Новосильцева[460].
Среди вяземских помещиков конца 1550-х гг. встречались выходцы из рязанской корпорации: И.М. Денисьев-Булгаков, родной брат можайских помещиков, а также М.В. Вердеревский. Большая группа включала в себя представителей московской и переславской корпораций, в том числе из числа аристократических фамилий: Ф.И. Головин, М., И., Д.Ю. Шеины, князь И.Ю. Голицын, Д.А. Бутурлин, Д.А. Чеботов, А.Д. Басманов и А.Л. Хлуденев. Из мелких переславских вотчинников происходили Безсоньевы[461].
Выходцами из Боровска были Дикой Ф. и Молчан С. Митьковы, имена которых были вписаны в текст вяземской рубрики Дворовой тетради. Позднее среди вяземских помещиков фигурировали сыновья Чепчуга Митькова Замятня и Андрей. Очевидно, пожалование вяземских поместий членам этой фамилии происходило уже в 1550-х гг. В вяземской рубрике Дворовой тетради присутствовал также боровчанин князь Ф.А. Мещерский[462].
В конце 1530-х гг. вяземское поместье получил также нововыезжий князь М. Умар Мавкин[463].
Поместная колонизация Вяземского уезда продолжалась на протяжении 1550–1560-х гг. Отличительной особенностью раздач этого времени было участие в них служилых людей из разных частей страны. Вяземскими помещиками в 1550-х гг. стали суздалец Д.И. Черемисинов, тверичи И.Д. и Лопата В. Посевьевы, кашинец В.О. Кувшинов, переяславец А.Т. Михалков, муромец Мещерин Ф. Прокофьев, новокрещен князь И. Тевекелев, новгородец князь Ф.Ю. Оболенский. Конфискованное у князя Ю.П. Репнина поместье досталось большому дьяку Путиле Митрофанову[464]. По неизвестным причинам в Тысячной книге и в Дворовой тетради отсутствовало имя ясельничего В.Г. Дровнина, сын которого Иван в 1563 г. получил поместье в Вяземском уезде[465].
Значительное число вяземских помещиков 1550-х гг. составляли новики, переведенные из других корпораций. Вяземские поместья жаловались также «в додачу» малоземельным детям боярским. Писцовая книга конца 1550-х гг. дает примеры образования новых поместий за счет раздачи бортных земель[466]. Сохранение свободных земель для новых поместных раздач в 1540–1550-х гг. стало определяющим фактором для новых поместных раздач. После начала поместных раздач в Смоленской земле вяземская корпорация в значительной степени утратила свою роль в организации пограничной службы.
Это обстоятельство наложило свой отпечаток и на личный состав самой вяземской корпорации. В отличие от целенаправленного комплектования состава этой корпорации, проводимого московским правительством во втором десятилетии XVI в., дальнейшие изменения отличались определенной хаотичностью. Как и в Можайском уезде в середине века, здесь присутствовало большое число представителей других корпораций, которые не были связаны с ней служебными отношениями[467].
С другой стороны, некоторые вяземские помещики сами получали поместья в других частях страны. Из русско-литовских посольских книг известны имена нескольких смоленских помещиков. Одним из них в 1556 г. был Р.С. Шонуров, имя которого встречалось в вяземской рубрике Дворовой тетради. В Каширском уезде поместье принадлежало князю Д.В. Гундорову, а в соседнем Коломенском – Д.Б. Молоцкому[468].
Не исключено, что в последнем случае оно было получено еще до опричных переселений. На Земском соборе 1566 г. Д.Б. Молоцкий представлял коломенских детей боярских, хотя незадолго до этого, в 1565 г., в поручной грамоте по И.П. Яковлеве он фигурировал как «вязмитин». Согласно сделанным в Дворовой тетради пометам, уже в 1550-х гг. мещовским сыном боярским стал В.М. Безобразов[469].
Расположение на стратегическом смоленском направлении, постоянные испомещения по спискам определяли высокий уровень унификации местной корпорации. Отрывок списка раздачи жалованья членам государева полка 1556/57 г. показывает, что все вяземцы к этому времени уже обладали кратными десятичными окладами. Из них А.Т. Тишков, посол в «Ногаи», отсутствовал на серпуховском смотре 1556 г., поскольку был взят в плен «беглыми мирзами казаками». Оклад ему был установлен, следовательно, еще в предыдущие годы. Сопоставление писцовой книги с вяземской рубрикой Дворовой тетради показывает, что здесь проводилась ротация состава местных дворовых детей боярских (Болотниковы, Хитрого, Кикины)[470].
Масштабные изменения личного состава, начавшиеся за несколько десятилетий до введения опричнины, утрата служебной специализации и отсутствие собственных традиций службы превращали представителей вяземской корпорации в удобный материал для реализации различных начинаний центрального правительства. Стоит отметить «придворный» характер вяземских землевладельцев конца 1550-х гг. Вяземская корпорация дала 56 своих представителей в «избранную тысячу» и в дальнейшем активно пополнялась за счет тысячников из других уездов. Тысячниками, в частности, были И.Т. Загряжский, князь Ф.А. Мещерский, Ф.С. и А.А. Ульянины Давыдовы, перешедшие в ее состав в 1550-х гг.[471] На высоком уровне находилось здесь и соотношение дворовых и городовых детей боярских. В разряде полоцкого похода 1563 г. присутствовало 110 дворовых и 202 городовых «вязмич». Несмотря на отсутствие членов Боярской думы (при организации опричнины это могло сыграть положительную роль), вязьмичи были на хорошем счету, получали разрядные назначения разного уровня. Участвовали они и в службах общегосударственного характера.
Вяземскими помещиками в середине XVI в. были ближайшие сподвижники Ивана IV, многие из которых стали организаторами опричнины (А.Д. Басманов, Д.А. Чеботов). Вероятно, именно это обстоятельство определило судьбу Вяземского уезда, вошедшего в 1565 г. в состав опричнины.
Смоленский уезд
Взятие Смоленска в 1514 г. зафиксировало границы Московского государства на несколько последующих столетий. Смоленская земля разительно отличалась от всех предыдущих примеров территориальных приобретений, полученных в войнах с Великим княжеством Литовским. Статус Смоленска был подтвержден несколькими «привилеями», в которых оговаривались права «князей, бояр и панов смоленских». Из всех городов московско-литовского порубежья Смоленск имел наиболее тесные связи с господарской властью. Многочисленные смоленские бояре активно проявляли себя на служебном поприще, выполняя различные военные и административные поручения (среди них были и собственно смоленские «уряды») и получая за них щедрые пожалования от виленского двора. Всего, по подсчетам М.М. Крома, в конце XV в. здесь насчитывалось порядка полутораста боярских родов[472]. Это – не менее 700–800 человек, к которым следует присоединить несколько тысяч слуг более низкого ранга: путных бояр, панцирных, доспешных, щитных слуг и т. д. Развитые традиции имело в Смоленске городское самоуправление. Недостаточно было просто завоевать этот город. Необходимо было решить вопрос о его закреплении, тем более что, занимая важное стратегическое положение, Смоленск был ориентиром для населения близлежащих городов и крепостей, которые внимательно следили за происходящими там событиями.
Присоединение Смоленска и общий ход военной кампании 1512–1514 гг. получили подробное освещение в историографии. Значительно меньшее внимание уделялось дальнейшей судьбе Смоленской земли. В нескольких специальных исследованиях период между взятием Смоленска и его героической обороной в начале следующего столетия (1609–1611 гг.) набрасывался широкими мазками, без достаточного углубления в тему. В значительном числе из них отсутствовал разбор источников и некритично воспринимались сведения, разборной десятни «дворян изведенцов и городов туточных уроженцов» (так называемой «смоленской десятни 1574 г.»)[473]. Тема «выводов» прежних смоленских землевладельцев была рассмотрена М.М. Кромом в контексте изучения политики московского правительства по закреплению новоприсоединенных земель. По признанию самого автора, он, однако, ограничивался рассмотрением «начальной стадии этого процесса». Ряд наблюдений по истории Смоленской земли XVI в. был высказан в работах источниковедческого характера и не получил дальнейшего развития[474].
«Невнимание» историков к смоленской проблематике имеет объективный характер и связано с дефицитом сохранившихся источников. Сведения летописных текстов, относящихся к Смоленску, крайне лаконичны и зачастую дают простор для различных толкований. Не сохранились до нашего времени тексты писцовых описаний Смоленского уезда, а поземельные акты с упоминанием «смольнян» единичны. Более широкие возможности дает использование посольских книг. Смоленские помещики часто фигурируют здесь в качестве приставов и гонцов. Всего, таким образом, удается насчитать несколько десятков имен различного времени.
Трудно оценить общее число смоленских бояр и князей, оставшихся на своих землях, после перехода Смоленска в 1514 г. в руки Василия III. Многие из них сохранили верность своим литовским «сюзеренам». Другие – перешли на службу к московскому правительству, которое подтвердило права Смоленска выдачей особой жалованной грамоты («грамота жаловальная смоленская большая всей земле»). Некоторые смоленские бояре были сразу же задействованы в военных действиях. Реестр русских пленных 1519 г. содержит имя Ивана Ногишкина, «смолнянина», среди тех, кто «под замъки ж вкраиными пойманы». К 1525 г. он умер в плену[475].
Вряд ли благонадежность «смолнян» оценивалась как высокая. Заговор того же 1514 г. показал, что многие из них при благоприятной ситуации были склонны вернуться на литовскую службу. Репрессии против явных участников этого заговора, предпринятые наместником князем В.В. Шуйским («начат князей смоленских и панов вешати з города на ослядех»), не могли решить эту проблему. Первые «выводы» были произведены, видимо, уже в конце 1514 – начале 1515 г. Белорусско-литовские лето писи описывают это событие в весьма мрачных тонах: «Смолнян всих вывел (Василий III. – М. Б.) к Москве и там им именьа подавал на Москве». Это выселение получило отражение в жалованных грамотах, выданных в 1515 г. П.Г. Марину (Маринину) и В.Я. Демьянову[476].
Насколько масштабным был этот «вывод»? Безусловно, говорить о переселении «всих смолнян» нет оснований. Масштабы события были заметно преувеличены. Спустя два года во время торжественного приема имперского посольства в Смоленске должны были участвовать «князи и бояре смоленские». Позднее «бояре смоленские» должны были указать приставам, «до которых мест пригоже проводити» послов[477].
В родословной Демьяновых (Демьяновичей) сохранился эпизод, свидетельствующий о сохранении местным боярством в первые годы после завоевания весомых позиций. В 1516 г. была выдана жалованная грамота П. Кузовлеву и его брату Клишке, «как было преж сего». У них не оказалось крепостей, подтверждающих права на владение своими участками. Тогда они прибегли к устной памяти соседних землевладельцев: «Ведомо Василию Демьянову и Афанасию Садикову и иным бояром, что та вотчина их изстарины». Сам В.Я. Демьянов на великокняжеской службе был пожалован кормлением[478].
Информация о «выводе» смолян в 1524 г. сохранилась также в посольских книгах («чего деля князь великий смолян на Москву привел?») и в Литовской метрике.
Не отрицая многочисленные факты переселения смоленских бояр, хочется отметить, что некоторые из них остались на службе в Смоленском уезде и позднее вошли в состав местной служилой корпорации. Среди них были не только потомки щитных и панцирных слуг, но и представители собственно боярских родов, такие как, например, Коверзины и Садиловы. В 1534 г. из Смоленска в Мстиславль бежало несколько семей Коверзиных «и з жонами, и з детми… родом смолняне, отчичи вашей (Сигизмунда Казимировича. – М. Б.) милости». Много позднее, в 1580 г., шестеро Садиловых, «смоленские жильцы», были отправлены в опале в Казань[479].
В Рославском уезде, сформированном на территории бывшей Смоленской земли, вотчины также сохранили за собой местные бояре Роговцевы. Память о подтверждении владельческих прав земцев нашла отражение в более позднем источнике, «Повести о победах московского государства»: «Посему повеле (Василий III. – М. Б.) земцов собрати града Смоленска, сиречь которые тутошние помещики, в своих же поместьях осталися на ево государево имя. И не повеле государь у них тех поместей отниматие, повеле им по-прежнему владети, кто чем владел, и, разобрав их на три стати против их чести, и повеле им особной список учинити»[480].
Все имеющиеся сведения о службе потомков смоленских бояр на территории самого Смоленского уезда за первую половину XVI в. немногословны и отложились в документах Литовской метрики. Остаются вопросы о соответствии определений этого источника реалиям московской службы. Упомянутые Коверзины значились здесь как «дети боярскии помещики великого князя из Смоленска». Пленник И. Роговцев (Роговец) из реестра 1538 г. также был обозначен «з Рославъля сын бояръский». Не исключено, что некоторые из местных землевладельцев не только сохранили за собой свои вотчины, но и получили статус полноценных детей боярских[481]. Большинство других смоленских вотчинников, оставленных на своих землях, продолжило службу в качестве земцев.
Служба земцев достаточно хорошо известна на материалах Новгородской земли, где они после выселения подавляющей массы местных землевладельцев заняли свою социальную нишу. Земцы, отмеченные в отдельных списках, сообща снаряжали из своего числа воинов для несения «дальней службы». Они также привлекались для несения службы на местах, в гарнизонах крепостей самой Новгородской земли, поблизости от оставленных им небольших владений. Земцы котировались не слишком высоко. «Выморочные» земли часто переходили от них к окрестным детям боярским. Впоследствии некоторые из них перешли в число детей боярских. Разряд полоцкого похода 1563 г. объединял псковских детей боярских и земцев при общем подсчете.
Первые дети боярские были упомянуты в Смоленске в 1517 г. во время процедуры встречи имперского посольства. Из подробной записи церемонии приема видно, что гарнизон Смоленска был хорошо укомплектован. Только в процедуре встречи должно было присутствовать 200 детей боярских. М.М. Кром считал это свидетельством начавшихся в Смоленском уезде поместных раздач[482]. В действительности, однако, для подобного вывода нет доказательств. Как видно из посольской записи, дети боярские делились на две группы: городовые и дворовые. Упоминание «дворовых» показывает их пришлый характер. Эта категория поздно выделилась в составе смоленского служилого «города» (90-е гг. XVI в.). Анализ территориальных связей перечисленных лиц показывает, что все они были выходцами из центральных уездов страны. Никто из их потомков впоследствии не был связан со смоленской корпорацией.
Они, скорее всего, представляли собой годовщиков, группы детей боярских из разных областей, ежегодно сменявшие друг друга для несения службы. Годовая служба получила широкое распространение в середине XVI в. Ее возникновение относилось к значительно более раннему времени. Сразу после взятия Пскова в 1510 г. «детей боярских оставил князь великий во Пскове на годованье у псковских наместников… помещиков новогородцких… тысячю человек». Прямые упоминания о смоленской годовой службе содержатся в значительном числе актовых материалов. В 1520 г. «в Смоленску годовал» ярославец Иванча Андреев, в 1529 – переславец Шарап Баскаков, а в 1534 г. – клинянин Я.Ф. Ушаков. Десять смоленских годовщиков сопровождали посольский кортеж в 1536 г. В 1558 г. в посольской книге упоминается годовщик боровитин Руданка Барыбин[483]. Сменяли друг друга в Смоленске также воеводы-годовщики и городничие.
Круг годовщиков был разнообразен. Среди них были представители многих городов «Московской земли». Г.С. Зеленин в Дворовой тетради числился по Рязани, Угрим Сухого Епишев – по Твери, князья Пожарские – в составе корпорации князей Стародубских, Тверитин Низовцев – по Зубцову, В. Зайцев – по Ярославлю, Ф. Гвоздев Урусов – по Мурому, И.Д. Челищев – по Калуге, сыновья Л.Д. Проестева – по Коломне, а сыновья Б.Ф. Невежина – по Рузе[484].
Общая численность годовщиков достигала временами внушительных размеров. В 1536 г. в церемонии приема литовских послов принимали участие сразу 300 детей боярских. Некоторые из них, правда, могли являться смоленскими помещиками. Позднее, после успешного завершения полоцкого похода 1563 г., когда в Смоленской земле уже определенно появились свои помещики, здесь были оставлены «можаичи» (278 человек), сменившие годовщиков из числа бежичан (160 человек)[485].
Помимо годовщиков посольские книги содержат упоминания о казаках: «Приходят татбами, людей грабят, и кривды и зацепки многие делают». Использование казаков – нерегулярных воинских сил имело и дальнейшее продолжение. Во время взятия Казани 1553 г. погибло три казацких атамана – Северга Баскаков, И. Тухачевский и А. Кобцев. Все они принадлежали к фамилиям, впоследствии широко представленным среди смоленских детей боярских. А. Тухачевский в 1563 г., по семейной традиции, был казацким атаманом из Смоленска[486].
В 1526 г. в посольских книгах была зафиксирована еще одна группа, которая, вероятно, также была связана с выполнением военных функций: «Побежала с Белые и с Торопца Черемиса с женами и с детми». Позднее военную службу в Великом княжестве Литовском несли барские черемисы, которые, видимо, были потомками этих беглецов.
Присутствовали московские переселенцы и среди городского населения Смоленска. Имя Лариона Щеголя Ордынца, «сведенца с Москвы в Смоленеск», сохранилось в кормовой книге Симонова монастыря[487].
Несмотря на очевидные изменения социальной структуры, можно констатировать позднее появление упоминаний о проводимых здесь поместных раздачах. Приводимые в трудах историков свидетельства о ранних фактах испомещений имеют не слишком отчетливый характер. М.Г. Кротов приводил в этом случае пассаж из «Повести о победах Московского государства» – памятника третьего десятилетия XVII в. Вспоминая историю, ее составитель возвращался ко времени взятия Смоленска Василием III: «Изобра государь изо многих градов лутчих и честных людей, дворян, и учинив к ним свое государское разсмотрение, и росписав их на три статьи, первую, и средную, и меншую, учинив дворянской список и кто которой чести достоин, и повеле их в смоленских уездах испоместить против их отечества и чести по своему государскому разбору и разсмотрению и по их дворянской природе». Описанная процедура напоминает верстания второй половины XVI столетия и вряд ли существовала в столь развитом виде в более ранние десятилетия[488].
В родословной Кузьминых сохранились известия о переводе их предков в Смоленск: «В лето 7022-го как Господь Бог покорил город Смоленск великому князю Василью Ивановичу из-за Литвы и тогда переведены из разных городов в Смоленск дворян добрых семейных людей. И в то число переведены из Великого Новагорода в Смоленеск Иван Васильев сын Кузмин»[489]. Своим предком они считали боярина В. Кузьмина. Как и другие новгородцы, он потерял вотчины уже к концу 1490-х гг. В Смоленск он мог переселиться спустя продолжительное время после «вывода». Сама эта родословная роспись хронологически неправдоподобна, что ставит под сомнение сообщаемые ею сведения.
Первые достоверные известия о местных помещиках относятся к началу 40-х гг. XVI в. В 1543 г. во встрече литовского посольства участвовал смоленский помещик Офонка Обухов. В предыдущем, 1542 г. приставами из Смоленска были М.И. Битяговский, Р. Шушерин и Образец Дивов[490]. Все они (и их потомки) впоследствии также известны в качестве смоленских помещиков.
Не исключая отдельные примеры более ранних пожалований, видимо, именно начало 1540-х гг. стало началом широких поместных раздач[491]. Косвенно это предположение подтверждается неопределенным статусом Смоленска в Дворовой тетради. Известные по посольским книгам смоленские помещики в этом источнике были расписаны по другим городам: Р.С. Шонуров (Шокуров) по Вязьме, а Е.Р. Шушерин – по Дорогобужу. Территориальная структура Дворовой тетради сложилась в конце 1530-х гг. Отсутствие в ней рубрики «Смоленск» говорит о том, что смоленские помещики не образовывали отдельную корпорацию. Подобная тенденция была отмечена П.В. Чеченковым на примере нижегородских помещиков Приклонских, записанных в Дворовой тетради по Владимиру. В Нижнем Новгороде категория дворовых детей боярских также оформилась лишь к концу XVI в.[492]
Смоленские помещики как отдельная единица русской армии не участвовали в Казанской кампании 1553 г. Первое их упоминание в разрядах относится к 1555 г.[493]
Можно догадываться о причинах замораживания поместных раздач на территории Смоленского уезда. Могла сыграть свою роль жалованная грамота, выданная Василием III в 1514 г. Смоленской земле. В определенных моментах она сохраняла свое значение спустя десятилетия с момента ее выдачи. В.Б. Кобрин приводил примеры запрета приобретать вотчины на территории Смоленской земли московским монастырям[494]. Обещание «розводу нам князем, и бояром, и мещаном, и черным людем, и всем людем Смоленские земли никак не учинити» формально не было нарушено. «Выводы» сопровождались обменом (равноценным?) смоленских земель на владения в центре страны с сохранением комплекса владельческих прав. Конфискации же земель у откровенных «изменников» не подпадали под это правило. Подобное вольное толкование юридических норм было характерно для московской делопроизводственной практики, о чем свидетельствует приводимый ранее пример с И. Ботвиньевым.
Не стоит забывать о том, что Смоленск долгое время оставался камнем преткновения в вопросе о заключении вечного мира, заинтересованность в котором в Москве была достаточно велика.
Во втором десятилетии XVI в. у правительства был ограниченный ресурс для поместной колонизации. Масштабные поместные раздачи в Новгородской земле и на других территориях значительно истощили кадровый потенциал служилых людей. На поместьях находилось первое поколение помещиков, а сама поместная система еще не начала процесс самовоспроизведения. На этом фоне приходилось сдерживать создание новых поместных корпораций, сохраняя на своих землях вотчинников из вновь присоединяемых к Москве территорий. В Рязани, в частности, землевладение местного боярства начало разрушаться только в годы опричнины.
Создать полноценную поместную корпорацию по образцу новгородской в Смоленске в этих условиях удалось бы далеко не сразу. Тем более что прибывавшие сюда годовщики вместе со вспомогательными отрядами из казаков и местных земцев справлялись со своей задачей. Поздний характер раздачи имели, видимо, и в соседнем Рославльском уезде, который ранее также являлся частью Смоленской земли.
Выработанная схема была рассчитана на постоянное обновление годовщиков, без задержек, в необходимом количественном и качественном составе. Далеко не всегда эти требования удавалось соблюсти на практике. Недостатки были отчетливо продемонстрированы в 1542 г. во время встречи очередного «большого» литовского посольства. Несмотря на инструкции, полученные из Москвы, смоленские наместники не смогли собрать требуемое для церемонии встречи число детей боярских. В официальном приеме было задействовано 100 детей боярских, в то время как с литовской стороны в посольстве участвовало более 300 человек. В свое оправдание наместники докладывали, что «болши… послати было некого, съехали из Смоленска по домом»[495]. Пограничный характер службы заставлял некоторых из годовщиков надолго задерживаться в Смоленске. Разряд полоцкого похода 1563 г. показывает, например, что смоленские воеводы и городничие находились без замены в Смоленске уже два года.
Это обстоятельство повышало роль соседних дорогобужских, вяземских и отчасти можайских детей боярских в организации смоленской службы. Близкие к Смоленску уезды, до начала массовых поместных раздач на территории самого Смоленского уезда, рассматривались в качестве базы для материального снабжения годовщиков из центральных уездов, оторванных на долгое время от своих собственных владений.
Первое упоминание о смоленских помещиках в посольских книгах произошло на следующий год после отмеченного «конфуза» 1542 г. Скорее всего, это событие сыграло свою роль в активизации процесса поместных раздач. Процесс испомещения не был (да и не мог быть) одномоментным и был значительно растянут во времени. Первые смоленские помещики были немногочисленны и не могли заменить годовщиков, что подтверждают сведения разрядов и посольских книг за 40–60-е гг. XVI в. Число их, однако, росло достаточно быстрыми темпами.
В 1553 г. во встрече литовского посольства участвовало 100 детей боярских «смоленских помещиков». В 1556 г. очередная инструкция предписывала привлечь для встречи уже 200 смоленских помещиков. Это число в итоге было набрано, но только с учетом привлечения годовщиков «серпьян и мощинцев». Полоцкий разряд 1563 г. говорит о том, что после взятия Полоцка войсками Ивана IV в распоряжении у смоленских воевод находилось уже 411 местных помещиков. В походе 1577 г. на «ливонские немцы» принимало участие 479 смоленских помещиков. Инструкция же смоленским воеводам о встрече в 1580 г. папского посла Антонио Поссевино предусматривала участие в торжественной встрече детей боярских «лутчих человек 600 или 700», хотя в последнем случае предусматривалось использование более широкого круга лиц[496].
В 1559 г. боярином И.П. Федоровым проводилось верстание смоленских помещиков, в котором принимал участие сам Иван IV «из статей сам смотрел». Очевидно, к этому времени смоленская корпорация уже получила свой официальный статус. В источниках встречаются имена смоленских старост (губных старост)[497].
Недостаток источников не позволяет определить в полной мере территориальные связи первых смоленских помещиков. Значительное число из них были выходцами из Переславского уезда. В 1560-х гг. в посольских книгах упоминаются С. Зубов, а также его известный впоследствии родственник И.Н. (Ширяев) Зубов. Помимо Зубовых в переславских актах встречаются также Дивовы и Обуховы, родственники названных ранее Образца Дивова и Афонки Обухова[498].
Вероятно раннее появление здесь также переславцев Баскаковых. Помимо казацкого атамана Северги Баскакова, погибшего в 1553 г. под Казанью, к этой фамилии принадлежал И.Д. Баскаков, убитый в 1571 г. во время нашествия Девлет-Гирея. О переводе в Смоленск «при царе при великом князе Иоанне Васильевиче» из Переславля свидетельствует родословная Нееловых, хотя представители этой фамилии владели поместьями также в соседнем Дорогобужском уезде[499].
Однофамильцы будущих смолян часто фигурируют в одних поземельных актах. В 1554 г. Г.Ф. Ефимьев был послухом в купчей Баскаковых в Переславском уезде. В 1603/04 г. ситуация повторилась: «смолнянин» С.Н. Ефимьев послушествовал в закладной Ф.Т. Шемяки Баскакова, который вместе со своими братьями сам служил по Смоленску. В Дворовой тетради Ефимьевы также были записаны по Переславлю[500]. Сложившиеся территориальные связи способствовали компактности переселения на новое место службы.
В 1558/59 г. было составлено завещание К.Я. Татьянина с докладом акта епископу смоленскому Семиону. В этом документе было перечислено несколько лиц, однофамильцы которых позднее служили по Смоленску. В десятне 1606 г. из них встречались Татьянины, Бакшеевы, Потемкины. Сам К.Я. Татьянин владел вотчинами в Дмитровском уезде[501].
По Боровску в Дворовой тетради были записаны Битяговские. С Серпейском связывали свое происхождение Тухачевские. Для остальных смоленских помещиков происхождение из тех или иных уездов можно установить гипотетически, тем более что некоторые из них впоследствии не связали свои судьбы со смоленской корпорацией. В документах начала XVII в. отсутствуют Чертовы, Савлуковы, Унковские и Косищевы, представители которых фигурировали в посольских книгах в качестве смоленских помещиков. Очевидно, смоленская служба для представителей этих фамилий носила временный характер[502].
Годовщики составили, видимо, основу первых помещиков. Можно обнаружить примеры связи между годовщиками и будущими смоленскими помещиками. В 1552 г. на встрече литовского посольства на рубеже были москвичи Федка и Куземка Сукмановы. Григорий Козмин Сукманов в 1606 г. был одним из смоленских детей боярских. По Смоленску в начале XVII в. были записаны сыновья Истомы Монастырева, смоленского городничего 1547 г. Впоследствии по той же схеме смоленские поместья для своих детей приобрел Б.Б. Захаров, выполнявший в 1580 г. обязанности дьяка в Смоленске[503].
Введение опричнины не оказало принципиального влияния на изменения личного состава смоленских помещиков, хотя, скорее всего, часть переселяемых из опричных уездов детей боярских перебралась на территорию Смоленского уезда. Среди помещиков соседнего Невельского уезда в это время определенно появились переселенцы из попавшей в опричнину Ржевы[504]. Вполне вероятно, что изменение политической ситуации привело к возвращению в Смоленск потомков местных бояр, «литвы дворовой» по Медыни (Полтевы, Свитины, Лосминские[505], возможно, Соколовы). Г. Полтев, смоленский помещик, в 1570 г. ездил с грамотами от московских послов. Б. Свитин в 1565 г. также был известен в этом качестве. Представители этих фамилий присутствовали в десятне 1606 г.[506]
Своеобразный срез смоленских помещиков представляет список имен в «Синодике, убиенных во брани», «которые померли в царев приход крымского царя Девлет Кирея» в 1571 г. Анализ этих имен показывает, что рост численности смоленской корпорации происходил в том числе за счет внутренних ресурсов – активного привлечения к службе представителей земецких фамилий. В общем ряду погибших по крайней мере трое были выходцами из земцев – И.М. Шестаков, И.Л. Дернов и Б.И. Копылов. Начиная с 1560-х гг. представители земецких фамилий начинают встречаться в посольских книгах в качестве гонцов. В 1562 г. двое земцев участвовали во встрече литовского посланника. Какое-то количество земцев наряду со смоленскими помещиками участвовало в полоцком походе 1563 г. В следующем году в качестве гонцов от смоленских воевод ездили К. Ортюхов и Еня Ширков. Земец М. Садилов упоминается в 1576 г.[507]
Десятня новиков 1596 г. показывает, что смоленская корпорация в это время делилась на две части: собственно дети боярские и земцы. При создании этой корпорации, таким образом, была использована отработанная в Новгородской и Псковской землях схема, предусматривавшая несение службы земцами по особым спискам. К этому времени подобное деление было уже довольно условно. Земцы участвовали в поместных раздачах, принципиально не отличались от других служилых людей смоленского «города». Явные выходцы из земецких фамилий Р.В. Чечетов, А.С. Бердяев, а также А.К. и И.К. Груздавцевы вошли в этой десятне в число детей боярских. Очевидно, что некоторые из земцев еще при существовании упомянутого размежевания могли переходить в состав детей боярских[508].
Смоленская десятня 1606 г. окончательно устранила это размежевание. Фамилии «земцев» и «детей боярских» в ней были взаимно перемешаны друг с другом, в зависимости от служебного статуса, хотя на бытовом уровне подобное деление сохранялось спустя еще некоторое время. В 1606 г. при встрече польского посольства смоленским наместникам предписывалось отправить с грамотой «сына боярского или земца». В «Повести о победах Московского государства» упоминаются смоленские «дворяне и земцы». Местные «земцы» Козловские (дети боярские) выпросили себе в 1610 г. поместье у короля Сигизмунда[509].
Можно предположить, что проникновение земцев в круг детей боярских началось значительно ранее конца XVI в. К числу коренных смолян принадлежали, видимо, Озеренские. Озеренский стан существовал на территории Смоленского уезда. Донской Озерецкой (Озеренский) встречался в десятне 1596 г. среди земцев. С другой стороны, еще в 1566 г. сын боярский Ф. Озеренский ездил от смоленских воевод на рубеж[510].
По тому же пути шло проникновение земцев Роздеришиных в состав детей боярских в соседнем Торопецком уезде. Писцовая книга конца 1530-х гг. фиксирует целое гнездо представителей этой фамилии, оставшихся на своих землях после присоединения Торопца. В той же десятне новиков 1596 г. И.П. Роздеришин числился среди местных детей боярских[511].
Некоторые из бывших смоленских земцев согласно десятне 1606 г. приобрели статус дворовых детей боярских. Обращает внимание компактность расположения их имен в этом источнике. Первый блок, помещенный среди детей боярских с окладом в 450 четвертей, включал в себя Т.В. Алтуфьева, С. Карманова Шестакова, В.И. Петрыкина, Ю.В. и Б.И. Шестаковых. Второй, расположенный уже ниже, в окладе 400 четвертей – И.П. Коптяжина, И.Ф. Ильищева, И.В. Шестакова, Лиховата Ширяева Лыкошина, Н.М. Озеренского, Н.Т. Лыкошина, Посника Т. Шестакова и С.А. Коверзина. В этой же рубрике чуть ниже обнаруживается и третий блок, состоящий из Г.М. Шестакова, Б.И. Лосминского и Г.М. Озеренского. Для большинства из них очевидны связи со смоленским боярством[512].
В дальнейшем при перечислении дворовых детей боярских, которые служили «со отцы», подряд упоминаются представители тех же фамилий: Зилот Зиманов Озеренский, И.Д. Петрыкин, И.Е. Лакушин (Лыкошин), М.Т. Шестаков, Б.Е. Озеренский, Г.В. Петрыкин и Г.Б. Шестаков. К ним добавились также Нелюб В. Раков и Рахманин Дернов, для которых происхождение из земцев является вероятным[513]. Наконец, в списке дворовых новиков «в сотниках» вместе были названы Б.Т. Шестаков и А.В. Петрыкин. Подобные примеры можно обнаружить и при перечислении городовых детей боярских[514]. Десятня 1606 г., вероятно, опиралась на какие-то предшествующие ей списки земцев.
Анализ десятни новиков 1596 г. показывает, что в целом земцы не слишком высоко котировались в служебном отношении. Если новики из «московских» фамилий начинали свою службу с оклада в 300 четвертей, то для новиков из числа земцев этот уровень был в два раза ниже – всего 150 четвертей[515]. Количество дворовых детей боярских из земцев не соразмерялось с их общей численностью. В десятне 1606 г. почти все они были записаны в качестве городовых детей боярских. Исключительно из их числа комплектовались дети боярские, «которые осадную службу служат».
Часть земцев этого времени могла быть еще не поверстана в службу. Неслужилые земцы не слишком выделялись из городских «разночинцев». Смоленская крестоприводная книга 1598 г. упоминает среди пятидесятников, которые в большинстве случаев набирались из числа посадского населения, В.Х. Дернова и Л.А. Ширкова[516]. Вполне вероятно, что они принадлежали к хорошо известным в Смоленской земле земецким фамилиям. Согласно десятне 1606 г. только осадную службу несли сразу 33 представителя Дерновых и несколько Ширковых.
Земцы представляли собой богатую питательную среду, из которой вышла значительная часть смоленских детей боярских начала XVII в. С определенной долей условности в составе смоленской корпорации согласно десятне 1606 г. можно насчитать не менее 440 потомков прежних смоленских бояр (35,12 % от общей численности). Это соотношение подтверждается в десятне новиков 1596 г. Здесь было записано 75 детей боярских и 36 земцев. Без учета Полтевых, Р.В. Чечетова, А.С. Бердяева и Груздавцевых, переведенных в «дети боярские», выходцами из земцев были 32,4 % смоленских новиков.
Другой отличительной особенностью смоленской корпорации, особенно в сравнении с соседними «городами» – Вязьмой и Дорогобужем, было отсутствие в ней представителей аристократических фамилий. Если не брать в расчет детей боярских смоленских архиепископов, принятых в смоленский «город» в конце XVI в., то генеалогический состав местных служилых людей отличался высокой степенью худородности. Лишь некоторые фамилии можно было условно отнести к «добрым»: Полтевы, Дедевшины, Башмаковы, Беклемишевы, Чихачовы, Корсаковы, Шушерины, Битяговские, Монастыревы. Далеко не все из них, однако, сумели проявить себя должным образом в дальнейшем.
Первые места в смоленском «городе» занимали в начале XVII в. выходцы из «местных» фамилий, не имевшие прежде представителей в структуре Государева двора (Зубовы, Дивовы). Многочисленные Зубовы занимали ранее скромное положение среди переславских служилых людей.
Поздние поместные раздачи в Смоленском уезде существенно отличались от «шаблона» предыдущих десятилетий. В Вяземском и Дорогобужском уездах московское правительство изначально стремилось создать нужную ему структуру поместных корпораций, переселяя туда представителей княжеских и боярских родов. В Смоленском уезде поместная колонизация шла более хаотично. Значение имело быстрое наращивание количественной массы служилых людей, а не их качественный состав.
Дворовые дети боярские, как группа в составе местного «города», поздно фиксируется в Смоленске. Эта прослойка определенно существовала здесь в начале XVII в. и вряд ли была известна несколькими десятилетиями ранее. Попавшие сюда в ходе поместных переселений дворовые дети боярские продолжали числиться по бывшим корпорациям (Р.С. Шонуров, Е.Р. Шушерин) или вовсе исключались из дворовых списков (А. и В.М. Битяговские)[517].
Многие фамилии в десятне 1606 г. имели своих представителей среди дворовых и городовых детей боярских. Разнесение нередко затрагивало родных братьев. М. Истомин Монастырев был дворовым, а его брат Петр – городовым. Подобным образом обстояло дело с Г. и М. Валуевыми Румянцевыми, а также И. и Ю.И. Дивовыми. П. Истомин Монастырев в 1550-х гг. упоминался в можайской рубрике Дворовой тетради, что говорит о пересмотре его служебного статуса[518]. Эти группы отличались неустойчивостью. А.И. Тухачевский числился в десятне 1606 г. как дворовый, а его сын Матвей проходил среди городовых детей боярских. Такая же ситуация повторилась в семье Довотчиковых[519].
Нереализованными долгое время оказались также предпосылки для появления смоленских выборных дворян. Помимо частой службы в качестве приставов смоленские дети боярские в 1570–1580-х гг. нередко выполняли службы общегосударственного характера. В 1571 г. в составе посольства князей Г. Мещерского и И. Камбарова находились дворяне Ф. Потемкин и И. Ширяев Зубов. Именно эти лица впоследствии сделали выдающуюся карьеру. Ф.И. Потемкин в 1580 г. ездил на рубеж к папским послам, а затем был отправлен в качестве посланника к датскому королю. В 1587 г. ему было поручено сопровождать в качестве пристава имперских послов. По сообщениям родословных, он был «первый голова в Смоленске». И. и М.Н. (Ширяевы) Зубовы были в 1571 г. среди поручителей по князе И.Ф. Мстиславском. Через несколько лет И.Н. Зубов известен на дьяческой службе в Посольском приказе. Впоследствии он покинул дьячество и производил писцовые описания нескольких уездов[520].
Можно назвать и несколько других имен смоленских помещиков, выполнявших свойственные выборным дворянам поручения. По данным родословной, Воин Дивов в 1577 г. был есаулом в полках (вероятно, у смолян) в походе на Кесь. В разрядах сохранилось известие о посылке в 1582 г. «в дворянех из Смоленска» Д. Шушерина в Крым. Наконец, Г.М. Полтев в 1587 г. был воеводой на Ливнах. Безусловно, именно эти фамилии образовывали элиту смоленской корпорации. Впоследствии именно из числа их представителей комплектовались местные выборные дворяне[521].
После 1587 и до 1602 г. подобная практика прекратила свое действие. Придворная и «стратилатская» служба смоленских детей боярских носила ограниченный характер. Тот же Г.М. Полтев упоминался в качестве воеводы лишь однажды. Судьба И.Н. Зубова, продолжившего службу в качестве дьяка, а затем сложившего с себя дьячество и добившегося благодаря этому высокого служебного положения, была показательна в этом ряду. Его примеру в дальнейшем последовал Нелюб Суколенов[522].
В число дворян московских с одновременным переходом на службу в состав ржевской корпорации вошли в 1570-х гг. И.И. Бессонный Дивов и его сын Г. Ширяй. Алексинским выборным дворянином служил Воин Битяговский[523].
Поздний характер поместных раздач, отсутствие представителей «честных» фамилий и, как следствие, прецедентов значимых служб обуславливали невнимание центрального правительства к судьбам новых корпораций, среди которых находился смоленский «город». Кардинальным образом ситуация изменилась в годы Смуты, а затем и в первые десятилетия правления Романовых, когда позиция провинциального дворянства обеспечивала успех начинаний центральной власти.