г. минимального поместного оклада – 10 обеж или 100 четвертей, многим помещикам продолжали осуществляться более мелкие пожалования[618]. В 1540 г. Я.С. Колотиловский получил, например, 25 четвертей пашни. Это пожалование было примечательно сделанной формулировкой: «по наказному списку и по окладу боярина князя Ивана Михайловича Шуйского», которая свидетельствует о распространении окладных норм на основной территории страны. Обращает внимание кратность этого оклада, которая в целом находила соответствие с новгородскими «образцами», хотя и заметно отличалась от них в меньшую сторону[619].
В других жалованных грамотах 1530–1540-х гг. ссылки на оклады отсутствуют, а сам их формуляр не претерпел каких-либо изменений. Тем не менее некоторые данные показывают, что в это время уже сложились правила распределения служилых людей на окладные группы. Фрагмент платежной книги 1542/43 г. волостей Шерна, Воря и Корзенев, Радонеж и Бели Московского уезда показывает, что норма размеров поместий в 25 четвертей, как это было отмечено в грамоте Я.С. Колотиловскому, была довольно типичной. У местных помещиков, большинство из которых относилось к служилой мелкоте из второстепенных фамилий (большое количество дворцовых слуг – подьячих, сокольников), преобладали владения размером в полполполчети сохи (25 четвертей). Чуть реже присутствовали наделы в полполполтрети сохи (35 четвертей). Подобное единообразие, при безусловном фактическом расхождении в имеющемся количестве пахотной земли, могло быть вызвано одновременностью произведенных в предыдущие годы поместных раздач «по спискам». Несмотря на скромные размеры поместий, все фигурировавшие в этой платежнице дети боярские не получили придач. Очевидно, эти размеры рассматривались как соответствующие их уровню[620].
Близкие размеры поместий были характерны и для раздач 1547 г. в той же волости Шерна. В этом случае помещики, некоторые из которых имели знатное происхождение, получали небольшие придаточные поместья, которые должны были снабжать их провизией (в первую очередь сеном) во время пребывания в Москве. Раздачи, видимо, шли в четвертях, по определенным статьям, как это было предусмотрено позднее в 1550 г. при составлении Тысячной книги. При описании поместья И. и Д.А. Чеботовых упоминалась, например, недодача им одной четверти пашни[621].
Как многие другие намеченные мероприятия конца 1530-х гг., унифицированные оклады не получили широкого распространения и были отложены до лучших времен. Это начинание не было забыто в правительственных кругах. В проектах вопросов к Стоглавому собору 1550 г. поднималась тема несоответствия номинального и фактического окладов: «А у которых отцов было поместья на сто четвертей, ино за детми ныне втрое, а иной голоден; а в меру дано на только по книгам, а сметить, ино вдвое, а инъде болши». Позднее, в 1556 г. при принятии «Уложения о службе» именно 100 четвертей рассматривались в качестве минимального оклада. Как видно из этого сообщения, с момента проведения последнего верстания и фиксации его итогов в книгах (писцовых или «служебных», в Новгородской земле) прошло значительное количество времени. Трудно сказать, какое распространение получило верстание в действительности. В Новгородской земле оно было составлено перед проведением писцовых описаний конца 1530-х гг. «Валовая» перепись земель затронула в конце 1530 – начале 1540-х гг. большое количество уездов страны, но, очевидно, далеко не всегда преследовала цель упорядочить имеющиеся поместные оклады[622].
Необходимость проведения реформы служебной системы наглядно проявилась при организации казанских походов, от участия в которых уклонились многие служилые люди. Подобные примеры хорошо известны на новгородском материале. Присутствовали они, безусловно, и в других частях страны. Отсутствие источников не позволяет оценить масштабы этого явления. Позднее Иван Грозный предъявлял очередные обвинения боярам-изменникам о «недоборе» служилых людей в казанском походе 1553 г.: «Егда же бог милосердие свое яви нам, и тот род варварский християнству покори, и тогда како вы не хотесте с нами воевати на варвары, яко боле пятинадесять тысящ, вашего ради нехотения, тогда с нами не быша»[623]. Эти цифры, выглядят правдоподобными, учитывая реальную возможность Ивана IV сопоставить общую численность русского войска во время взятия Казани с недавним разрядом полоцкого похода 1563 г.
О.А. Курбатов отмечал низкий уровень «оружности» детей боярских и их «людей» в каширской десятне 1556 г.[624] Низкий уровень боеготовности в значительной степени объяснялся недостаточным обеспечением «воинников». Приоритетное значение приобретал вопрос о рациональном перераспределении имеющегося земельного фонда. Не случайно «Уложение о службе» предполагало конфискации избытков земли: «преизлишки же роздели неимущим», хотя в действительности этот посыл долгое время оставался нереализованным. Примеры изъятия «лишков» относятся уже к опричному времени, когда центральное правительство могло позволить себе решительные действия. В казанской писцовой книге 1568 г. упоминается факт конфискации избыточных земель у наместника князя Г.А. Булгакова «по нынешней розверстке князю Григорью отделили в меру, по розверстке не сошлося». В этом же описании у А.П. Гляткова были взяты пустоши «за мерою осталые». Аналогичные примеры обнаруживаются в писцовой книге Свияжского уезда. Незадолго до 1571 г. у нижегородского помещика С.В. Кречетникова было изъято 75 четвертей и отдано нововыезжему пану А. Демидову «как у нижегородцев имано по чети их окладов»[625].
Наличие избыточных владений, не подтвержденных служебными достижениями, должно было иметь серьезное деморализующее действие и являться источником постоянного раздражения со стороны рядовых детей боярских.
Вопрос о нормах поместного обеспечения был поднят в публицистическом сочинении Ермолая Еразма «Правительница», написанном в конце 1540 – начале 1550-х гг. Как и в более поздних десятнях, здесь последовательно перечисляются оклады: 1000 четвертей – боярский оклад, 750 – воеводский и оклады «воинов» – 500, 400, 300 и 125 четвертей. Деление детей боярских на статьи по окладам (200, 150 и 100 четвертей) было предусмотрено указом 1550 г. об испомещении тысячи «лутчих слуг»[626].
Слабые организационные возможности центрального правительства по комплектации армии в значительной степени объяснялись отсутствием необходимой информации об имеющихся мобилизационных ресурсах. В «боярской книге» 1556/57 г. упоминается «старый смотр в Казани в зимнем походе». Ссылки на него содержат сведения о сопровождавших детей боярских «людях» и их вооружении без учета их землевладения, которое, очевидно, не было зафиксировано.
Вероятно, что десятни, как документ, фиксирующий личный состав той или иной корпорации «служилого города», к середине XVI в. имели ограниченное распространение.
Ю.М. Эскин приводит цитату из спора коломенских помещиков Ф.П. Огалина и С.В. Норова, в которой упоминаются ярославские десятни «при великом государе Василье, как прадед их служил по Ярославлю». В дальнейшем эти десятни были отнесены уже к князю Василию Васильевичу. Дед местника, В.Д. Огалин действительно был переведен на службу из Ярославля в Коломну. В 1550-х гг. его имя фигурировало в ярославской рубрике Дворовой тетради. Путаница с именем и отчеством великого князя и продолжительная служба В.Д. Огалина (погиб во время осады Пскова) говорят о том, что упомянутая десятня могла быть составлена в конце 40-х гг. XVI в. или даже позднее[627].
М.Г. Кротов в подтверждение тезиса о раннем бытовании десятен ссылался на свидетельство «Повести о победах Московского государства». Обращает внимание поздний характер создания этого источника, который был составлен в конце 20-х гг. XVII в. Как было показано выше, становление поместной системы в Смоленской земле имело запоздалый характер, так что описанный в нем смотр «изо многих градов лутчих и честных людей, дворян» и земцев вряд ли в действительности имел место во втором десятилетии XVI в. Кроме этих не очень внятных известий нет других данных о существовании десятен за первую половину столетия. Не слишком убедительным представляется высказанное в этой связи О.А. Курбатовым предположение о несформировавшейся местнической культуре служилых людей, для которых ссылки на указанные документы не представляли особой ценности[628].
Ссылки на дворовую книгу 1537 г. содержатся в ряде родословных росписей. Еще больше подобных примеров насчитывается применительно к Тысячной книге и Дворовой тетради, которые активно использовались для подтверждения высокого статуса живших в середине XVI столетия лиц. Обилие помет, которые были сделаны к тексту последнего источника, свидетельствует о его широком использовании в делопроизводственных целях на протяжении всего десятилетия 1550-х гг., хотя в это время существование десятен не вызывает уже никаких вопросов. Очевидно, что у детей боярских, в том числе и представителей ничем не примечательных фамилий, не возникало особых проблем с использованием этих документов в своих целях.
Сохранившиеся частные архивы ряда дворянских фамилий показывают, что сбор разнообразных документов, связанных с фиксацией служебного статуса, велся в некоторых случаях на протяжении нескольких столетий. Особое значение такие документы должны были представлять при переселении на новое место службы, где невозможно было заручиться поддержкой соседей-сослуживцев. Трудно предположить, что весь массив десятен, а он должен был быть огромным по своему объему, был потерян. Более вероятно говорить о незначительности их бытования.