. К посадскому населению принадлежали, видимо, балахнинский городовой приказчик А.Г. Якимов и буйгородский Павлин Федоров, не говоря уже о территориях, где отсутствовало служилое землевладение. Выходцем из земцев был приказчик Корелы Мурза И. Рукульский. Примечательно, но уже упомянутый Рюма Шалимов владел поместьем в Деревской пятине, хотя Порхов, где он выполнял обязанности городового приказчика, относился к Шелонской пятине. Согласно мещерской десятне 1571 г. местный сын боярский Д.В. Вышеславцев был городовым приказчиком в Касимове («в городовых прикащикахъ и у денежного збору и у емчюги»)[754].
В конце 1540-х – начале 1550-х гг. в ряд уездов в помощь к городовым приказчикам были направлены московские присыльщики. Ими, скорее всего, были «москвитины» А. Захеевский в Можайском, К. Топорков в Суздальском и Г. Никитин в Тверском уездах соответственно. В Суздальском и в Тверском уездах они принимали участие в составлении писцового описания в начале 1550-х гг. В Водской пятине присыльщик П. Дмитриев в 1550 г. отписывал земли у помещиков на «царя и великого князя»[755].
Привлечение присыльщиков к делам «городового приказу» свидетельствовало о недостаточной эффективности городовых приказчиков и обозначило необходимость изменений в системе местного управления. Эти изменения были реализованы позднее в ходе земской реформы. Из обязанностей городовых приказчиков был исключен сбор податей, переданных в ведение выборных комиссий, привлекаемых к своим обязанностям на нерегулярной основе. Пример Невежи Лопатина показателен с точки зрения изменившегося отношения центрального правительства к городовым приказчикам, которые из «наиболее надежных ставленников», по определению Н.Е. Носова[756], были сведены на роль исполнителей низшего ранга.
Примечательно, но, видимо, именно эта особенность их положения привела к увеличению их роли в делах, непосредственно затрагивающих местных землевладельцев. В первой половине 1550-х гг. по всей стране были проведены писцовые описания, деятельное участие в которых приняли городовые приказчики (Владимирский, Рузский, Суздальский, Малоярославецкий, Вологодский, Кашинский, Серпуховский уезды)[757]. Серпуховский приказчик В. Ситчин во время этого описания проводил раздачу конфискованных у Высоцкого монастыря земель местным детям боярским.
Меньше сведений сохранилось о деятельности губных старост, получивших распространение в середине XVI в. При создании этого института был использован опыт функционирования городовых приказчиков, хотя организационные основы их деятельности были менее определенными. Еще в губном наказе селам Кирилло-Белозерского монастыря 1549 г. предусматривалась двойственность их положения. Не решенным оставался вопрос об их службе. Будучи выбранными местным населением, они не освобождались от государевой службы: «А которые старосты нашу службу служат, а от службы их отставити немочно, и те бы старосты нашу службу служили, а товарыщи их, которые не служат, с целовалники розбойные дела делали, розбойников имали»[758].
Отрывок «боярской книги» 1556/57 г. показывает, что у центрального правительства и в дальнейшем также не сложилось понимания принципов их службы. Всего в этом источнике упоминаются трое губных старост: Г.В. Щур Курчев, Я. Гневашев Рогатого Бесстужев и С.И. Наумов. Все они пропустили серпуховский смотр 1556 г., выполняя в это время свои должностные обязанности. Составители «боярской книги», однако, не торопились вычеркивать их из действующих списков. Они были учтены среди получателей жалованья и продолжали фигурировать в списках к «кормленному верстанию». Савелий Иванов Наумов (если это одно и то же лицо с Саввой Ивановым Наумовым, возле имени которого в Дворовой тетради стоит помета «умре») в 1560-х несколько раз отметился в качестве поручителя. В том числе упоминается в опричном списке поручителей по З.И. Очине Плещееве 1565/66 г. В Дворовой тетради он был отмечен по Калуге[759], которая оставалась во второй половине 1560-х гг. в земщине. Вполне вероятно, что он был взят в состав опричнины за индивидуальные достижения и, следовательно, продолжил службу уже после своего пребывания на должности губного старосты.
Видно, что названные губные старосты, в отличие от их современника Невежи Лопатина, в полном объеме сохраняли за собой прежние владения.
Подавляющее большинство губных старост, для того чтобы избежать вероятных конфликтов с центральным правительством, набиралось, конечно, из числа отставленных от службы лиц. Н.Е. Носов отметил случай Меньшого И. Кафтырева. В Дворовой тетради возле его имени стояла помета: «У смотру отставлен 62-го». В 1566 г. он был одним из переславских губных старост. В отрывках мещерской десятни 1571 г. губной староста Рюма Угримов Протасьев был помещен после служилых детей боярских. В коломенской десятне 1577 г. также не были учтены местные губные старосты[760].
В рамках отдельных уездов существовало сразу несколько губ, где исполняли свои обязанности губные старосты. Отдельные губы охватывали крупные землевладельческие комплексы – Троице-Сергиев и Кирилло-Белозерский монастыри. Очевидно, что вопрос о разграничении полномочий губных учреждений во избежание должностных конфликтов решался из Москвы. А.К. Леонтьев, а вслед за ним и М.М. Кром обратили внимание на предусмотренную в ранних грамотах (1539–1541 гг.) возможность выбранным для сыска лицам преследовать разбойников за пределами подведомственных им территорий. Логичным кажется предположение, что к этому времени там, вероятно, еще не сложились губные учреждения. Эта особенность объясняет длительную неопределенность статуса губных старост. Постепенно размеры губ стали совпадать с уездными, но этот процесс значительно растянулся во времени[761].
Набор городовых приказчиков и губных старост из числа местных детей боярских был обусловлен, скорее всего, организационными причинами. Дети боярские находились под учетом центрального правительства, что упрощало процедуру их назначения. Свою деятельность они осуществляли с имеющихся владений, хотя вопрос о нормах их поместного обеспечения не был еще окончательно решен. Не исключено, что сохранение наделов за городовыми приказчиками и губными старостами, равно как и за другими «приказными людьми» в системе управления на местах – ямскими и решеточными приказчиками, огневщиками, высыльщиками и т. д., – рассматривалось как своеобразная пенсия для отставных детей боярских. В рамках всего государства дети боярские не обладали монополией на занятие этих должностей. На территориях уездов, где отсутствовало служилое землевладение, должности в системе местного управления исполнялись выходцами из других слоев населения.
Трудно оценить реальную роль городовых приказчиков и губных старост в формировании внутрикорпоративных связей. В целом не слишком высокий статус (как отставленных от службы лиц) и постоянное обновление состава должны были превращать их во второстепенных персонажей, которые не способны были выступать в роли лидеров местных служилых миров середины XVI в. К этому стоит добавить сравнительно недолгое существование института губных старост, который к моменту введения опричнины не успел укорениться и стать связующим элементом между служилыми людьми того или иного уезда.
Уровень осознания внутрикорпоративных связей мог существенно варьироваться в разных частях страны. Сословная культура, осознание себя членами особой страты детей боярских к середине XVI в. находилось на низком уровне. Платежница Деревской пятины 1543 г. дает уникальный срез взаимодействия населения этой территории в объединении усилий по уплате «примета», дополнительного экстраординарного сбора. Особенно примечательными были случаи участия в этом процессе помещичьих крестьян, осуществлявших выплаты за своих господ[762].
Взаимовыручка была следствием коллективной ответственности, проявлявшейся как в приведенных выше случаях финансовой помощи, так и при поручительстве за тех или иных лиц. Известны были примеры поручительства детей боярских за крестьян, бравших на освоение запущенные оброчные участки земли. В Бежецкой пятине в 1550-х гг. местный сын боярский Гневаш Обирков Спешнев поручился за Ивашку Попова, а Семьянин Артемьев за Федку Левонова. В продолжение этого сюжета в 1569 г. крестьяне сына боярского Шелонской пятины А.А. Курицына встали «порукою» за своего помещика в освоении последним приданных ему пустошей. В случае же, если он «крестьян не назовет, или вперед запустошит, ино на тех поручниках пеня… и за льготные лета с тех обеж ямские и приметные деньги и всякие государевы подати по книгам»[763].
Широкий спектр взаимных отношений и обязательств за пределами социального круга, в основе которого лежали поземельные связи, проявлялся и в других видах поручительства. Поручителями по сыне боярском Ратмане Белом в 1555 г. были, в частности, кобылицкие ямщики Ушачко Григорьев и Иванко Панкратов. Среди поручителей в службе по сыне боярском И. Посникове Кузьминском и сытнике А.Л. Осокине («живет в Великом Новегороде») в том же году был среди прочих «Тимофей Семенов сын ноугородец с Варецкие улицы»[764]. Отмеченные примеры свидетельствуют о невысоком уровне развития социальных перегородок в Новгородской земле. Недостаток источников не позволяет в полной мере распространить этот вывод на другие части страны, хотя, как представляется, общее положение вещей мало отличалось в них от новгородской практики.