В.Б. Кобрин обратил внимание на отказ нижегородских детей боярских в 1511 г. сражаться на «поле» с местными крестьянами: «А поставят, господине, против нас детей боярских, и мы, господине, против детей боярских на поле битися лезем». Этот аргумент был признан судьей необоснованным, и И.И. Машков, на стороне которого выступали упомянутые дети боярские, проиграл дело[765]. Примечательно, но подобный пример сословного самосознания, по выражению В.Б. Кобрина «дворянской спеси», был единственным. В других судебных разбирательствах первой половины XVI в. дети боярские легко соглашались на «поле» с представителями других социальных групп.
Рыльская уставная наместничья грамота 1549 г. показывает, что местные дети боярские получили по ней освобождение от назначения «поля» в спорах с представителями других групп населения: «А з детьми боярскими и с их людьми посадцким людем и волостным крестьяном и бортником в какове деле ни будь поль не присужати». Ранее такая практика, видимо, имела распространение. Та же грамота не предусматривала различий в вопросе о свадебных пошлинах. По букве этого документа пошлины в пользу наместника должны были взиматься со всех жителей Рыльского уезда, вне зависимости от их социаль ного положения. Позднее в доходном списке 1568 г. И.Ф. Карамышеву на г. Ряжск специально оговаривалось: «а с детей боярских и с ых крестьян, которые живут за ними, выводные куницы и убрусного наместнику не имати»[766].
Сами дети боярские не представляли собой единого целого. Их положение отличалось в зависимости от статуса и традиций службы, свойственных той или иной корпорации. Далеко не случайно, видимо, уже в середине XVI в. некоторые из объединений служилых людей не имели представителей в структуре Государева двора. По своему происхождению и статусу многие из них ощутимо не дотягивали до нужной планки, свидетельством чего были, в частности, их невысокие поместные оклады. Дифференцированный подход для детей боярских отразился в статье Судебника 1550 г. о «безчестие»: «А которые дети боярские емлют денежное жалованье (в данном контексте – городовые дети боярские. – М. Б.), и сколко которой жалованья имал, то ему и безчестье»[767].
В этой связи важное значение приобретала самоидентификация местных детей боярских в качестве представителей того или иного «города» и восприятие себя частью социальной страты (дети боярские) через призму корпоративных объединений, а также признание этого статуса со стороны центрального правительства.
Первый пример такого рода относится к середине XVI в. В 1556 г. во время спора властей Чудова монастыря с помещиком Д. Истоминым Толстым последний привлек в качестве «смесного» судьи Л. Телешова. Подобная практика имела широкое хождение, однако в этот раз получила отпор со стороны Ивана IV, вмешавшегося в это дело. Л. Телешов был отставлен с красноречивым объяснением решения: «Тот судья, которого Данилко взял на землю, коломнетин же, з Данилком одного города, и он ему норовит»[768].
Акцентирование корпоративной принадлежности в этом случае было далеко не случайно. Предпринятый в 1550-х гг. комплекс мер по упорядочению службы: объединение дворовых и городовых детей боярских, широкое распространение десятен, выдача «вопчих» грамот заложили основу для полноценного функционирования служилых «городов». Следующими шагами в этом направлении стали введение обязательного поручительства и появление окладчиков, контролирующих процесс распределения детей боярских по статьям и выдачи им жалованья.
Первые случаи поручительства, известные с конца XV в., имели единичный характер и оформлялись на случай измены видных представителей Государева двора. Упоминания о «поруке» лиц низшего ранга относятся к 1550-м гг. Уже говорилось о том, что в это время поручительство часто не имело корпоративной и даже сословной привязки.
Система поручительства в 1550-х гг. постепенно набирала обороты, вовлекая в себя представителей всех социальных групп, так или иначе связанных с «государевой» службой. В 1553/54 г. порука была взята по посошным людям, отправленным в Тулу к засечному делу. Грамота к новгородским дьякам обязывала их привести к «поруке» воротников, сторожей, кузнецов, плотников: «Что им из города (Невеля. – М. Б.) не отъезжати никуды». В 1567 г. рассылочные дети боярские, площадный подьячий и несколько ремесленников поручились за В.А. Свербеева, ставшего недельщиком в том, что ему «недели делати в правду». Порука постепенно приобретала универсальный характер, охватывая разные стороны жизни служилых людей (в том числе обязательство платить в полном объеме подати)[769].
В общегосударственном масштабе система поручительства при выдаче жалованья детям боярским получила распространение в 1570 г. В пересказе Ф.И. Миллера во владимирской десятне требования к поручительству сводились к тому, чтобы «каждой сын боярской поставил по себе два поручителя в том, что ему служити верно, великому государю не изменить и за границу не бежать»[770]. Видна близость этой формулировки к обязательствам поручных записей по членам Государева двора, которые получили широкое хождение в 1560–1570-х гг. на случай возможных отъездов и измен: «Служити ему за нашею порукою государю нашему царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии и его детем… до своего живота и не отъехати ему за нашею порукою, и не побежати в Литву, ни в Крым, ни в Немцы, ни в ыные ни в которые государства, ни в уделы ни х кому»[771].
Примерно в это же время в структуре «городов» было инициировано появление окладчиков, выборных лиц, которые должны были следить за распределением детей боярских по статьям и выдачей им причитающегося денежного жалованья. О.А. Курбатовым была отмечена связь между окладчиками и авторитетными представителями служилых «городов», которые ранее выступали в качестве информаторов государственной власти при проведении верстаний и выдаче жалованья[772].
Очевидной представляется также их связь с «лучшими людьми», производившими «разборы» в опричных уездах. По свидетельству И. Таубе и Э. Крузе, при учреждении опричнины Иван IV произвел смотр своих будущих слуг: «Приказал каждому отдельному отряду воинов… явиться к нему и спрашивал у каждого его род и происхождение. Четверо из каждой области должны были в присутствии самых знатных людей показать после особого допроса происхождение рода этих людей»[773].
Вряд ли стоит согласиться с оценкой О.А. Курбатова роли окладчиков. По его мнению, введение этого института было связано с «клубком проблем», возникших в конце опричнины. Несоответствие норм «конности, людности и оружности» по Уложению 1556 г. наряду со злоупотреблениями опричников и сожжением Москвы могли вылиться в социальный взрыв. В этих условиях «опричнину решительно упразднили, а проведение поместного и денежного верстания власти фактически передали в руки выборных представителей самого служилого «города» – окладчиков»[774]. Возражения вызывает как решительность отмены опричных порядков, которые вскоре были продолжены созданием особого двора, так и активная позиция служилых масс. Судя по первым десятням, функции окладчиков были значительно более скромными и состояли в докладе лицам, производившим смотры, о служебной годности местных детей боярских «про их службу и про отечество, кто кому службою и отечеством в версту».
От конца 1570-х гг. до нашего времени в полном виде сохранилось лишь три десятни: коломенская 1577 г., московская 1578 г. и ряжская 1579 г. Восстановить систему взаимоотношений служилых людей внутри каждого «города» удается на основании лишь первой из них. Детей боярских Московского уезда в силу специфичности их столичного положения трудно назвать единой корпорацией. Возле имен многих из них стояли характерные пометы «на Москве не живет». Отсутствовал в московской десятне список окладчиков, что не дает возможности оценить их роль в системе поручительства. Ряжская десятня, с другой стороны, включала в себя только имена 100 детей боярских, выбранных для участия в «немецком походе, и не охватывала весь состав этого «города». Ценным оказывается также привлечение переяславской десятни 1584 г., хотя последние годы Ливонской войны не могли не сказаться на состоянии этой корпорации[775].
Введение окладчиков, очевидно, должно было уменьшить количество злоупотреблений при проведении смотров. Не меньшее значение имела их роль поручителей по местным детям боярским. Денежное отягощение, сопровождавшее «поруку», вряд ли делало институт поручительства популярным в широких слоях служилых людей. В сравнении с нормами владимирской десятни 1570 г. количество поручителей в десятнях конца 1570-х гг. по каждому отдельному представителю той или иной корпорации заметно выросло. Поручители делили между собой ответственность «в службе и в деньгах» и часто не считали возможным (или им не разрешали это делать) брать на себя слишком высокие финансовые риски. Показательной в этом отношении является ряжская десятня 1579 г. На 100 записанных в ней лиц (выборных) приходилось уже 289 поручительств (рост 44,5 % в сравнении с нормами владимирской десятни). 26 лучших ряжан не выступали в качестве поручителей. Многие из членов «городов», особенно невольные переселенцы из опричных уездов, должны были встречаться с трудностями в поиске поручителей по себе. Окладчики, в силу возложенных на них обязанностей, брали на себя эти функции, что позволяло получать причитающееся жалованье всем боеспособным детям боярским.