[137] (был сильный переполох по всей земле, и сами [люди] не знали, кто куда бежит), т. е. население Суздальской земли (под «всей землей» владимирский летописец имел в виду, разумеется, всю Суздальскую землю, а не всю Русь) восприняло происходящее как начало нового нашествия. Вряд ли такое было бы возможно, если бы ее правитель уже установил отношения с завоевателями.
Таким образом, действия Ярослава на юге Руси гораздо вероятнее трактовать как попытку взять контроль над Киевом (которым он владел до Михаила, в 1236–1238 гг., прежде чем ушел в Северо-Восточную Русь на освободившийся владимирский стол[138]) накануне нападения на него монголов, чем как выполнение мифических союзнических обязанностей перед Батыем.
Но контроль над Киевом вскоре после водворения там Ростислава Мстиславича захватывает Даниил Романович[139], и именно под его властью находилась древняя столица Руси во время ее осады и разрушения Батыем в конце 1240 г. Далее монголы вторгаются в Центральную Европу, а Ярослава в конце 1240 – начале 1242 г. больше заботят западные рубежи Новгородской земли, где княжил его сын Александр – из-за агрессии туда немецких крестоносцев.
После возвращения Батыя из Западного похода в Нижнее Поволжье, в конце 1242 г., последовал вызов Ярослава в ставку правителя улуса Джучи. Что мог ожидать Ярослав и его окружение от этого шага, видно из событий 1246 г. Тогда Ярослав умер (30 сентября) близ ставки великого хана Гуюка в Монголии, куда приехал от Батыя для присутствия на официальном возведении Гуюка на престол монгольского императора[140]. Как уже говорилось выше, посол римского папы Плано Карпини, общавшийся с людьми Ярослава, отмечал в своем сочинении-отчете о поездке, что «все полагали, что он был там отравлен, чтобы они смогли беспрепятственно и полностью владеть его страной»[141]. Под «всеми» имеются в виду, несомненно, люди из окружения Ярослава; таким образом, они не сомневались, что монголы умертвили великого князя, чтобы непосредственно владеть Суздальской землей[142]. Далее Плано Карпини упоминает о послании матери Гуюка Туракины (именно ее считали виновной в отравлении Ярослава) к Александру Ярославичу с требованием явиться в Монголию, чтобы получить землю отца, но, отмечает францисканец, «все («все», разумеется, те же самые – люди Ярослава, с которыми общался Плано Карпини. – А.77), однако, думали, что если он приедет, она либо убьет его, либо вечно будет держать в плену» (Credebatur tamen ab omnibus guod eum occideret vel perpetuo captivaret, si veniret)[143]. И такие настроения существовали после милости, оказанной Ярославу Батыем в 1243 г.! Что же говорить о 1242 г. – перспектива гибели Ярослава, с 1238 г. ведшего самостоятельную политику (несмотря на завоевание Суздальской земли Батыем), и последующей оккупации Северо-Восточной Руси должна была казаться наиболее вероятной.
В то же время отказ от поездки неминуемо, с точки зрения современников, должен был обернуться новым нашествием. В том, что вернувшееся из Центральной Европы войско может такое вторжение осуществить, вряд ли кто-то мог тогда усомниться.
Ярослав рискнул и преуспел. У Батыя не было намерений затевать новый крупный поход. Помимо усталости войск, он был озабочен проблемой вероятного избрания на великоханский престол (после смерти в декабре 1241 г. Угедея) Гуюка, с которым не ладил. В этой ситуации правитель улуса Джучи предпочел выстраивать отношения зависимости с сильнейшими русскими князьями.
Выбор Ярослава в качестве «старейшего» над всеми русскими князьями с точки зрения Батыя тоже понятен. В его пользу говорил не только факт приезда. Батый не побеждал суздальского князя в бою, а победы сына Ярослава Александра над шведами и особенно над знакомыми монголам немецкими рыцарями придавали Ярославу значимости. К тому же немцы оказывались общим врагом – ведь монголы бились с ними под Легницей в 1241 г. Убийство же Ярослава не решало ничего – в Северной Руси оставались его братья и сыновья, в том числе Александр, и такое решение предполагало бы обострение конфликта. Батый предпочел обязать Ярослава поклониться перед приемом идолу Чингисхана[144] (что заставляли делать далеко не всех знатных лиц, приезжавших к хану[145]) и признать зависимость, после чего передал ему не только Суздальскую землю, но и верховенство над всей Русью.
Даниил «оттянул» свою поездку в ставку правителя улуса Джучи до 1245 г., не покидая своей земли[146]. Михаил же, узнав в одно время с вызовом к Батыю о женитьбе сына на королевне, предпочел бежать в Венгрию, но этот выбор не принес желаемого. Очевидно, Бела IV боялся спровоцировать новый поход монголов на свою страну, поддержав бежавшего от них правителя. Король чутко следил за настроениями завоевателей по отношению к русским князьям: позже (в 1246 г.) перемену его отношения к Даниилу Романовичу (приведшую к браку дочери Белы и Льва Даниловича) галицкий летописец объяснит именно успешным визитом последнего к Батыю[147].
Ярослав решился приехать – и получил общерусское главенство, став не только великим владимирским, но и киевским князем. Даниилу и Михаилу пришлось реагировать на сложившуюся ситуацию; они позже сами принимали решение отправиться к Батыю и рассчитывать уже могли только на отчинные владения – Галич с Владимиром-Волынским и Чернигов, соответственно. Даниил получил желаемое, для Михаила поездка закончилась гибелью. И его выбор в пользу Венгрии 1243 г. сыграл здесь, скорее всего, роковую роль.
Если бы никто из сильнейших русских князей не явился бы в 1243 г. к правителю Джучиева улуса, установление прямого управления, скорее всего, продолжилось бы. На все русские земли ресурсов вряд ли бы хватило, но Киевская и Переяславская остались бы под непосредственной властью завоевателей[148], возможно, подпали бы под нее и Черниговская с Галицко-Волынской (в зависимости от дальнейшего поведения их князей). Таким образом, именно визит Ярослава Всеволодича в ставку Батыя в 1243 г. во многом предопределил установление на Руси модели опосредованного, с сохранением местных правителей, владычества Монгольской империи. И несомненно обусловил тот факт, что старейшинство среди всех русских князей закрепилось затем за великими князьями владимирскими.
Глава 4Долгосрочные последствия деятельности Александра Невского
В отличие от героев предыдущих глав Александр Невский – фигура, всегда находившаяся в центре внимания историографии, и, казалось бы, деятельность его изучена вдоль и поперек. Однако, если говорить о вопросе воздействия политики Александра на дальнейшую историю Руси, все не так однозначно.
Разумеется, наибольшее внимание всегда уделялось самым громким военным победам Александра Ярославича – над шведами и немецкими крестоносцами: Невской битве 15 июля 1240 г. и битве на Чудском озере (с конца XV в. именуемой «Ледовым побоищем»[149]) 5 апреля 1242 г. Но оценки их значения в историографии различны. Мнения здесь колеблются от отражения скоординированного нашествия католического Запада на Русь[150] до объявления этих событий малозначительными, рядовыми пограничными столкновениями, каких много было и до, и после того времени[151].
Конфликты со шведами 1240 г. и немецкими крестоносцами 1240–1242 гг. действительно разворачивались на границах Новгородской земли, но заурядными отнюдь не были.
Ранее 1240 г. шведские войска только однажды входили в Неву – почти столетием раньше, в 1164 г. Тогда шведам удалось пройти через нее в Ладожское озеро и осадить Ладогу, где подоспевшее новгородское войско нанесло им поражение[152]. Какова была цель похода шведов 1240 г. – неясно: то ли дальнейшее движение к той же Ладоге, то ли попытка закрепиться на Неве возле устья Ижоры[153]. Удар, нанесенный шведам Александром, вынудил их бежать[154], и планы завоевателей, какими бы они ни были, не осуществились. Следующая попытка войти в Неву была предпринята шведами только через 60 лет, в 1300 г. Она поначалу имела успех, в устье Невы ими была построена крепость Ландскрона («Венец земли»), но в следующем году русские войска во главе с сыном Александра Невского великим князем владимирским Андреем взяли ее и разрушили[155].
Немецкие крестоносцы, в течение предшествующих десятилетий завоевавшие земли народов Восточной Прибалтики, в конце 1240 г. впервые совершили масштабное вторжение на территорию собственно Новгородской земли. Им удалось захватить Изборск – самый западный ее город, а затем второй по значению город Новгородской земли – Псков (и удерживать его более года), а также Копорье – опорный пункт Новгорода на юго-восточном побережье Финского залива. В 1241 г. немецкие отряды появлялись уже в 30 верстах от самого Новгорода[156]. Экстраординарность происходящего для современников не вызывает сомнений.
Александр, возвратившийся в 1241 г. на новгородское княжение, отвоевал Копорье и Псков, а затем нанес поражение