щих в своем заблуждении язычников.
— У нас и без того забот хватало.
Пыльная буря обрушилась на них недалеко от окраин Мэньтоугоу, в самом конце пути, который они проделали при лунном свете, постоянно спотыкаясь и думая лишь о том, как бы быстрее добраться до людей.
— Оказалось, что Ито — это телохранитель Мицуками — ранен серьезнее, чем ему хотелось показать нам. Почти сразу же полковнику пришлось предложить ему свою помощь. А Карлебах совсем выдохся, — Эшер размял запястья, болевшие после того, как ему пришлось удерживать на конце копья жуткую тварь, которая весила более ста пятидесяти фунтов и не просто отказывалась умирать, но и хотела убить его самого. — Мицуками привез нас в своем автомобиле — Карлебаха, меня и Ито, — потому что поезд отходил только утром. Даже когда буря почти миновала нас, ему едва удавалось удержать автомобиль на дороге. Полковник не объяснил, как он там оказался, но, скорее всего, они с Ито следили за нами большую часть дня. Наверное, Мицуками узнал меня и, вполне возможно, до сих пор считает немецким шпионом. Думаю, он навестит нас вскоре после завтрака, чтобы расспросить обо всем, что ему не удалось выведать прошлой ночью.
Лидия оглянулась через плечо на дверь спальни, где старый ученый провел остаток ночи. Хотя предложенный полковником коньяк несколько оживил Карлебаха, все же он едва смог подняться по лестнице, а его бледное до серости лицо (пусть даже частично виной тому был электрический свет, в котором блекли все краски) встревожило и Эшера, и Лидию.
Поскольку Лидия никогда не отправлялась в путь без стетоскопа и сфигмоманометра, которые и сейчас обнаружились в одном из дюжины дорожных кофров с нарядами от Уорта и Пуаре, она померила Карлебаху давление, убедилась, что его сердце бьется ровно, хотя и несколько медленнее обычного, а затем приготовила успокоительное. Ночь она провела в комнатке Миранды вместе с миссис Пиллей, а сам Эшер прикорнул на софе в гостиной.
Хотя окна были закрыты ставнями, задернутые шторы колыхались под порывами холодного ветра, несущего тучи пыли, а в воздухе стояла серо-желтая пелена, образованная мелкими частицами суглинка. Из детской время от времени доносился плач Миранды, которой пыль лезла в глаза, нос и кашу.
— От Исидро никаких новостей?
Лидия покачала головой.
Элен, похожая на добродушного неторопливого тяжеловоза в своем накрахмаленном ситцевом платье, какие полагалось носить горничным в утренние часы, пришла забрать поднос, и через распахнутую дверь со «служебной» половины номера до Эшера донеслись восклицания миссис Пиллей: «Ну же, девочка моя!»
— Похоже, Миранде ее первая пыльная буря пришлась не по вкусу, — заметил он, и Элен хихикнула.
— Она всё старается убрать пыль из каши, и эта Пиллей, — Элен не питала особого уважения к няне, чье мнение о демонстрациях рабочих («Их нужно арестовать!») и праве голоса для женщин («Их нужно отправить домой к мужьям, которые вообще не должны были их выпускать!») она сочла варварским, — уже замучилась ей ручки вытирать. И глазки у нее чешутся. Не знаю уж, как мы будем ее купать, с такой-то пылью — вода тут же превращается в грязь. А как себя чувствует профессор Карлебах?
— Я как раз собиралась проверить, — Лидия встала, не таясь, взяла очки, которые она сняла при звуке открывающейся двери, и двинулась в сторону спальни. — Нет-нет, Джейми, останься и допей кофе. Ночью я слышала, как ты вставал и навещал его, а ведь тебе самому надо было отдохнуть.
Элен вышла. Эшер снова сел, по-прежнему держа в руках кофейную чашку, и задумчиво уставился на приоткрытую дверь спальни. Фрэнсис Бэкон как-то написал: «Тот, кто имеет жену и детей, отдал заложников судьбе: они — помеха для крупных предприятий, как добродетельных, так и порочных»…
Бросив взгляд на чашку, он заметил, что кофе покрылся тончайшим слоем пыли. Эшер радовался тому, что Лидия и Миранда рядом с ним, поскольку так он мог защитить их или хотя бы знал, какая опасность им грозит. Но ночью во сне его преследовали отражающие свет глаза и бесформенные лица, проступающие в свете звезд. И вонь гниющей плоти. Он смертельно устал, и все равно несколько раз просыпался, не столько из-за беспокойства о старом друге, сколько из-за кошмаров: ему снилось, что когтистые лапы скребутся в окна, что сутулые темные фигуры снова скользят за ним вдоль канала со стоячей водой.
Насколько они разумны? Смогут ли узнать его, если снова увидят? Станут ли преследовать? И хватит ли им сообразительности понять, что рядом с ним есть люди, которых он любит?
Он ощутил, как где-то глубоко внутри заворочался страх. В бытность его полевым агентом его единственным недостатком было воображение. Полезнейшее качество, но одновременно с тем и обоюдоострое оружие.
И что там с пекинскими вампирами? Он вспомнил, как нервничал Исидро, вспомнил собственную прогулку вдоль канала позапрошлой ночью, о том, как кто-то следовал за ним, следил…
За несколько месяцев до рождения Миранды Лидия вшила серебряные цепочки в оторочку занавесок на детской кроватке и даже в ленты, которыми собиралась перевязывать завернутого в одеяльца ребенка. Сама мысль об этом, а также и о том, что Оксфорд от Лондона отделяет не более семидесяти миль, и хозяину Лондона известно, где они живут, по-прежнему наполняла его гневом, страхом и чувством вины.
Он уволился из департамента перед тем, как сделать Лидии предложение (сама она тогда была лишенной наследства студенткой без гроша в кармане), но все равно терзался сомнениями. Шпионаж — занятие для холостяков, и даже вышедшие в отставку шпионы до конца дней своих вынуждены жить с оглядкой. В глазах Эшера величайшим из бессчетных грехов Исидро стало то, что семь лет назад, когда испанец вовлек его в дела лондонских вампиров, о существовании Лидии узнали те, кто охотится в ночи. Лидии, а теперь еще и рожденного ею ребенка.
Она вернулась в комнату, сворачивая стетоскоп:
— Он еще спит. Бедняга, в его возрасте… Вынуждена заметить, Джейми, что с твоей стороны было нечестно взять с собой Карлебаха и оставить меня собирать сплетни в компании баронессы. И потом, к тому времени, как я доберусь до Минляна, смотреть там уже будет не на что — кости рассыплются в труху.
— Mea culpa! — Эшер вскинул руки, показывая, что сдается. — Но раз уж ты вытерпела общество баронессы…?
— Ты знал, что она из себя представляет?
— Господа судьи, я не виновен в том, в чем меня обвиняют… хотя до меня доходили слухи, — краешком салфетки он снял с кофе пленку пыли, слил остатки из кофейника во вторую чашку и накрыл ее блюдцем. — И если уж речь зашла о слухах…
— Да, — вздохнула Лидия. — Слухи…
И она подробно пересказала ему обо всем, что узнала за время посещения Шелкового переулка. Когда она закончила, Эшер сказал:
— Увы, но то, что твоя подруга рассказала об отце Ричарда Хобарта, соответствует истине. Даже в Оксфорде у Гранта Хобарта была сомнительная репутация. Разумеется, мало кто из нас был настолько наивен, чтобы в поисках удовольствий связываться с городскими девицами…
— А я-то думала, что годы учебы ты провел в монашеском уединении, склонившись над словацким словарем!
— Персидским, — с усмешкой поправил Эшер. — И, боюсь, в отношении меня ты права.
Он снял со своей чашки блюдце, отпил глоток и вернул блюдце на место.
— Еще до того, как меня пригласили на службу в департамент, я не понимал, зачем напиваться пять раз на неделе, как делали мои соседи по лестничной клетке. Полученное воспитание уберегло меня от сетей тех девиц, с которыми мои соученики встречались в Лондоне. Пьяные студенты способны на многое, но Хобарту удалось выделиться даже на их фоне. Он оправдывался, говорил, что девушки сами его просили… Тогда, в восемьдесят втором, ходили слухи, что он убил женщину в каком-то из лондонских притонов.
— Намеренно? — голос Лидии звучал ровно, но Эшер видел, что она потрясена.
Эшер задумался. В памяти всплыл весенний вечер в общей комнате для младшекурсников, которая вдруг погрузилась в тишину, когда в дверях появился Хобарт. Вскоре после этого Хобарт подошел к нему и попросил давать уроки китайского языка, который сам Эшер учил уже два года. Отец дал ему три месяца, сказал Хобарт, с вызовом глядя Эшеру в глаза, чтобы он подтянул язык, прежде чем отправиться служить на Дальний Восток.
С неохотой он ответил:
— Думаю, да.
Лидия промолчала; пальцы ее нащупали кофейную ложечку, и теперь она машинально вычерчивала тонкие узоры в пыли, покрывавшей белую скатерть. Наконец она сказала:
— В прошлом году я прослушала лекцию доктора Биконсфильда, который считает, что подобное поведение связано с атавистическими пороками нервной системы. По-моему, тогда ему не удалось обосновать свою теорию. Интересно, как обстояли дела с отцом сэра Гранта.
— За все то время, что мы вместе учились в Оксфорде, об отце Хобарт заговорил со мной лишь однажды. Я слышал, что леди Хобарт была ужасной женщиной. Как бы там ни было, неважно, передается по наследству потребность в насилии и невозможность иным способом получить удовольствие, или нет. Ричарда подставили. В департаменте мы часто проворачивали такие фокусы, чтобы заполучить нужного человека, хотя, насколько мне известно, к убийствам не прибегали. И Ричард, и несчастная мисс Эддингтон — всего лишь инструменты. Настоящая цель — Хобарт.
Лидия на мгновение задумалась:
— Тогда он прав. Это дело рук китайцев.
Она заключила рисунок в несколько аккуратных квадратов. Эшеру стало интересно, не вспоминает ли она сейчас об Исидро, который за долгие годы убил не одну женщину, и даже не двух.
— Пока мы в Пекине, я хотел бы сводить тебя в оперу, — сказал он через некоторое время. — Там нет кулис и колосников, и когда нужно сменить декорации или вручить герою меч, помощники передвигаются по сцене на виду у публики. Но так как они всегда одеты в черное, зрители притворяются, что их на сцене нет — просто соглашаются не замечать их.
— Как не замечают слуг в посольствах, — в ее голосе звучала грусть. Теперь она знала, кто мог взять галстук из комода Ричарда Хобарта. Кому было известно о намерении Холли Эддингтон женить его на себе, кто понимал, что если кто-нибудь знакомый скажет ей: «Он ждет вас у калитки», она поверит и выйдет в сад. — Да и вообще слуг, если на то пошло.