яогуай… как фигурами на шахматной доске?
У нас ваша жена…
Сердце противилось самой мысли об этом, но долгий опыт работы полевым агентом заставлял задуматься над тем, как им удалось захватить Лидию.
Неподалеку от себя Эшер услышал, как один из солдат вдруг дернулся и втянул с шумом воздух, и тут же запищала брошенная об пол крыса. Снова тишина. Наконец он на миллиметр сдвинул крышку фонаря.
— Идем.
26
Британское посольство, Пекин.
Вторник, 12 ноября, 1912
Миссис Эшер,
Могу ли я надеяться, что вы уделите мне пять минут вашего времени? Я ни в коем случае не осмелился бы беспокоить вас, если бы не дело величайшей срочности и важности.
Ваш преданный слуга,
Эдмунд Вудрив.
— Прошу вас, мэм, — миссис Пиллей удержала руку Лидии, не давая ей порвать записку. — У него был такой отчаявшийся вид, когда он повстречал меня в фойе. Вряд ли бы он прождал вас все утро из-за какого-нибудь пустяка.
— Вот как?
Лидия повертела листок в обтянутых черным шелком пальцах. Сама она вполне ожидала чего-то подобного от самого настойчивого из своих поклонников. Когда они с Мирандой, Элен и миссис Пиллей проходили через фойе, возвращаясь с прогулки к стенам Внутреннего города в компании Аннетты Откёр, Лидия мельком заметила его высокую нескладную фигуру с выпирающим животом. Едва он начал вставать из кресла, она ускорила шаг и поспешила к лестнице.
Ее вымотали постоянные мысли о том, что сейчас происходит в горах Сишань — о Джейми, вступившем в схватку с Иными, то ли спящими, то ли бодрствующими, о Симоне, которому предстояло навеки остаться в шахтах с этими существами. Все то время, пока они обозревали пугающее своим величием море серых, зеленых и алых крыш, Аннетта Откёр, при всей ее любви к сплетням и лукавом коварстве, умело поддерживала разговор о пустяках, не позволив себе в адрес Лидии ни единого замечания об отсутствующем виде и молчаливости.
Как с удивлением осознала Лидия, свежеиспеченная вдова могла рассчитывать на послабления.
Но едва ли Эдмунд Вудрив проявит такое же понимание.
— Прошу вас, — в голосе маленькой няни слышались слезы. — У него преданное сердце, мэм, и он так вас любит.
— Он задолжал клубу, портному, торговцу вином и лондонскому обувщику более пятисот фунтов, — сухо ответила Лидия. — И любовь в нем подогревается мыслью о независимом доходе, который позволил бы ему рассчитывать на продвижение по службе.
Миссис Пиллей слегка покраснела. В ее глазах читалась мольба. Она знала, что ее чувства к посольскому чиновнику навеки останутся неразделенными, ведь без приличного приданного ни он, ни кто-нибудь еще не проявит к ней интерес…
«Если, конечно, он не решил приударить за ней, чтобы она помогла ему с запиской», — подумала Лидия, одолеваемая одновременно жалостью и подозрительностью. Бросив взгляд на лицо няни, она утвердилась в своей догадке. Ну конечно же, так все и было.
Лидия вздохнула, чувствуя легкую дурноту, и изучила свое отражение в зеркале. Затем удалилась в спальню, чтобы исправить ущерб, нанесенный ее внешнему виду за час степенной прогулки под защитой многослойной вуали (которой хватило бы, чтобы поставить навес над лужайкой в Новом колледже). Немного рисовой пудры, легкий слой туши на ресницах («Может быть, я и вдова, но это не повод выглядеть испуганной»), аккуратно приглаженные волосы… Поправив прическу, она убрала очки в серебряный футляр, снова натянула перчатки и спустилась в фойе, напоминая себе, что нужно быть вежливой и при этом не скрывать горя.
Симон… Он сумеет выбраться…
Спустившись по лестнице, Лидия увидела Вудрива, меряющего шагами коридор перед дверью в маленький частный кабинет. Краем глаза она заметила китайского бригадира, который о чем-то спорил с управляющим у стойки, и трех рабочих, стоявших рядом с грудой свернутых ковров. Вудрив поспешил ей навстречу и взял ее за руку с благоговением, за которым почти не чувствовалась нервозность жеста.
— Мадам… миссис Эшер… благодарю вас! Мне действительно не хотелось причинять вам хлопот, но у меня не было выбора…
Он завел ее в кабинет с синими шторами и закрыл дверь.
Из кресла у камина поднялся Грант Хобарт.
— Миссис Эшер…
Лидия резко повернулась к Вудриву. На его лице читались отчаяние и вина.
— Пожалуйста, миссис Эшер, простите меня, прошу вас! Мистеру Хобарту нужно поговорить с вами. Он сказал, что писать вам бесполезно…
— Я и в самом деле не ответила бы на его письмо, — гневно ответила Лидия, — поскольку не хочу говорить с ним. Говорить с человеком, который оболгал моего мужа? Который, испугавшись, что станет известно о запятнавшей его руки крови, обрек Джейми на смерть?
— Крови? — Вудрив бросил умоляющий взгляд на Хобарта, который в два шага пересек кабинет и оказался рядом с Лидией.
«Он отвратительно выглядит, — подумала Лидия, стараясь не щуриться, чтобы лучше рассмотреть Хобарта. — Словно после лихорадки. Переживает из-за Ричарда? Но ведь ему прекрасно известно, почему убили Холли Эддингтон».
— Сами его спросите, — холодно сказала она. — Или он заплатил вам за то, чтобы вы не задавали вопросов?
Из-за нахлынувшей злости ей потребовалось несколько мгновений, чтобы узнать запах, исходивший от одежды Хобарта. Из-под сбивающего с ног аромата французского одеколона пробивалась сладковатая вонь разложения и гнили… и что-то еще, какой-то химикат… хлороформ?
Она развернулась, чтобы выбежать прочь из кабинета, но было слишком поздно. Хобарт с силой схватил ее за руку и закрыл ей рот и нос влажной тряпкой. Лидия задержала дыхание, пнула его по щиколотке…
И тогда из-за шторы, наполовину прикрывавшей дверной проем, вышел китаец, одетый на европейский манер, одной рукой зажал Вудриву рот, а второй вогнал ему в шею стальной стилет длиною в фут под таким углом, чтобы лезвие, пронзив горло, вошло (как предположила Лидия) в продолговатый мозг и мозжечок. Последней ее мыслью перед тем, как потерять сознание было: «Отличный удар, учитывая обстоятельства…»
Эшер почуял яогуай примерно за пятнадцать минут до того, как те окружили его небольшой отряд. Дрожащего света двух фонарей едва хватало, чтобы считать повороты и различать редкие ориентиры, отмеченные на карте: вот эта вырубка (или углубление) в самом деле была заброшенной камерой, заполненной «порожняком», как говорили в Уэльсе, или же они еще не дошли до нужного места? И что значил внезапный подъем пола: то, что они свернули не в тот тоннель, или же что за двадцать лет, прошедшие со времени составления карты, пол успел вспучиться? В шахте было холодно, но Эшер вспотел от постоянной концентрации внимания; больше всего ему сейчас хотелось знать, сколько еще им осталось идти до места взрыва и как быстро распространится выпущенный из баллонов газ.
И где сейчас солнце.
Идущий перед ним рядовой Сэки прошептал: «Нани-ка ниои дэсу ка?» — и через мгновение Эшер тоже ощутил гнилостный рыбный запах, смешанный с вонью немытого тела.
Сорок, как сказал Исидро.
Он сверился с картой.
— Сюда. Здесь есть ствол, выходящий в нижнюю галерею, а чуть дальше — еще один, ведущий наверх.
Если, конечно, они не перепутали тоннели.
Ствол действительно был — штрек обнаружился через несколько ярдов, не в том месте, где показывала карта; там же нашлась и лестница с подгнившими перекладинами, которые трещали и шуршали под весом людей, спускавшихся в черный провал глубиною в сорок футов. Потолок галереи нависал в каких-нибудь пяти футах от пола, местами вода доходила до лодыжек, из-за чего идти приходилось с опаской, то и дело оскальзываясь.
Затем, подобно порыву ветра, за которым следует шторм, до них донеся шорох когтей и крысиная вонь.
За освещенным пятном Эшер заметил движение и увидел реку блестящих глаз. Он торопливо расчехлил сопло и поджег запальник (осталось всего шесть спичек…), но когда он направил струю пламени на крыс, до первых их рядов оставалось не более двух ярдов. Крысы заверещали, выталкивая вперед горящих вожаков, затем все их скопище разбежалось, образовав полукруг. Мицуками и Нисихару прошлись огнем по движущимся флангам крысиной армии; после долгих часов в темноте вырывавшееся из огнеметов пламя ослепляло.
Господи, хоть бы это была единственная стая…
Так и оказалось. Уцелевшие крысы с писком унеслись прочь, обугленные тела образовали под ногами зловонный, местами шевелящийся ковер, на котором тут и там догорали остатки горючей смеси. Эшер двинулся вперед, наступая на мягкие тушки. Он надеялся, что дальше, в конце галереи, и в самом деле есть ведущий наверх ствол, и лестница там сохранилась настолько, что выдержит их вес. За спиной раздался плеск воды, встревоженной крохотными лапками, затем — царапанье когтей по камням.
— Там! — выдохнул Карлебах.
Когда тускнеющий свет фонаря выхватил из темноты уходящий вверх ствол, оттуда упала крыса. За ней последовали еще две.
Вот же дрянь.
— Я пойду первым, — Эшер встряхнул висящий за спиной ранец огнемета, проверяя вес. Слишком легкий. Сколько еще смеси у него осталось?
Он догадывался, что ждет их наверху.
Крысы выстроились вдоль самой верхней планки, окружили яму, из которой торчали концы скрипучей лестницы. Глаза угольками светились в темноте, образуя невысокую живую стену. Эшер выпустил в них струю пламени, поднялся еще на ярд (прицепленный к поясу фонарь неуклюже раскачивался на уровне бедра), затем ухватился поудобней и снова выстрелил, расчищая край ствола. Еще несколько перекладин, и вот уже его локти упираются в твердый пол. Он еще раз нажал на спусковой крючок, заливая желтым жидким огнем площадку в несколько ярдов. Выбрался наружу и крикнул вниз:
— Поднимайтесь! Живо!
Он опять прошелся струей огня по надвигающимся крысам, чтобы отогнать их прочь. Через несколько мгновений огнемет выплюнул последние сгустки пламени и с шипением затих; следующую волну грызунов смел Мицуками, а Эшер, бросив пустой баллон, протянул руку Карлебаху, помогая тому подняться по лестнице. Ста