В сей миг тишины, перед тем, как начать обвинительную речь, никакие личные мотивы не таились в душе патриарха. Только благо России, только честь и достоинство российского первосвятителя двигали приговор патриарха Иова.
— Да будет воля государева, — начал Иов своим сильно звучащим голосом. — Мы же удостоверились несомнительно, что пред государем Михайлы и Григория Нагих и угличских посадских людей измена явная; что жизнь царевича Дмитрия прекратилась судом Божим; что Михайла Нагой есть виновник кровопролития угличского, действовал по внушению личной злобы и советовался с злыми ведунами, с Андрюшкой Молчановым и другими; что граждане угличские вместе с ним достойны казни за свою измену и беззаконие, учинившие смерть государевых приказных людей, дьяка Михайлы Битяговского с сыном, Никиты Качалова и других дворян, жильцов и посадских людей, которые стояли за правду....
В душе Иов противился всяким казням, жестокостям, кровопролитиям. Но он был неистовым защитником христианской нравственности, боролся за её торжество. В Угличе он увидел попрание Заповедей и Законов Божих. Сие противоречило духовному миру верующих, шло от чёрных сил и должно быть наказано. И всё-таки Иов делил ответственность за наказание угличан между властью царской и церковной. Поэтому, заключая приговор, добавил:
— Но сие дело есть земское; ведает оное Бог и государь: в руке державного опала и милость! — Зная, что в судьбе опального Углича уже ничего нельзя изменить, он закончил: — А мы должны единственно молить Всевышнего о царе и царице, их многолетнем здравии и о тишине междоусобной брани.
И Дума порешила, а царь Фёдор повелел завершить дело и казнить виновных. Пал приговор и на весь род князей Нагих.
Через несколько дней их всех привезли в Москву, а с ними кормилицу Ирину с мужем, ведуна Андрюшку Молчанова. На Житном дворе их снова допрашивали. И дыба, и огонь с раскалёнными клещами были в ходу. Никто из Нагих, однако, и слуги их не признали смерть Дмитрия ненасильственной.
— Самостийна смертушка мне бы надобна, — кричала под пыткой кормилица Ирина.
И Марья твердила своё на дыбе:
— Злодеи отняли жизнь у царевича!
И тогда вдовствующую царицу постригли в монахини, нарекли Марфой и отвезли в Высинскую пустынь за Белоозеро.
Не миновало суровое наказание и братьев Нагих. Их отправили по тюрьмам в разные города на север России.
В Угличе тоже была учинена расправа. Сто восемьдесят горожан закончили жизнь на плахе под топором палача. Многим вырвали языки, отрезали уши.
По настоятельству Геласия и по повелению Иова был наказан колокол соборной церкви, который поднял горожан на расправу над Михаилом Битяговским, над другими невинными жертвами. Колокол сняли с колокольни, выпороли кнутом на площади и отправили на вечную ссылку в Тобольск.
Многих угличан с семьями, со скарбом и животиной погнали в сибирскую ссылку и населили ими город Пелым. С того времени вотчина князей Нагих город Углич стал приходить в запущение, обречённый на медленное вымирание.
Тела всех убитых при бессудной расправе в день смерти Дмитрия вынули из ямы на городской свалке, положили в гробы, привезли в церковь, отпели и похоронили в ограде соборной церкви, в виду дворца Нагих.
Угличские события постепенно стали забываться. Но ненадолго. Близился час, когда они дадут о себе знать с новой силой…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯВЕСТИ ИЗ ЦАРЬГРАДА
А пока Россия пребывала в тишине, словно после буйных хмельных праздников. Оно, похмелье, всегда тяжело переносится. Но народ живёт больше упованием на будущее, нежели трепетом за прошлое. Был Иван Грозный — канул в лета; случилось убийство в Угличе — миновало и тоже преданием становится. А вот что впереди — занавеску-то каждому хочется приоткрыть, заглянуть в будущее. Да как заглянешь?! На Москве и по всей России после казни ведуна Андрюшки Молчанова охота началась на ведьм, чародеев и колдунов. Будто и повеления ни от кого не исходило, а объезжие и приставы навострились отлавливать всех, кто пророчествовал.
Но про всякие нечистые силы, про ведунов и ведьм забывают, как только на небе ясное солнышко появляется. Вскоре же после Углича небо над Россией стало солнечным, ясным и жизнь потекла боголепнее. А тут кстати из Корсуни пришли вести о том, что едут в Москву послы Вселенской православной церкви. Ещё никто из священнослужителей не знал толком, какие грамоты они везут, но все были уверены, что с добрыми вестями. И то сказать: чего ради им больше месяца корм переводить, гнать коней через полсвета с плохими вестями. Гонца бы хватило послать. А коль в каретах, само собой — за милостыней. Как бы то ни было, а послы — это всегда важные дела, важные события. И по Москве начали благовестить колокола.
Как раз праздник Владимирской иконы Пресвятой Богородицы подоспел. Патриарх вёл торжественную литургию в главном соборе державы — Успенском. Хор пел тропарь: «Днесь светло красуется славнейший град Москва, яко зарю солнечную восприимши, Владычице, чудотворную твою икону, к ней же ныне мы притекающе и молящеся...» А тут митрополит Крутицкий Геласий появился. Шагал широко. Был возбуждён. Глас под купол собора улетел.
— Святейший владыко, прости за порыв. Радость великая пришла: послы царьградские в первопрестольную пожаловали, заставу уже миновали!
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! — воскликнул Иов, подняв глаза под купол собора. И распорядился: — Дай повеление благовестить, брат мой!
Такое повеление как не исполнить, вмиг полетела команда на кремлёвские колокольни. И вот уже князь московских колоколов «Лебедь» дал о себе знать. Минуту-другую Москва прислушивалась к нему. И поняла, в чём справа, и отозвалась тысячью звонных голосов.
— Лепота! — восторгался Геласий.
— Боголепно! — признал Иов.
Патриарх и митрополит вышли из собора. За ними потянулось всё духовенство, которое было в этот час в кремлёвских соборах. Архиереи двинулись встречать царьградских послов. Вот и Фроловы ворота миновали. Не по уставу сие. Да что там устав, ежели долгожданных гостей встречали. Но на Красной площади — людское море — ноне большой торговый день. Иов решил вернуться в Кремль и ждать гостей на Соборной площади. Так и сделали. Ждали недолго. Шум ликующий на Красной площади возник, в Кремль докатился, колокола веселее заговорили. Да из Фроловых ворот запылённая и старая карета появилась, к соборам двинулась.
Остановились усталые кони. Тишина возникла. И в этой тишине открылась дверца кареты и гость появился, саном митрополит. Увидев первосвятителя, направился к нему. Сошлись, гость голову склонил. Иов благословил его. И тогда он представился:
— Митрополит Терновский Власий, прибыл к вам, владыко святейший, повелением патриарха Вселенской церкви Иеремии...
— Слава Всевышнему! — воскликнул Иов. — С чем пожаловал, брат мой?
— Привёз Вселенскую Соборную грамоту, святейший, — ответил митрополит Власий и показал на ларец, который держал молодой священнослужитель, шедший позади.
Иову не терпелось получить грамоту немедленно, но он сдержал свой порыв и пригласил митрополита в Успенский собор. Там пели кондак. Иов провёл посла в алтарь и только здесь попросил вручить ему грамоту. Митрополит Власий достал из ларца грамоту и подал её Иову.
— Да пребудет ваша церковь отныне и во веки веков в равном братском союзе с церковью Константинополя и прочих церквей, — произнёс митрополит Власий.
Иов не спешил вскрывать грамоту. Хотелось ему, чтобы о написанном узнал вместе с ним государь. Чтобы знатные бояре услышали, все иерархи церкви, чтобы порадовался вести из Царьграда Борис Годунов, сделавший так много для торжества святой цели. Сам Иов только теперь почувствовал, как долго и терпеливо ждали этого дня. Бот уже больше двух лет прошло с торжественного венчания патриарха...
И побежали во все концы Кремля церковные служки, дьячки — оповещать сановников, царедворцев, чтобы собрались в Успенский собор. Патриарх оставил митрополита Терновского на попечение Геласия, сам ушёл в царский дворец. Услужитель нёс ларец с грамотой следом.
Иова встретил дворецкий Григорий Годунов, повёл его в покои царя. Фёдору уже доложили о приезде гостя из Константинополя. И сам он горел нетерпением узнать новости. Ждал Фёдор третьего места для русской церкви после Царьграда и Александрии. Им он уступал первенство над Москвой, другим — Антиохии и Иерусалиму — не хотел. Да и было так сказано патриархом Иеремией, что русской церкви, как самой сплочённой и величественной в христианском мире, уготовано третье место.
— Ну что там первосвятители, отче владыко? — спросил нетерпеливо царь Фёдор, как только патриарх вошёл в Золотую палату.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — благословил царя Иов. А потом взял из ларца, который держал Григорий, грамоту, подал её царю. — Тебе, государь-батюшка, смотреть её.
— Святейший, как можно! — Но протянул руку и взял грамоту. — Обаче мы подержим её. — И держал словно драгоценную реликвию.
— Подержи, государь. Твоими молитвами, твоим рвением и величием сия грамота стала явью неугасимого света русской православной церкви.
Царь Фёдор осмотрел грамоту со всех сторон, печати проверил и вернул Иову.
— И твоими, отче владыко святейший. Русский народ никогда не забудет твоего усердия и радения во имя святой православной веры и её торжества на Руси.
Патриарх принял из рук царя грамоту.
— А теперь, мой государь, нам пора в собор, — произнёс Иов.
В этот миг в царскую палату вошёл Борис Годунов.
— Слышу, у нас торжество близко! Так не пора ли брагу, медовуху да пиво на площадях выставлять?!
— Выставляй, правитель. А мы что, мы токмо пить будем, — пошутил царь Фёдор.
— Спасибо тебе, царь-батюшка, за милость. А я все погреба распечатаю, варницы открою, — оживлённо отозвался Годунов. Лицо у него посвежело, глаза были живые. А ещё несколько дней назад оно было землистого цвета, с провалившимися в черноту глазами. Не прошла ему даром угличская трагедия. А тут ещё пожару случилось погулять в Земляном городе первопрестольной. Как раз одно на другое наложилось: разбой в Угличе и пожар в Москве. Но в столице милостью Божьей потерь было немного, сгорела одна слобода, где жили ремесленники: обувщики, кожевенники, скорняжники. Близко к сердцу принял эту беду Борис. Злые языки поговаривали, дескать, оттого так переживал, что сам наслал ночных татей учинить пожар, дабы отвлечь народ от беды в Угличе. Чего только не наговорят недруги. Да Борис и тут показал свой ум и добросердие к простому народу. Как пришла пора погорельцам отстраиваться, многим помог: лесу дал из своих ближних лесов, плотников малосильным горожанам прислал, все срубы на торжищах скупил и отдал — всё безвозмездно. К Борису сон вернулся, жизни радовался и деятелен был как никогда ранее. «Время всё лечит, — подумал Иов, — разве что душу, поражённую грехом, не вылечит».