Тут выискался в толпе сведущий торговый человек Иван Захаров, подступил он к ларьку, где дьяк Грач глагольствовал, и крикнул:
— Люди, люди! Сей тать есть выкормыш Ондрея Щелкалова. Да помню я, как на Москве торговал онгличанин Антоний Мерш, как сей дьяк Грач по воле Щелкана в кабалу ввёл Антония. И сказал Мерш: «Все те долги велел мне делати канцлер Ондрей Щелкалов да подьячий Степашка Грач и на гостины имена писать». Потом же Степашка Грач во всём отказался и в кабалу взяли Антония!
Горожане только ахнули и в сотню рук потянулись к дьяку Степашке, стянули с крыши, бить стали. И забили бы до смерти, если бы не возникла другая сила. На горожан бросилась пешая свора вооружённых людей. Да кто они, откуда, горожане и понять не успели. Удирать нужно, головы прятать от дубин и кистеней. Но не все поддались панике. Встали горожане и против вооружённых, сами же что ни есть похватав для обороны, а больше головни из костров.
Тут и помощники горожанам появились. На горячем коне врезался в пешую свору Богдан Бельский, известный всей Москве, а с ним до сотни лихих конников налетели на пеших. И пошли их гнать-теснить, плетями лупить да кричать во весь голос: «Гони Борисовых псов! Гони татей Борисовых!» И прогнали до Зарядья.
И никто из москвичей не догадался, что Богдан разыграл потешную сцену. И пешие и конные были его холопами да кабальными крестьянами, человек до пятисот. А надо было ему опорочить Бориса и свою роль народного защитника показать.
Наведя «порядок» на Красной площади, Богдан с сотней вооружённых конников помчал к воротам Кремля. Но не пустили сотню за Богданом, открыли ворота только ему да слугам.
Ещё Богдан верхом на аргамаке выступал по кремлёвским площадям, а патриарху Иову уже доложили, как Бельский «власть свою» проявляет. Иов только головой качал, пока докладывали. Понял он уловку Бельского и попросил, чтобы услужители побыстрее его облачили. На него надели шубу, поверх её патриаршую мантию, на голову — белый клобук с меховой подкладкой. Иерархи, собравшиеся со всей Руси, уже были рядом, и он повёл их всех на Красную площадь, чтобы поговорить с народом, утихомирить его да сказать своё слово патриарха.
Тем временем кремлёвские колокола оповестили народ о выходе патриарха. От звона колоколов вороньё с соборов и церквей поднялось, чёрной пеленой морозное небо укутало, граем заполонило.
Но, перекрывая грай, твердили на Ивановой колокольне звонари: «И-и-дут! И-и-дут!» Да явственнее других выговаривал «Лебедь»: «Все иду-т! Все иду-т!»
Стража распахнула ворота, и патриарх Иов в сопровождении большой свиты духовенства появился на Красной площади. Следом за иерархами шла сотня стрельцов, чтобы сдержать ораву Бельского.
Патриарх прошёл к Лобному месту и поднялся на него. И народ, узрев святейшего владыку, затих. Да и колокола умолкли, и грай вороний прекратился, лишь дрова трещали в кострах. И зазвучал в этой тишине нестареющий голос патриарха:
— Православные! Аз ведаю, о чём страдаете-печётесь! Вместе с вами и мы, отцы церкви русской, печалимся о Годунове Борисе Фёдоровиче. Да ждём его на престол!
— Хотим Бориса на царствие! — раздался сильный голос рядом с Лобным местом.
Иов глянул вниз и увидел рыжую бороду, узнал Сильвестра. А рядом с ним — и Катерину. «Господи, ведуны, вещавшие Борису венец», — мелькнуло у патриарха. И ещё мощнее зазвучал его голос над площадью:
— Аз слышу глас Божий, возвещающий быть на Руси государем Борису Годунову! Помолимся, православные, и с именем Божьим на устах пойдём просить Бориса Фёдоровича на царствие! — призвал патриарх народ и стал неистово осенять горожан крестом. И все другие иерархи делали это. Лишь Гермоген застыл в центре священнослужителей, будто и не видел всего, что происходило вокруг. Да на него не обращали внимания, все слушали Иова, который возвещал:
— Молитесь, православные, во славу нового царя-батюшки Бориса Фёдоровича!
Площадь отозвалась стенаниями, воплями, криками. Сотни москвичей опустились на колени, воздух оглашался криками: «Да здравствует отец наш, Борис Фёдорович!»
Снова раздался звонкий голос Сильвестра:
— Отче святейший, веди нас в Новодевичий монастырь! Там Борис Фёдорович! Там! Веди же! А то и опоздаем!
Иов понял Сильвестра. И содрогнулся. «Да, постриг — необратим», — мелькнуло у него.
— Дети мои! — громко призвал к вниманию патриарх. — Идите за мной, и вы увидите своего благодетеля! — Иов стал спускаться с Лобного места, ему подал руку Сильвестр, поддержал его. Тут же дьякон Николай оказался. Он что-то сказал Иову и повёл его к Фроловым воротам Кремля, откуда, запряжённые в шестёрку лошадей, выкатились большие крытые сани. Возле патриарха они остановились. Вскоре же подъехали ещё с десяток крытых саней. Все иерархи уселись в них, и кортеж медленно направился в объезд Кремля на Пречистенку. Тысячная толпа двинулась следом.
Путь от Кремля до Новодевичьего монастыря, что стоял близ селения Лужники на пойме Москвы-реки, санный кортеж мог бы преодолеть за полчаса, но иерархи двигались медленно, не отрываясь от бесконечной толпы горожан. Их с каждой минутой становилось всё больше, будто покинуло избы, дома, палаты всё население первопрестольной.
Наконец-то впереди показались стены монастыря. Иов велел дать коням волю, и они вмиг долетели до монастырских ворот. И пока процессия приближалась, Иов скрылся в воротах монастыря, там остановился лишь вблизи собора, увидев игуменью. Он вышел из саней и велел отвести его к царице Ирине.
— Святейший владыко церкви всея Руси, — отвечала игуменья, — нет в моём монастыре оной, а есть царствующая вдова инокиня Александра.
— Веди, матушка, к инокине Александре, — с грустью согласился патриарх.
В этот миг на дворе появились другие иерархи. Толпа застыла у ворот. Иов подождал, когда к нему подойдут митрополиты — всего три, а четвёртого, Гермогена, среди них не было, — и патриарх направился в церковь.
Царица Ирина молилась. Там и нашли её первосвятители.
— Дочь моя, — подойдя к Ирине и опускаясь рядом на колени, тихо начал Иов, — ты ушла от мира, оставила презренное царство и стала невестой жениха бессмертного Иисуса Христа. Аминь! Но ты можешь утереть слёзы россиян, бедных, сирых и беспомощных и снова восстановить державу сокрушённую, доколе враги России не проведали о вдовстве Мономахова престола. Встань, дочь моя. — Ирина встала, а Иов и всё прочее духовенство оставалось на коленях. — Весь православный синклит, преклонив головы, просит тебя идти к брату твоему и благословить его на царствие России.
Выслушав Иова, Ирина сказала:
— Владыко церкви всея Руси, владыки епархий, я передам вашу просьбу братцу своему. Я иду к нему!
— Скажи брату своему, дабы взял Мономахов венец и явился в Кремль для возобновления царского кореня в России, пусть будет естественным наследником после зятя и друга, обязанного всеми успехами своего владычества Борисовой мудрости. Да посмотри, матушка, на народ, что стынет в поле на лютом морозе, проникнись жалостью к нему, — добавил уже вслед уходящей Ирине патриарх.
Ирина кланялась князьям веры, которые продолжали стоять на коленях, и сердце её сжималось от страха и стыда. Она уже знала, что ничем их не утешит, когда вернётся.
А священнослужители так и не поднялись с колен и продолжали молиться, и никто не мог бы сказать, сколько времени провели в молитве, пока отсутствовала Ирина. Её не было, может быть, с час.
Вернулась она вместе с Борисом. И при виде его иерархи вначале воспрянули духом. Все они встали. Борис приближался к иерархам медленно. Лицо было бледное, глаза воспалённые, усталые. Голова непокорно вскинута, и патриарх понял: Борис непреклонен, он не покинет стен монастыря, чтобы поскорее добраться до престола. Заговорил он медленно, тихо, но твёрдо. После такого слова сказанного не меняют:
— Я ваш раб, я верный подданный державы, но никогда не дерзну взять скипетр, освящённый рукою усопшего царя-ангела, моего отца и благодетеля.
Иов хотя и был готов услышать отказ Бориса, но его слова настолько потрясли патриарха, что он не знал, как возразить Годунову. Он лишь подумал: «Зачем, зачем падаешь в пропасть наперекор судьбе! Ты завтра же будешь уничтожен, как червь, лишь токмо трон займут Романовы». И патриарх воскликнул:
— Боже милостивый, Всевышний отче, где твой праведный суд!
Да тут же заговорили иерархи-митрополиты, разом стали просить Бориса:
— Мы зовём тебя на престол! Зовём! Всем народом просим, который тебя ждёт на морозе!
— Но в России много князей и бояр, коим я уступаю в знатности, уступаю в личных достоинствах.
— Ты знатен умом и мудростью, — возразил митрополит Геласий.
— Не слышу лести! Избирайте достойного, воля ваша! Я же обещаю вместе с новым царём радеть о государстве.
Иов наконец-то обрёл прежнюю силу голоса, чувства. Он понял, что Борис не поколебался. Крикнул:
— Опомнись, сын мой! — И патриарх воздел руки вверх. — Зачем выказываешь неповиновение воле народной и ещё больше воле Господа Бога! Всевышний искони готовил тебе и роду твоему на веки веков державу Владимирова потомства, Фёдоровой смертью пресечённого. Ты подобен Феодосию Великому, Михаилу Косноязычному, Василию Македонскому и многим другим императорам византийским, возведённым на престол для продолжения императорского кореня. Твои добродетели велики! Умножь их! Мы просим!
— Мы просим! — как эхо повторили иерархи.
— Мы просим перед лицом народа и Всевышнего! — гремел голос Иова.
Но голос Бориса был едва услышан иерархами, а отозвался в их душах словно гром. Он сказал:
— Да простит меня Господь Бог и народ российский простит. Я отрекаюсь от короны. — И, ни на кого не посмотрев, он тронул за руку сестру Ирину и покинул церковь.
— Господи! — воскликнул Иов. — Да вразуми ты несчастного!
— Вразуми! Вразуми! — прозвучало за спиной патриарха.
Иов покидал Новодевичий монастырь со слезами на глазах. Сердце его обливалось кровью. Что он мог сказать тем, кто за воротами монастыря ждал на лютом морозе решения судьбы России. Народу был нужен царь Борис, и никто другой. Народ верил, что только