И когда Борис Фёдорович пришёл к патриарху, и поведал ему то, что услышал от дяди о чёрных замыслах Романовых, и спросил:
— Отче владыко святейший, скажи на милость, что мне делать? Может, благословишь отказаться от царствия в пользу однокровников царицы Анастасии и двоюродных братьев Фёдора? Что делать, если в гнезде Романовом зреет заговор против законного избранника? Сие не есть мелкое действие Симеона Шигалеевича к престолу, от которого он с покаянием отказался. Тут всё круче. Дай же совет, духовный отец.
— Тебе пути назад нет, государь. И церковь отречения не позволит. В ином будь твёрд, сын мой. Помни, — продолжал Иов, — всем ослушникам царской воли неблагословение и клятва от церкви, месть и казнь от синклита и государства всякому мятежнику и раскольнику любопрительному, который дерзнёт противоречить деянию соборному. — Иов волновался, глаза гневно горели.
Борис Фёдорович возразил патриарху:
— Но, отче владыко, — горячо воскликнул он, — я же дал слово не казнить и не просить крови!
— Щедрость сердца твоего ведома, сын мой. Но помнишь ли ты о государстве? Что будет, если Россия потеряет тебя?!
Борис Фёдорович ушёл от Иова расстроенный и недовольный собой, дядей и патриархом. Во дворце он уединился, сел в любимое кресло у окна и задумался, долго не пускал никого к себе. И пришёл к выводу, что дядя Семён и патриарх правы: он должен защищаться от врагов ради России.
Боярин князь Фёдор Романов в этот день примерялся, как ему тайно побывать у Катерины. До Пречистенки, где жила и держала лавку Катерина, рукой подать. Думал он вещий сон у своей знатной ведуньи раскрыть, да ежели нет дома Сильвестра, погреться душою и сердцем возле своей любви. И предлог нашёлся, чтобы боярыня Ксения в догадках не мучилась:
— Ноне после обедни в Донской монастырь поеду. Слышал я, мёд башкирский доставили келари, себе спроворю пудов десять.
Любящее сердце трудно обмануть. Ксения догадалась, что опять её боярина-супруга бесовская болезнь закружила, да виду не показывала. Лишь с умыслом спросила:
— Да сладок ли мёд-то? — В карих, чуть печальных глазах боярыни мелькнула озорная искра. — Аль от своего-то отвык? — И улыбнулась Ксения-костромичка, мать пятерых сыновей и дочери. Да рос среди её сыновей пятилетний Михаил, дабы стать первым русским царём дома Романовых. Но пока сие никому не было ведомо, разве что Сильвестру и Катерине, которые хорошо видели будущее старшего Романова и его младшего сына. Видели они бечеву, в коей сплелись судьбы будущего патриарха и его венценосного сына.
Всё понял из слов боярыни Ксении Фёдор Романов. Да что там, почитай, более двадцати лет свой-то медок был слаще любого на земле. Костромская Ксюша оказалась даром судьбы ласковым и желанным. Но бабья доля тяжкая, хоть и боярская, двенадцать сынов-дочерей родила, шестерых схоронила — а это всё слёзы, всё сердечный надрыв. Поостыла она к муженьку. А ему подай погорячее кого. Вот и нашёл Катерину-огнищанку, каждый раз опалявшую Фёдора огнём до сердцевины.
Ксения между тем спросила:
— Долго ли пробудешь в монастыре-то?
— Да ведаю ли? Нам бы с тобой вместе съездить, помолиться. Ну да в другой раз, — милостиво произнёс боярин Фёдор.
Но «другого раза» у Романовых не оказалось.
Боярин Семён Годунов прошёл выучку у Малюты Скуратова-Бельского. Но в опричной «гвардии» не состоял. И всё-таки умел поступать так, как действовали опричники: внезапно, коварно, расчётливо. Как только царь Борис Фёдорович позвал наконец боярина Семёна к себе и повелел провести обыск на подворье князей Романовых, а если доводы окажутся верными, то арестовать виновных, Семён Никитович начал действовать. Знал он, что на подворье Романовых можно проникнуть разве что с сотней стрельцов. Дворня крепко охраняла палаты князей. Но был у боярина Семёна незаменимый помощник Лаврентий. Лихой человек, ловкий, сильный и беспощадный. Он первым и появился возле палат Романовых. Да притворился нищим сиротой, стал клянчить милостыню. А тут как раз боярину Фёдору пришло время к Катерине ехать. С подворья холопы выбежали, стали прогонять от ворот калек да нищих, что всегда обитали возле подворья Романовых в надежде получить корм.
Навалились холопы на нищую братию, бьют их батогами, гонят. И Лаврентию досталось. Он и закричал: «Люди добрые, ратуйте, сирого бьют!»
Знал московский народ про государево слово: не обижать сирых и бедных, с ненавистными романовскими холопами схватился. Всё торжище прихлынуло к подворью Романовых. А холопы оттуда все выбегают на помощь своим, больше сотни их вывалило. Побоище настоящее по всей улице разлилось. Тем временем из переулка Помётной две больших кареты выкатило к воротам Романовых, а из них, как горох, люди служилые государевы посыпались. Ещё два возка подкатили. И тоже в них добрые молодцы-служилые из Разбойного приказа явились. И все бегом к палатам Романовых. А прежде всего к хоромам боярина Александра. Да тут же и к палатам ещё троих князей Романовых: Михаила, Ивана, Василия.
Старшим среди государевых людей оказался окольничий Михаил Салтыков. Он спешно расставил у всех дверей стражу, а сам к Александру Романову поспешил.
Князь Александр с оружием в руках в дверях дома на высоком крыльце стоял. Салтыков взлетел на крыльцо, Александру под нос ярлык государев сунул, изрёк строго:
— Покорись и не вздумай супротивничать, а то худо будет!
Князь сулебу выставил вперёд, сверкнула холодная сталь.
— Зачем за оружие схватился, зачем поднял на государева слугу, в измену пошёл?
Александр опустил свой короткий меч, спросил Салтыкова:
— Что тебе надобно в моём доме? Что ищешь?
— Искать не будем, коль сам покажешь!
— Нечего мне казать! Я пред государем и Господом Богом чист.
— Сие мы сейчас узнаем. — И послал Салтыков своих людей амбары и кладовые обыскивать, лари вскрывать, в подклети заглядывать, тайники искать. Да и нашли. И вот уже перед лицом боярина Александра мешки с кореньями, никогда не виданные им, поставили.
— За какой надобностью хранил в подклети сие зелье? — спросил Салтыков.
— Знать не знаю, ведать не ведаю. Да ключник, поди, скажет, — ответил боярин Александр, с недоумением осматривая мешки с неизвестными кореньями.
— Да как же ты не знаешь, ежели в твоих каморах нашли? — спросил Салтыков.
— Крест готов целовать, не знаю. Да не проделки ли это лихих людей?!
— Вот и поцелуешь, как на правёж отправят, — зло крикнул окольничий и приказал своим людям: — Возьмите его в Судный приказ!
Тем же манером были арестованы все братья Романовы. А старший, Фёдор Никитович, был перехвачен в своей карете, лишь только она показалась на Варварке.
Тем временем, зная, что Салтыков принесёт улики, боярин Семён Никитович попросил дьяка Василия Щелкалова оповестить и собрать в Столовую палату всех больших вельмож, чтобы пришли для свидетельства раскрытого заговора. И не успели посыльные до боярских палат добежать, как думные бояре сами поспешили в Кремль. Потому как весть о том, что всё гнездо Романовых повязано и в пытошные башни посажено, уже долетела к ним.
Спустя какой-то час началось заседание Думы. Дьяк Василий Щелкалов доложил, для чего созвали бояр.
— Давно ли Русь принимала присягу на верность государю не творити злого умысла царскому роду и державе. Да вот открыт заговор. А какова цена заговора, нам и узнавать.
В Столовой палате появился окольничий Михаил Салтыков и следом за ним дьяки Судного приказа внесли мешки с кореньями. Да тут же ввели бояр Романовых.
В палате возник шум-гам, все кричали, спрашивали братьев Романовых: с каким умыслом коренья хранили, да сколько зелья из них приготовили, да куда зелье определили?!
Александр на все вопросы отвечал одно: знать не знаю, ведать не ведаю и никому не давал воли нести в дом какие-либо коренья.
Привели слуг и дворню боярина Александра. Их спросили. Все в один голос отвечали: не было нам слова коренья прятать. Другую партию дворни привели, а среди них — Бартенев был. К нему подходит протопоп собора Василия Блаженного, крест поднял над ним, зычным голосом рявкнул:
— Говори, блудный сын, всю правду: ведал ли ты о кореньях?
— Ведал, святой отец благочинный. — И Бартенев упал на колени. — Холоп Шестунов привёз их из вотчины боярина Фёдора Никитича.
— Когда сие воровство случилось?
— А на вторую ночь после Василия-выверни-оглобли. Сказывал холоп Шестунов, якобы боярину Фёдору вещий сон приснился. Вот он и... Да ты, владыко, спроси самого Шестунова, а я-то тут с боку припёка...
Сказанное слово записано дьяком, и жить ему, пока бумага не истлеет или пожар не сожрёт. Доводы доносного слова имели убойную силу. И все отшатнулись от Романовых: чего доброго, любого может задеть, кто в сей миг рядом окажется. Да и не только рядом. Помчались безместные чины боярина Семёна во главе с окольничим Михаилом Салтыковым хватать по Москве всех, кто каким-то боком близок к Романовым. Дьяки Разбойного приказа на всякие крамольные дела отзывались скоро. Да и соскучились по ним. И началось гонение на последний род Рюриковичей. Начались допросы, а за допросами и пытки приблизились.
Аресты продолжались неделю. Выискали всех, кто был связан с Романовыми хоть самым малым родством. Забрали бояр Карповых, Репниных, Сицких, Шереметевых. Был арестован князь Иван Черкасский. До суда все они сидели в тюрьмах Кремля. Суд пришёл в конце июня. Многим он показался несправедливым. Будто бы не воля государя над судимыми довлела, а опричнина снова дала себя знать. Да как сказать, однако же к смерти никого не приговорили. А в опричную-то пору всем бы головы и порубили. Рядил московский народ и по-другому о наказании Романовых и иже с ними. Скорый на догады, пришёл он к мнению, что суд мягок был, Божеский. Считали москвитяне, что вина Романовых не в том, что зелья-коренья прятали, а в большом государевом деле. Зельем же готовились извести царя Бориса Фёдоровича и всех его близких, чтобы трон захватить. А вспомогателями-то, оказывается, у Романовых были думный дьяк Василий Щелкалов и оружничий Богдан Бельский. Оба они присягу царю принимали, чтобы глаза отвести, а сами день за днём чинили каверзы, готовили плевицы. Особенно старался Богдан Бельский.