Богдану знакомо сие. В вотчине дворовые девки сегодня закат с песнями провожают. Одно слово — осенины дни готовятся встречать. И сам Богдан чинно встречал их.
После свершения молитвы в честь вкушения пищи, Богдан и игумен проводили патриарха до гостевой кельи, пожелали хорошего сна и ушли. Игумен повёл Богдана в келью, ему отведённую. А как ушёл игумен, так Богдан к патриарху поспешил. Он в этот миг досадовал, что не может поговорить без толмача и двух слов не знает по-гречески.
Постучав в дверь, Богдан вошёл в келью патриарха. Толмач был с ним, и патриарх сразу же спросил:
— Сын мой, зрю, что ты усердно ищешь беседы. Чем озабочен?
— Если святейший владыко готов выслушать раба грешного, я поведаю то, чем сегодня озабочена русская церковь и чего ты не услышал от её иерархов, — сказал Богдан на одном дыхании.
— Говори, сын мой.
— Тебя, святейший, просили проявить заботу о патриаршем престоле для Москвы. Но она не готова для устройства престола.
— Так ли сие?
— Да, святейший! Ты убедился на первом шагу в её гордыне. Дионисий не встал под твоё благословение не потому, что не знал чина, а понуждаемый волей правителя Годунова. В церкви раскол, происки, пронырство. Митрополит Иов светел душой, но мягок, аки воск. И правитель вьёт из него верёвки для плевиц. Ты, святейший, по себе знаешь, к чему приводят козни сатаны.
— Да, да, сын мой. Антиохийская церковь приняла много страданий... Что же ты хочешь, что ищешь, россиянин? — Иоаким смотрел Богдану прямо в глаза, и Богдану показалось, что этот знатный человек глубоко озабочен делами русской церкви. — Что нужно сделать, чтобы ваши иерархи пришли к миру и согласию?
— О, святейший отец, как раз и не следует давать движение тому, о чём просили правитель и царь. Пусть ещё два-три года русская церковь остаётся зависимой от твоей церкви, от Царьградской. Два-три года! — горячо закончил Богдан. Затем он решительно подошёл к толмачу и бесцеремонно вывел его из кельи. А захлопнув дверь, достал из внутреннего кармана кожаную кису, положил её на налой. — Святейший отец, забудьте на два года, зачем приезжали! Два года! — Бельский взял руку патриарха, поцеловал её, а потом крепко пожал. С тем и покинул келью.
Спустя полчаса Бельский уехал из Пафнутьева монастыря, держа путь на Верею, чтобы вернуться в Москву через Смоленскую заставу. Ничто не испугало Богдана, ни ночь, ни глухой лес, где и волки и медведи могли выйти на дорогу.
...И прошло несколько месяцев, как Богдан побеседовал с Иоакимом. Вестей от него в Москву не приходило. И Богдан радовался: всё идёт как задумано. Зато каждый месяц в Антиохию, то с оказией, то с гонцами, от московских иерархов летели запросы. Годунов был в большой обиде на Иоакима. Иов недоумевал: столько заверений и — всё на ветер. И снова писал ласковые письма Иоакиму, отправлял их с купцами. Но шли в Антиохию и другие грамотки, да больше с гнилью.
На красный товар цену набить можно. А как продать то, что ничего не стоит? Уж Богдану бы не знать, что за такой товар и полушки не дадут. Да вот и в нём он находил выгоду. Писали ему прелестные грамотки безместные попы, которых находил он в кабаках и в трущобах близ Облепихина двора у Земляного вала. В Старом кабаке, гудевшем денно и нощно словно пчелиный рой, и варил свои прелестные грамотки Богдан. Там, среди кадей с пивом, рядом со стойкой, где красовался целовальник в свете факела, Богдан находил грамотного безместного попа-питуха и посему нищего, поил его вволю, и тот писал потом какую угодно ересь. А там прелестные грамотки летели с торговыми гостями, со странниками в Путивль, в Киев, в Корсунь и дальше, попадали в руки греческих купцов, и они за денежки, полученные от людишек Богдана, доставляли грамотки патриарху Иоакиму да патриарху Иеремии.
Странник-монах Феоклит прячет в пути грамотки надёжно. Он юрок и хитёр. Идёт по дороге на Путивль какой день, а лисьи глазки остры — всё видят, лисий носок чуток — всё чует. Мышку учует Феоклит в траве, волка в густом лесу выглядит. Мышку, чтобы хапнуть, а от волка — стрекача вовремя дать. И твердит Феоклит в пути вместо молитвы седмицу раз да ещё многажды раз по седмице всё записанное в грамотке:
— «Знай, владыко византийской церкви Иеремия, како на Руси веру чтят. Многие люди, забыв Бога и православную христианскую веру, тем прелестникам-скоморохам следуют, сходятся по вечерам на бесчинные позорища. На улицах и на полях богомерзких скверных песни поют всякие, бесовские игры устраивают. Да в городах и уездах прелестники и малоумные людишки в бесовские сонмища сходятся. Многие люди мужского и женского полу по зорям и в ночи чародействуют, бесчинствуют, творят блудодейство и скачут через огнища. Како же держать на престоле русской церкви человече, не могущего крепить бразды?»
Прелестные грамотки надёжно творили своё дело. Ни на один запрос Иова не отвечали ни Антиохия, ни Константинополь. Будто и не было на Руси Иоакима, будто и не давал он слова правителю Годунову да митрополиту Иову.
Богдан и Дионисий иного пока и не желали.
ГЛАВА ТРЕТЬЯСТРАННИК НИКОЛАЙ
Минул год, как митрополит Иов проводил в дорогу Антиохийского патриарха Иоакима. Это был год тщетных ожиданий и терпеливого бдения. Иов перестал сетовать на Иоакима, понял, что духовному отцу не просто добиться согласия от других первосвятителей внять просьбе русских иерархов об учреждении патриаршества на Руси. И всё-таки Иов был полон веры в то, что всякое богоугодное, благое побуждение даст свои плоды, ибо сие угодно Всевышнему творцу.
Совсем по-другому воспринял годовое молчание Иоакима Борис Годунов. Правитель был сильно недоволен Антиохийским патриархом. В конце концов, считал он, за такие богатые дары надо расплачиваться. В отлику от Иова Борис каждодневно ждал вестей из Константинополя, где должна была решиться судьба русской церкви. Борис часто говорил Иову:
— Отче владыко, блажен, кто верует. Меня же посетило сомнение и не покидает: забыл о нас патриарх Иоаким.
— Бог простит твоё сомнение, сын мой, если укрепишь свою веру молитвой. Всякому плоду должно созреть.
— А злой умысел? Нет ли ему места? И ты знаешь — от кого...
— Ведомо мне, что сей человек честолюбив, любостяжателен, ан подличать не горазд.
— Зачем же он якшается с пролазой Богданом? Зачем Богдан перехватил Иоакима, держал с ним беседу?
— Верую и надеюсь, что не во вред церкви. — Иов кой-что знал о хитростях Дионисия и Бельского, но не придавал сему особой цены.
Годунов был другого мнения о происках Дионисия и Богдана. Нет, Дионисий не смирился с тем, что потерял престол главы русской церкви, что он не первый иерарх. Да и Богдан от зависти сгорал, видя во всём успехи Годунова. Но спорить с Иовом Борис не хотел и лишь попросил:
— Отче владыко, чем искать рыбу в мутной воде, пошлём-ка гонцов из Посольского приказа. Пусть дьяк Щелкалов попечётся, чтобы плод ко времени созрел. А под лежачую колоду вода не течёт.
— Уповай на Бога, сын мой, — упорствовал Иов. — Да пошлёт тебе Господь по сердцу твоему и все намерения твои исполнит. Вещает мне душа, что близок час путника-иноземца.
Борис всегда охотно внимал словам Иова, принимал их к сердцу. Он верил не столько в его провидческий дар, сколько в житейскую мудрость, в ясность ума, в чистоту помыслов. Иов вносил в него дух умиротворения, и этим даром своего высокочтимого друга Борис особенно дорожил. Как много принял он советов от Иова, которые приносили ему жизненное равновесие и уверенность.
А Иов, в свою очередь, был признателен Борису за высокочтимость его сана, но не личности. Сам он любил Бориса не за то, что правитель благоволил к нему, а за то, что великую пользу России нёс, за то, что его дела украшали царствование Фёдора. Всё содеянное Годуновым Иов оценивал не только как служитель, как глава православной церкви, но и как просвещённый человек эпохи — сочинитель.
В ночные часы, склонившись у налоя над писчей бумагой, освещённой пламенем восковой свечи, он писал о венценосном государе России и о том, кого Господь Бог уравнял с венценосцем — о правителе Борисе Годунове, о его влиянии на умы и сердца россиян. Как рождалось то, что писал Иов, он не мог бы сказать. Знал одно: всё сказанное о Борисе поднималось из глубин души.
«В счастливые дни Фёдора Иоанновича строил под ним Державу великий шурин и Слуга его, муж верховный, единственный в России не только саном, но и разумом высоким, храбростию, верою к Богу. Его помыслом цвела сия Держава в тишине велелепной, к изумлению людей и самого Царя, ко славе Правителя не только в нашем отечестве, но и в дальних пределах вселенных, откуда знаменитые Послы являлись здесь с дарами многоценными рабски благоветь перед Царём и дивиться светлой красоте лица, мудрости, добродетели Правителя среди народа, им счастливого, среди столицы, им украшенной».
Рука Иова, движимая искренностью помыслов, была тверда, письмо светилось ясностью мысли, чистотою душевного порыва. Иов дал обет писать только правду. И никакую ложь в похвалу пред ликом Богоматери Владимирской он не мог бы написать. Сей дубовый налой, на котором лежала рукопись, не знал ни хулы, ни извета.
Иов писал широкое полотно. Он не забывал говорить о сподвижниках Бориса, которые вместе с правителем укрепляли Русь, ставили города. И новые города, которые закладывал Борис, отмечались в сочинениях датою рождения. Так сохранял для потомков Иов годы закладки Курска, Воронежа, Оскола, даты появления сибирских порубежных городов.
Гордость россиянина двигала пером Иова, когда он писал о русской армии, о ратных силах, созданных Борисом. По мнению иноземных современников, навещавших Москву, они лучшие в Европе.
Иов так и запишет: по мнению иноземных гостей.
Писал Иов в дни ожидания вестей из Царьграда и о том, как Борис заботился о процветании наук. С одобрения царя Борис позвал в Москву английского философа, математика и астролога Джона Ли, потому «как думали, чтобы пользоваться его советами для открытия новых земель на Северо-Востоке, за Сибирию».