ля того, чтобы они выискивали среди стрельцов кулачных бойцов, коих приводили к секретарю Лжедмитрия Яну Бучинскому. Он их осматривал, как лошадей на торгу, и допускал или не допускал к бою.
В Золотой палате для польских и русских бойцов расчистили место, они попарно выходили — и по команде «царя» начинался поединок. Да получалось всё лишь на потеху польским послам, потому как Власьев, Мосальский и Бучинский подбирали таких стрельцов, которых они заведомо выставляли для битья. И тут уж краковские бойцы выглядели настоящими героями. Они и впрямь умели драться. Лжедмитрий восторгался польскими бойцами. Он был весел и беззаботен. Или это только казалось, потому что неожиданно совершил такой поступок, который вряд ли рискнул бы совершить в хорошем расположении духа.
Когда начались танцы, он внимательно смотрел, как и с кем танцует Марина. А она завоёвывала сердца кавалеров. И все они снимали перед нею головные уборы. И вот в одной кадрили с нею уже танцевали послы Гонсевский и Оленицкий, да не сняли своих шляп. И самозванец немедленно приказал Яну Бучинскому передать послам его повеление: снять перед царицею шляпы.
— А не то прикажу и головы снять! — крикнул он вслед своему секретарю.
Послы уважили царя, и кадриль набрала новую силу. Но в эти минуты общего ликования Лжедмитрию показалось вдруг, что шут пана Юрия Мнишека Антонио Риати вовсе не шут. Царь подозвал тестя и спросил:
— Ты кого привёл во дворец, ясновельможный пан, кого? Это же мерзкий бес! Это бес! — Лжедмитрий огляделся вокруг и увидел, что все, кто танцевал кадриль, вовсе не люди, а бесы. И вокруг него бурлит-клокочет бесовский шабаш. Лжедмитрий не выдержал и убежал из Золотой палаты в опочивальню и впервые за многие годы опустился на колени и стал просить Бога, а затем и сатану, чтобы они приблизили день расправы над россиянами. Приближающийся день семнадцатого мая, роковой сорок первый день, который нарекла ему ведунья Катерина, как кара Божья поразил его разум. И всё поведение Лжедмитрия в эти последние часы жизни противоречило здравому смыслу. Всё понимая, всё помня из того, что услышал от ведуньи, он ничего не делал для того, чтобы как-то обезопасить себя в роковой день. Он даже не представлял себе, как это можно сделать. Он покорился воле Судьбы, как покорялись Всемогущей Богине сотни властителей прошлого.
Лжедмитрий вспомнил, как всего год назад он был неуёмен в своих делах, и за что брался — всё у него получалось. Он шёл к Москве, к трону, и на пути не оказалось преград, которые он бы не одолел. И не было в нём никакой покорности Судьбе или чему-то подобному. В ту победную пору Лжедмитрий ликовал, радовался своим успехам в битвах с войском Бориса Годунова. Он гордился собой и в то же время смеялся над неудачником царём Борисом. Теперь, оказавшись почти в том же положении, что и Годунов, он не нашёл ничего лучшего, как только предаваться пирам, безрассудному веселью и мотовству.
Он не мог сказать, что толкало его на то, чтобы раздавать сокровища Кремля, которые копились русскими государями столетиями.
Вечером шестнадцатого мая он по просьбе Марины показал её родственнику пану Немоевскому драгоценности государственной казны. И когда Немоевский с дрожью в руках рассматривал украшения великой княгини Анны, ласкал пальцами рубины, изумруды, топазы, жемчужные ожерелья и алмазные нити, Лжедмитрий с мальчишеской бравадой подарил Немоевскому эти бесценные сокровища Кремля.
В ночь с шестнадцатого на семнадцатое мая Лжедмитрий так и не сомкнул глаз. Лишь под утро он ушёл из своей опочивальни на половину Марины и, изнурённый молением и страхом, замер в её объятиях и, кажется, задремал.
Судьба отсчитывала последние часы его жизни. И даже князь Пётр Басманов, который охранял опочивальню, не мог защитить царя от удара десницы Божьей.
ГЛАВА ВОСЬМАЯИЗБАВЛЕНИЕ
Пока Лжедмитрий услаждал польских послов и гостей пирами и танцами, транжирил последние серебряные рубли и раздавал из государственной казны сокровища, князь Василий Шуйский и его братья Дмитрий и Иван, его племянник князь Михаил с благословения митрополита Казанского Гермогена готовили возмездие расстриге Гришке Отрепьеву, коварством захватившему русский престол, его клевретам и всем русским отступкам-предателям: Бельскому, Басманову, Головиным, Мстиславскому, Рубец-Мосальскому, Пушкину, Плещееву и иже с ними многажды.
Ещё сверкали в кремлёвских дворцах от тысяч свечей окна, ещё гремела польская музыка, исполняя кадриль, а вокруг Китай-города, вокруг Кремля сплачивались отряды россиян, чтобы дать бой незаконным захватчикам власти, насильникам веры — пришельцам.
Хотя князь Василий рассчитывал только на небольшую группу своих сторонников, родных и близких да на торговых людей, на ремесленников-скорняков, но к этому ядру сошлись сотни монахов, священнослужителей, служилых людей, вольницы. А князь Дмитрий Шуйский сумел стянуть к Москве из ближних городов около пятнадцати тысяч ратников. Он распорядился взять под охрану все двенадцать московских ворот, все мосты и перекрыл все подступы к Кремлю.
Штурм Кремля готовился основательно. Однако в ходе подготовки восстания возникла одна закавыка. Если сторонники князя Василия Шуйского были намерены без сомнения и непременно лишить живота расстригу Гришку Отрепьева, то тысячи горожан и пригородных крестьян, собравшихся в Москве, метили рассчитаться только с польскими и литовскими пришельцами, с иезуитами за поругание православной веры, разорение церквей и соборов, за разбой в Кремле.
Пока ещё для многих россиян самозванец был подлинным царём Дмитрием да и сиял добротою к простому народу. Правда, как стали перебирать досужие головы то, что он сделал для народа доброго, то нашли пока одни обещания. Он пообещал запретить лишать свободы и продавать в холопы крестьянских детей, но сего не сделал. Он хотел устранить посредников-хапуг сборщиков налогов с простого народа и тоже не довёл до ума обещания. А на поверку вышло, что только обещания блага народу и подняли его на трон державы, размышляли досужие головы. Но одни разуверились в его обещаниях, в его царском слове, а другие ещё питали надежды — всё это и раскололо народ на две половины. Много ещё было таких горожан в Москве, кто считал, что вот отгуляет царь свадьбу, выйдет на красное крыльцо и повелит служилым людям всё исполнить, что обещал. Да были и такие москвитяне, которые уверяли, что царю мешают творить добро ляхи, тьмою нагрянувшие в Россию. И потому побить ляхов-мшеломцев и татей россияне не прочь.
Князь Василий Шуйский, большой кудесник сочинять козни и заговоры, имевший в сём деле немалый опыт, учёл движение народной души, продумал, как нацелить восставших на поляков, а других за собой повести, как подхлестнуть ярость и гнев народа. Ни сам он, ни его сподвижники не подстрекали россиян на убийство самозванца, но разжигали их ненависть к наводнившим Москву ляхам. И в ночь на семнадцатое мая все палаты-дома в Китай-городе были скрытно окружены. Придвинулись московиты и к палатам, где блаженствовали иезуиты и бернардинцы, не спускали с них глаз. В эту же ночь развивал свои действия и князь Василий Шуйский.
Перед тем как ускакать на Красную площадь, чтобы повести за собой восставших, князь Василий пришёл в покой Гермогена, который уже был на подворье Шуйских и попросил его благословения и совета:
— Отче владыко, не все имут, что царь-расстрига есть зло всей России, — начал князь. — Одобришь ли ты такое наше действо, дабы не внести междоусобицы? Крикнут мои люди с первыми ударами набата, якобы ляхи разбойные убивают бояр в Кремле и хотят убить государя! А там мы пойдём по кремлёвским дворцам и поступим так, как Бог Всевышний повелит.
Гермоген не сразу ответил князю. Прикрыв усталые глаза, он подумал, что Василий Шуйский умную хитрость нашёл. Встанет народ и пойдёт за воителем. Однако наступит день, когда обман всплывёт. К какому движению тогда придёт народ, сие известно только Всевышнему, пришёл к выводу Гермоген. И похвального слова сказать нельзя Василию. Ну а если он, князь веры, высветит правду в помощь вождю? И тогда народ поймёт, зачем нужна была хитрость и простит Шуйского. Но это потом, а пока — как Всевышний повелит, пришёл к окончательному выводу Гермоген и благословил Василия:
— Иди, сын мой, на подвиг во имя Отца и Сына и Святого Духа, а такоже во имя матушки России. Аминь! — И трижды перекрестил князя. — Мне же Всевышний повелел встать рядом с тобой и сказать народу, как час пробьёт, истинную правду действа!
— Спасибо, отче владыко. После Бога Вседержителя токмо ты моя защита и опора в делах, — ответил князь с низким поклоном.
Короткая соловьиная ночь уже придвинулась к рассвету, когда князь Василий в сопровождении князей Ивана и Михаила покинул свои палаты. На подворье и за воротами его ждал большой отряд преданных сподвижников, приставов, холопов-полицейских, холопов-ратников. Три князя встали во главе отряда и повели его на Красную площадь.
В тот же час началось движение в пользу восставших и в самом Кремле. Не все бояре и дворяне, которых самозванец взял себе на службу, были ему верны. Тот же Фёдор Мстиславский, обласканный царём, по мнению Шуйских — предавший Россию, не считал себя таковым. Да, Лжедмитрий дал ему многое. Он снял запрет, наложенный на него ещё Борисом Годуновым, как и на Василия Шуйского, не позволяющий жениться для продолжения кореня. Он даже оженил князя Мстиславского. Но Фёдор вскоре понял, что перед ним не истинный наследник Мономахова трона, а самозванец-расстрига, и стал отходить от него. Отшатнулись от Лжедмитрия в дни свадьбы и бояре Наум Плещеев и Гаврила Пушкин. Они хотя и чувствовали за собой немалую вину пред россиянами, но дали согласие при тайной встрече с человеком Шуйского помочь ему в свержении самозванца.
В царском дворце, в Золотой палате, ещё шло веселье. Паны не упились до упора, и для них играла музыка, они пили вино, танцевали кадриль, еле волоча ноги, а потом снова шли к столам и спешили допить оставшееся вино. А в это время князь Фёдор Мстиславский распорядился наёмными шведами-драбантами и увёл их из караульного помещения в Кириллов монастырь, дабы они не встали ненароком на защиту самозванца. И Богдан Бельский, почуявший неладное, увёл своих холопов-рынд подальше от царского дворца и затаился с ними на Крутицком подворье.