— Я отдаюсь на волю Всевышнего.
И наступил час обряда. Где-то нашлись патриаршие одежды, и Филарета облачили в них, ему подали знаки отличия и после короткого богослужения и крестного хода вокруг храма, после торжественного обеда у Лжедмитрия Филарета отвели в его покой и вновь поставили к нему стражу. Филарет не искал сему объяснения, его даже устраивала поднадзорная жизнь.
К вечеру того же осеннего дня Васька Юрьев принёс в покой Филарета черновую грамоту и велел самолично переписать и за подписью «митрополита Ростовского и наречённого патриарха Московского и всея Руси» разослать её в епархии. Но пока в «тушинском царстве» была одна епархия — Суздальская, которая признала над собой власть самозванца. Филарет переписал сию грамоту и подпись к ней свою приложил. Она сыграла свою роль в пользу самозванца. И вскоре в Тушине собрались иерархи не только из Суздаля, но и из других городов, из других епархий. Их было немного, недовольных строгостями Гермогена. Филарет терпел «перелётов» с трудом. Потому как бывшего Казанского митрополита всегда уважал, помня его противостояние Борису Годунову. Дружбы между Гермогеном и Фёдором Романовым в ту пору не было. И теперь новоиспечённый «патриарх» представлял себе, что о нём думал Гермоген, узнавший о его возвеличении. И Филарет начинал ненавидеть себя за слабодушие, за то, что позволил сотворить святотатство. Одно утешало: он не мнил себя патриархом, тем более всея Руси, он считал себя пленником Лжедмитрия, поляков и иезуитов.
Так оно и было. Даже сам Лжедмитрий следил за каждым его шагом. Он же велел окружить его стражей. Тайные и явные шиши не спускали с него глаз, подслушивали каждое им сказанное слово, запоминали все встречи, кои доводились у Филарета, и доносили о них Ваське Юрьеву. А Юрьев докладывал о движении Филарета в первую очередь не Лжедмитрию, а Яну Сапеге и Рожинскому. Они же и определили судьбу Филарета после падения Тушина.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯПЕСНЬ ВОСХОЖДЕНИЯ
Гермоген заболел душой, как узнал о разорении Ростова Великого. Печалился и за Филарета. Да вскоре же и во гнев пришёл. Накануне праздника зимней Казанской Богородицы вернулся из Тушина митрополит Пафнутий и рассказал Гермогену о том, как Филарет переметнулся в стан самозванца. А тут пришли новые вести от Луки Паули.
— Владыко святейший, ноне на Руси появился лжепатриарх рядом с Лжедмитрием. Вот и грамота с его именем, — передавая Гермогену бумагу, рассказывал Паули.
— Анафему им и отлучение от церкви, и мшеломцу и вору! — в гневе крикнул Гермоген. И повелел собрать московских архиереев в Успенском соборе. — Да осудим по совести Филарета.
На другой день архиереи собрались.
— Было на Руси так, что волею Всевышнего и Вселенского собора, — начал свою речь патриарх, — православной церковью управлял один первосвятитель. Ноне появилось два: аз и паки Ростовский митрополит Филарет, возведённый в патриархи «тушинским вором». Потому и собрал вас, архиереи, дабы оценить сей студный случай. Говорите, братья, о своих душевных движениях.
Гермоген замолчал и ждал ответа клира. Но никто не отважился сказать первое слово. Мудрый патриарх понимал состояние иерархов. Они были в смятении, в какой пребывала вся столичная знать. И причин смятения было несколько. Но самая опасная, убивающая веру в незыблемость русской церкви и государства, исходила из Тушина. Пугало москвитян не то, что там властвовал самозванец, переманивший в свой стан пол-Москвы, но прежде всего угроза иноземного порабощения православной церкви иезуитами. Они уже властвовали на большой территории. Польские и литовские насильники расчистили им простор. Захватив Ростов Великий, они двинулись вглубь России, осадили Ярославль, Кострому, Романов. Гетманы Ян Сапега и Лисовский решили отдать под католический монастырь Троице-Сергиеву лавру, привели под её стены тридцать тысяч войска и осадили. А в лавре всего-то защитников нашлось немногим более двух тысяч трёхсот человек. Да и не воинов, а монахов, мужиков из окрестных деревень. Каково было российским иерархам знать, что самая дорогая святыня Руси скоро окажется в руках грязных еретиков. И лелеяли архиереи надежду, что, может быть, Филарет Романов своей властью образумит Яна Сапегу и Лисовского, повлияет на Лжедмитрия «по-родственному». Ой, как трудно было упрекнуть Филарета за то, что принял сан «патриарха».
Но, понимая состояние архиереев, Гермоген спрашивал, кто поймёт его положение. Если бы он переживал только за себя, а не за всю Россию. И не без причин. Кроме поляков и римлян посягали на земли России шведы. Василий Щелкалов сорвал мирные переговоры с ними. И теперь Швеция решила покорить порубежные города Псков и Новгород. Карл IX пока ещё обещал помощь русским в борьбе против поляков, но за это требовал отдать ему крепости Орешек и Кексгольм.
По совету патриарха царь Василий вновь проявил милость к Михаилу Скопину-Шуйскому и послал его воеводою в Новгород — да наказал построить оборону города и собрать войско. И Псков поручил досматривать. Ещё велел добиться от шведов честного участия в судьбе России. Позже так и будет, когда любимец Гермогена князь Михаил подружится с благородным шведским главнокомандующим графом Яковом Делагарди. Но сие будет потом, а пока шведы искали ключи к русскому северо-западу.
Да всё бы ничего, выстояли бы перед этими бедами россияне, считал патриарх, если бы не пришли страх и растерянность к самому царю Василию Шуйскому. Они убили в нём всякую жажду дел, сковали разум, сердце, руки. Как ни пытался патриарх увещевать царя, укрепить его дух, сие Гермогену не удавалось. Воля Шуйского слабела с каждым днём — и с каждым днём росло сонмище его врагов.
Вот и здесь, под сводами Успенского собора, Гермоген зрил недругов Шуйского. Многие видели в самозванце более сильного духом государя и готовы были податься в его стан. И потому желание Гермогена получить ответ на своё предложением судить Филарета по совести наткнулось на глухую стену молчания. Лишь митрополит Пафнутий встал рядом с патриархом и сказал:
— Архиереи, что вижу я, то приводит меня в смущение. Мшеломец Филарет предал интересы русской православной церкви, стал служить лютерам. Потерпим ли сие? Донеже нечестивые торжествовать будут, россиян ждёт страдание и отторжение от веры.
Но и эти горячие слова не нашли отклика в сердцах смятенных архиереев. И тогда снова заговорил Гермоген:
— Восстань, Всевышний Судия земли, воздай возмездие гордым! Вам же архиереи московские говорю: стыдом изойдут ваши сердца и души за отступничество от лона православной церкви. Вы принимаете в свой круг человека, получившего чин от иудея.
— Сего не может быть! — крикнул епископ Ефремий из Каширы.
— Сие есть! — ответил Гермоген. — Пафнутий, открой, что узрел в Тушине.
Пафнутий перекрестился, прошептал: «Господи, прости за грех!» — И и раскрылся архиереям:
— Как ходил я в Тушино, то служил в царской бане, каменку грел. Видел же, как парился самозванец. И обрезание узрел на тайном уде. Ещё человек, что при самозванце служит, держал в руках его талмуд и еврейские книги. Вот что ведомо мне, на том целую крест.
И тут архиереи заговорили. Да громко, да с гневом. И осудили Филарета, предали его имя анафеме, скопом попросили Всевышнего, чтобы покарал недостойного сана священнослужителя отступника.
Гибельное влияние на Москву тушинского гнезда нарастало. И с каждым днём росло число перелётов, тех, кто утром, как на службу, спешил в Тушино, кланялся царьку, а вечером возвращался в свои палаты. И было удивительно, что на московских заставах царёвы стражи никого не задерживали, будто и не видели перелётов. Число врагов царя Шуйского множилось с каждым днём. Они всюду порочили Василия. На торжищах, на папертях соборов распускали слухи, что царь днями пьянствует, а ночью предаётся развратным гульбищам. Да будто бы якшается с нечистой силой. Юродивый Михей днями ходил по Красной площади на четвереньках и кричал: «Вижу Ваську на шабаше, да без короны, без исподнего!» Приставы будто и не замечали Михея. Сами же недруги царя собирали по всей округе колдунов и ведьм, платили им серебром и золотом и заставляли кружить близ царского дворца и славить Шуйского в угоду нечистой силе, вспоминать всуе имя Господа Бога, славить сатану.
А царь Василий ничего лучшего не придумал, как закрыться во дворце и никуда не выходить, ничего не слышать, не видеть. Недруги и это обернули во вред царю. Они пустили слухи, что государь разогнал Думу, приказы, что в державе наступило время безвластия и беспоповщины, потому как и церковь шатается.
— Над нами царит антихрист! — пуще прежнего кричал юродивый Михай. — Не покоримся ему! Исправим церковные книги! Разрушим алтари!
Появились лихие люди, которые требовали у попов отказа от исполнения обрядов православной церкви.
Но Гермоген сразу же пресёк смуту в церкви. Его кустодии из Патриаршего приказа хватали тех, кто подбивал народ на непокорство канонам православной церкви. Он разослал грамоты по епархиям, дабы повсюду бились со смутьянами. Во многих областях России быстро отозвались на призыв патриарха, строго защищали веру. Да во всех северных областях началась борьба против самозванца. В Устюге Великом, в Вычегде, на Белоозере появились первые отряды ополченцев. Устюжане и вычегодцы послали грамоты своим соседям и дальним друзьям. Тут же отозвались нижегородцы, которых разбудил от спячки игумен Иоиль. Ополченцы Юрьевца поволжского, ведомые сотником Фёдором Крашеней, да ещё крестьяне из-под Решмы во главе с Григорием Лапшой дали полякам бой. Возле села Данилова они построили малую крепость и остановили отряды Лисовского. Долго бились, сами почти все полегли, но ляхов в село не пустили.
Подоспело самое время вознести клич: «Русь, вперёд за православную веру!» Потому как уже встали против ляхов Вологда, Галич, Кашин, Кострома, Тверь. Народный дух набирал силу. Но царь Шуйский бездействовал. И даже Гермоген не мог побудить его к движению. И это бездействие породило в Москве ещё одну силу: в боярских палатах возник заговор. Заговорщики не медлили. Да особо рьяно выступали князь Роман Гагарин, боярин Григорий Сумбулов и боярин Тимофей Грязных. Верховодил же в заговоре князь Василий Голицын. И в субботу сыропустную, 17 февраля, он вывел заговорщиков на Красную площадь. Сам князь Голицын прискакал на площадь во главе отряда своих холопов. И только заговорщики собрались, князь Голицын призвал их к действию: