Под неучтивый хохот собравшихся Миша Лобастов разъяснил ему, что собака — та самая скотина, у которой кожа не имеет пор, а значит и потеть не может.
...Не успело улечься веселье уставших за день людей, как в дверях появился дежурный. Прямо с порога он выложил:
— Георгий Васильевич, только что поступило сообщение. На углу Восточной и Первомайской совершено убийство. Стрелявший в прохожего задержан.
Горохов накинул шинель, коротко бросил:
— Лобастов, Смагин — со мной!
...Из дома напротив выбежал раздетый парень лет двадцати.
— Товарищ начальник, бандита мы с Федькой, братаном, поймали. У нас он, связанный.
Горохов и Смагин направились в дом, Лобастов отправился встретить милиционеров из резерва, чтобы наглухо перекрыть место происшествия, осмотр которого решили произвести, когда развиднеется.
Убийца сидел на полу кухни, весь спеленатый вожжами. Длинный, тощий, переломленный, как складной метр, он по-лошадиному раскачивал головой и раздражающе ныл. На давно небритом бескровном лице, чуть пониже правого глаза, взбугрился синяк.
— Да развяжите вы его, — брезгливо распорядился Горохов. — Ну, а теперь рассказывайте, как и что тут произошло.
Младший, тот, что выбегал на улицу, возбужденный своим героизмом, шмыгнул носом, стал рассказывать:
— С брательником ужинать сели. Хлебаем, говорим о всяком. Вдруг — ба-а-бах! Прямо под окнами. Мать честная! Я рожи не успел перекрестить, а тут снова: ба-бах! Федька-то дунул в лампу да к занавеске. Я тоже к стеклу прилип. А чо тут увидишь — заморозило все. Слышали только — протопал кто-то. «Пойдем-ко, — это Федька мне, — кажись, смертоубийство произошло». Оболоклись мы, Федька из ремня дудку такую, вроде пистоля, свернул. Выбегли на улку, туда, сюда головой-то. Глядь, а на дороге человек растянулся, над ним вот этот, верста коломенская, склонился. Федька-то и гаркни: «Стой, стрелять буду!» и дудку из ремня наставляет... Вот так и захватили бандюгу.
— Фамилия? — повернулся Горохов к сидящему на полу.
— Максимов мы. Григорий. А убитый — свояк мой. Семен Семенычем звать. Гуляев он, официант из ресторана.
— За что кончил-то?
— Бог с вами. Я не убивал.
— Ишь ты, — взорвался младший хозяин дома. — Эвон — руки в кровище. А он — не убивал.
Смагин отстранил парня ладонью.
— Не убивал. Мы за пивом ходили. Туда, к Харитоновскому. Потом я к бабе знакомой зашел. Вышел, а он — на те. Мертвый. А тут эти: «Стой, стрелять буду». Ну, думаю, и моя смертынька пришла. Вздел руки.
— Где оружие? — прикрикнул Смагин.
— Не было у меня никакого оружия. Не убивал я.
— Н-ну, дядька, опять за рыбу деньги. Чего упрямиться-то?
Задержанный застонал, замотал головой. Горохов, внимательно разглядывая его, положил руку на плечо Смагина:
— Не горячись, Петрович. Утро вечера мудренее. Разберемся.
А в чем разбираться? При обыске на квартире Григория Максимова нашли кобуру от нагана и записку убитого к жене Григория: «Палаша, свет мой, не надо покуда встречаться. Гришка твой совсем озверел, некультурность свою проявляет...»
Пелагея не запиралась:
— Письмо от Семена Семеновича. Вчера передал.
— Давно вы с ним это...
— Любовь-то? Давно. Еще на вечерках миловались, пожениться хотели. Сестрица старшая отбила, а я со зла за Гриньку, оглоблю эту сухостойную...
— Муж знал о ваших интимных связях?
— Каких это интимных? Про любовь? Навроде бы. За волосья меня по пьяну-то сколь разов таскал.
— Вчера вечером, когда пил с Семеном, что говорил? Угрожал?
— Ругались. Гринька голову грозился ему отрубить.
— Свое обещание он выполнил — застрелил Семена Гуляева.
Глаза Пелагеи расширились, миловидное лицо со вздернутым носом враз подурнело. Она истерично закричала:
— Сене-ечка, голубок мой!
Смагин досадливо поморщился, плюнул под печку.
В избу вошел Лобастов. Вот что он доложил.
Хозяин ларька подтверждает, что двое мужчин часов в семь вечера купили шесть бутылок пива. По приметам — эти самые. Женщина, к которой заходил задержанный, говорит, что Григорий пробыл у нее минут десять. Были гости, он не остался, только выпил стопку водки.
На месте происшествия найден шомпол от револьвера системы «Наган». Кошелку с пивом и оружие найти не могли.
Сотрудники угрозыска сидели в жарко натопленной горнице храбрых братьев. Горохов расстегнул воротник гимнастерки, спросил у Смагина:
— Что скажешь, Пантелеймон Петрович?
— Тут и говорить нечего. В таких сугробах не только наган да кошелку, дровни вместе с лошадью закопать можно. Эвон сколь намело. Он гробанул жинкиного любовника, больше некому.
— Вроде бы и так и вроде бы не так, Петрович.
— Кто же тогда?
— А если опять те, кто директора клуба ограбил, кто труп на торфянике оставил, кто с извозчиком разделался? Те тоже из нагана убитые.
Смагин отрицательно покачал головой:
— Братья говорят, что одеться и выскочить на улицу им понадобилось три-четыре минуты. За это время преступники не могли скрыться. Их бы увидели. Увидели же братья Григория Максимова...
Михаил Лобастов переминался с ноги на ногу.
— Что, Миша, — обратился к нему Смагин, — что-то сказать хочешь?
— Чуть было не забыл. Соседка Максимова показывает, что однажды он пьяный за ней с наганом бегал.
— Вот видите, — развел руками Смагин.
Горохов вышел на кухню, где на лавке около рукомойника сидел под охраной милиционера вконец раскисший Гриня.
— Послушай, Максимов, говоришь, не стрелял? А из чего ты соседку грозился прикончить, когда бегал за ней?
— Она ж дура. Я ее кобурой пугал. Я в охране работал. Там и стащил кобуру обувь ремонтировать.
— Ладно, все проверим, Максимов... Ну, а вы, братья, сядьте на те места, где сидели, и делайте все, что делали, когда услышали выстрел. Это называется следственным экспериментом. Ты, Миша, — обратился к Лобастову, — выйди на улицу и сыграй роль предполагаемого убийцы: вырви кошелку из рук убитого и попытайся скрыться за угол Восточной.
На одевание и свертывание ремня трубкой ушло восемь минут. К тому же старший из братьев признался, что у калитки долго топтались — боязно было. Ясно, что преступники за это время могли не только добежать до угла, но даже пересечь Восточную и скрыться за железнодорожной насыпью.
— Что ж из этого? — слабо сопротивлялся Смагин.
— А то, что истинные убийцы успели скрыться, а Максимов, угостившись на дармовщину, пришел к месту убийства в тот момент, когда братья все же решились покинуть двор. Его-то они и схватили.
Вернулся Миша Лобастов, щелкнул крышкой карманных часов:
— За три минуты управился. А за пять я бы еще квартал отмахал. А потом вот, — и он подал Смагину рукавицу. — Вторая-то на убитом. А эту, видно, сдернули, когда кошелку вырвали. За углом подобрал.
— Вот и еще деталь в защиту Максимова. Ни выронить, ни бросить ее на Восточной он не мог, поскольку там не был.
— Да-а, задал нам официант работы, — отозвался Смагин.
Поздно вечером собрались у начальника уголовного розыска Луппы Ксенофонтовича Скорнякова. Тот выслушал доклад Горохова и сказал:
— Вижу, Георгий Васильевич, тумана много. Но что же сделано, чтобы его развеять?
— По существу, пока ничего. Отрабатывали эту, наиболее вероятную, версию.
— Придется, видно, заняться еще одной. По-моему, что-то есть. Послушаем Федора Худышкина.
Агент Федор Худышкин специализировался на притонах, которые, как поганые грибы, заполнили в период нэпа окраинные кварталы города. Заселенные мелкими жуликами, карманниками, спекулянтами и мошенниками, они давали порой приют и хищникам покрупнее. Сейчас Худышкин сидел около стола Скорнякова и, попинывая лежащий на полу мешок, загадочно подмигивал своему приятелю Мише Лобастову.
— Сегодня я брал с поличным Гапку Покидову, известную спекулянтку. Изъял сорок метров плюша и вот эту сумку. Не ее ли вы ищете? — Худышкин вытащил из мешка лыковую плетенку.
Миша Лобастов рванулся с места. Горохов остановил его:
— Не кипятись, Миша. Откуда она у Гапки Покидовой?
— Говорит, квартиранты дали. И плюш тоже. Я заходил в больницу к директору клуба. Он признал своей эту штуку материи.
— Значит... Ну-ка, Миша, давай сюда ревнивца Максимова.
Лобастов кинулся в дверь, дробью ссыпался по лестнице в арестное помещение. После темной камеры Максимов щурился от света, глуповато хлопал голыми веками.
— Это не ваша сумка?
Максимов вытаращился, схватил плетенку руками, заглянул внутрь.
— А где же пиво?
В комнате захохотали.
— Ишь, чего захотел. Может, тебе и воблу заодно?
Максимова увели. Скорняков повернулся к Худышкину:
— Ведь ты, пожалуй, задержанием Гапки спугнул ее квартирантов. Долгое ее отсутствие покажется подозрительным — смоются.
Худышкин пожал плечами:
— Мне о них ничего неизвестно было. Я Гапку брал, — он постучал ребром ладони по шее. — Вот она где у меня сидит.
— Кто они, эти квартиранты, выяснил?
— Гапка знает их только по кличкам: Пахан, Паханша и Сырок. Две недели назад приехали из Каслей. А может и врет. Жох бабочка. Давно по ней тюрьма плачет.
Горохов посмотрел на часы:
— Не думаю, что опоздаем, Луппа Ксенофонтович. Нет еще и десяти. Надо только спешить.
Через пятнадцать минут группа сотрудников уголовного розыска с Гапкой в кошевке и пять конных милиционеров мчались на окраину заводского поселка. Операцию возглавлял Георгий Горохов.
Лошадей оставили за два квартала и стали окружать усадьбу спекулянтки Покидовой. Гапку сопровождал Лобастов.
— Ты, тряпичница, — Лобастов ткнул женщину револьвером в поясницу, — если пикнешь лишнее, решето из тебя сделаю.
Гапка поднялась на крыльцо, выдернула из веника прутик, сунула его в щель и откинула внутреннюю щеколду двери. Лобастов отстранил ее и вбежал в избу. Следом вошли три милиционера.
Искали на печке, под кроватями, на полатях, обшарили голбец...