ыполнение важной боевой задачи лишь потому, что командир хочет идти впереди своего подразделения и ловить первые же пули противника.
— Благодарю вас. Я не очень хорошо владею русским наречием, оттого был риск непонимания, — сказал подполковник, который представился как Эрих фон Краух. — Прошу вас, генерал-майор, взыскать с вашего подчинённого за неуважительное обращение к офицеру императорской его величества Франца армии.
При этом Краух посмотрел на одного из приданных мне урядников, который сопровождал подполковника и не сводил с него глаз, будто тот мог причинить мне вред. Всё правильно делает.
— Могу я поинтересоваться причиной того, за что мой солдат должен получить взыскание? — спросил я тоном, далёким от дружелюбного.
Уже было понятно, что подполковника не пустили на поле, где отрабатывали манёвры калмыки, и он вряд ли мог видеть, что именно происходило, а вот слышать, наверняка. Но на то и был отдан приказ, чтобы не пускать сюда любых чужих, к числу которых я добавлял даже русских офицеров. Потому был готов к ответу.
— Да, меня не пустили, даже не соизволили изучить бумагу, которая разрешает мне появляться в распоряжении русских войск, где на то заблагорассудится, — отвечал подполковник.
Очень интересные бумаги у австрийского офицера. Может, заодно выдавать такие и французским полковникам? А что, пусть смотрят, изучают! И что странно, Краух не видел в своих словах хоть какого подтекста в неправильности ситуации. Вместе с тем, он не выглядел чванливым и вёл себя спокойно, как должное, будто так и должно быть, что австриец утоляет своё любопытство и изучает русские тактики. Краух считал, что я обязан его пропустить, так как… Обязан и всё. Будто я не пускал к себе генерала Беннигсена. Да, именно так вёл себя подполковник, как может вести себя командир со своим подчинённым.
— Нисколько не хочу показаться неучтивым к вам лично, господин подполковник, но мой солдат следовал Уставу и не мог пропустить вас на охраняемый объект, кроме как после моего разрешения, как командующего сводным отрядом, или же прямого приказа моего командования, — сказал я и только сейчас увидел, каким может быть чванливым и гонористым этот подполковник Краух.
— Я доложу своему начальству об инциденте, думаю, что вас в ближайшее время вызовет русское командование, — сказал сквозь зубы австриец.
— В ближайшее время прибудет Суворов, — усмехнулся я, не желая обострять разговор, между тем представил, что может сказать этому подполу наш воинственный старичок.
Александр Суворов мастер нахрен посылать так, что не всегда понятно: тебя оскорбили или всё же похвалили. А я найду, как оправдать на самом деле несуществующий проступок своего урядника. А по-хорошему, я с удовольствием вызвал бы на дуэль этого Крауха, вот только боюсь, если его вызвать, то пришлось бы стреляться и с большей частью австрийского офицерства. Эрих фон Краух, я уверен, ещё не самый дрянной тип с брезгливым отношением к русскому оружию.
Вот вопрос у меня: а откуда это у них, у австрийцев? Когда это австрийская армия показывала существенное преимущество перед русской? Может быть под Карансебешем? Где неорганизованность австрийцев привела к сражению внутри самой армии на радость туркам. Или были славные победы австрийцев в годы Семилетней войны? Нет, победы были, но без русской армии империи Габсбургов уже не существовало бы, Фридрих разорвал бы австрийцев. Так что мне не понять, откуда уверенность у подданых Священной Римской империи, что их «кунг-фу» лучше русского. Теоретики, блин, за Аустерлиц ещё ответите… Не случился он пока, но чую я, что и в этой реальности в самое ближайшее время найдётся, за что австриякам отвечать.
— Вы меня не слышали? Я требую… — подполковник вёл себя всё более развязно, а я постарался отключить восприятие, чтобы не ответить ему.
Но он же был настойчив и принял моё молчание за слабость, ну, тогда покажем силу духа.
— Шпага или пистолеты? — тихо, показательно спокойно, даже отрешённо спросил я.
— Но… Как же? Разве в русской армии не запрещены дуэли во время боевых действий? Я с удовольствием принял бы вызов, но нахожусь при исполнении, — растерянно оправдывался подполковник.
— Тогда, мсье, будьте добры не забываться! Признаюсь, я уже решил, что именно стану собирать, коллекционировать — это будут дуэли с офицерами иных армий. А-то, знаете ли, скучно убивать и ранить своих соотечественников, — чуть не зевая, говорил я.
— У меня служба и поручение к вам, — фон Краух поспешил убежать от опасной темы разговора. — Следует прибыть немедля к его светлости канцлеру Францу фон Тугуту.
Вот те на. Это я несколько недооценил свою фигуру и просчитался, что сам недавно только назначенный новый канцлер империи Габсбургов хочет меня видеть. Зачем? Впрочем, это я узнаю, лишь когда пообщаюсь с самим канцлером. Хотя по дороге поразмышляю. А не ехать не могу, даже уже потому, что грызёт любопытство.
— Моё командование согласовало подобную высокую аудиенцию? — спросил я, на что получил чуть скривлённую физиономию подполковника, который искренне думал, что требование австрийского канцлера не должно будь с кем согласовывать, может, только с самим императором.
— Мне нужно дать некоторые распоряжения. Обождите меня у поста! — сказал я и обратился к уряднику на русском языке, чтобы проводили гостя.
Было плевать на недовольство подполковника. Пусть он даже прибыл от самого Тугута.
— Господина Контакова ко мне! — приказал я, как только австрийский подполковник стал удаляться.
Один вестовой из трёх, что всегда были рядом для выполнения срочных поручений, отправился на полигон к майору Контакову. В низине, окружённой высокими кустами, был оборудован полигон, где не прекращалась стрельба, сжигавшая уйму пороха. Но я не из тех командиров, которые разрешают стрелять солдатам раз в полгода. Мои воины обязаны бить врага, а не в сторону врага. А порох… Купим, обучение и жизни людей стоят куда дороже.
— Ваше превосходительство! — по уставному обратился взмыленный бывший гвардеец Контаков.
— Согласуйте с Нурали учения. Отработайте ложное отступление и вывод неприятеля на засаду, также я не видел во время манёвров пятнадцати верблюдов, что были с калмыками. Нужно знать, зачем они и на что сгодятся. Если правда то, что кони боятся горбатых животных, то жду предложений по использованию верблюдов в бою. Ещё вечером, в ночь, следует пустить егерей и стрелков в марш-бросок. Неожиданно, не предупреждая. Расстояние в двадцать вёрст по выкладке на два дня. Чей плутонг придёт первым, с меня каждому по «терезки», а командиру пять, — отдавал я приказы [«терезками» герой назвал таллеры с изображением Марии Терезии].
Сегодня был запланирован день интенсивных тренировок, я бы сказал, изнуряющих, так как уже вечером ожидается приезд Суворова. Если наш великий полководец прибудет, то, как говорят в войсках, два дня — и в поход. Следовательно, можно выжать из своих последние соки, чтобы после дать два дня отдыха и уже не тренироваться, а оценивать результаты тренировок.
В отличие от большинства русских войск, которые, словно к женщине, прижимались к Вене, мой отряд расположился в пятнадцати верстах от столицы Австрии и в максимальном отдалении от каких бы то ни было населённых пунктов. Беннигсен, с которым мне пришлось согласовывать место дислокации, объяснил для себя такой выбор места по-своему: мол, я не хочу показывать варваров-калмыков, от которых только головная боль, ибо те не могут находиться рядом с приличными людьми. А у меня был свой резон. Я не хотел, чтобы на моих воинов глазели все и каждый, и чтобы была возможность продолжить тренировки и организовать занятия по боевому слаживанию отряда, а не пялиться на женщин и провожать взглядом уходящих в венские трактиры офицеров.
Так что добрались небыстро и пришлось-таки чуть отбить себе седалище поездкой верхом. Нет, я уже вполне сносно управлялся с конём, при этом смиряясь, что не быть мне лихим наездником, но всё-таки я не особо любил это геморройное дело.
Меня провели не через центральный вход, да и не во дворец мы приехали, а к зданию рядом с ним. Тут временно размещался такой орган управления, который уже вызывал рвотные позывы, несмотря на то, что я пока мало понимал в специфике работы… гофкригсрата [Военный Совет при императоре].
Франц фон Тугут был и канцлером, и председательствовал в гофкригсрате. И я ещё раньше, когда отбивал себе седалище в седле, пришёл к выводу, что вызов к Тугуту, ну, или приглашение, связан с тем, что я ездил к фон Меласу и требовал поставок. Но тут было что-то ещё.
Меня провели в комнату, где сразу же начали болеть глаза. Всё блестело, избыток золота и солнечного света резал зрение. Только я присел на краешек стула, как двери распахнулись, и в комнату влетел ураган.
— Как смеете вы! — взревел «ураган». — Что это такое? Вы решили подвергнуть честное слово моего императора сомнению?
Какой же он урод! Божечки… Квинтэссенция уродства. И пусть в Европе уродски вытянутый подбородок — даже признак знатности, так как женились со своими родственниками, плодя всякое физиологическое безобразие, я не мог смотреть без брезгливости на этого человека. Нос… Вот бы канцлера Тугута показать русскому императору, чтобы Павел Петрович перестал акцентировать внимание на своём носу. Это был нос, как у Бабы Яги в советских фильмах, той, что гениально играл актёр Милляр.
— Ваше Сиятельство, прошу простить меня, но не могли бы вы прояснить ситуацию? — спросил я, стараясь скрыть свою брезгливость и нарастающую злость.
— Светлость, называйте меня «ваша светлость»! — прошипел австрийский канцлер. — Кто вы такой вообще? И по какому праву требуете с генерала фон Меласа доставку продовольствия и фуража?
— Ваше Сиятельство… — намерено ошибся я в титуловании.
— Светлость, Я — Светлость! — прокричал канцлер.
«Какая ты светлость, сын лодочника! И сиятельством сложно такого называть,» — подумал я, но не стал усугублять.
— Ваша Светлость, я лишь исполняю возложенные на меня обязательства и пытаюсь координировать действия с союзниками, то есть с вами. Уже как месяц русские войска пребывают в Австрии, при этом солдат кормят лишь тем, что привезли с собой из России. Полковые деньги тратятся на закупки продовольствия у обывателей, чтобы только не голодали солдаты, — я старался говорить ровно и уверенно, пусть это было и сложно.