Так что, проведя в Надеждово только четыре дня, пусть и очень насыщенных, я отправился, вновь в сопровождении своей походной жены, в Черкасск. Ну а как еще мне Катьку называть, если мы с ней после свадьбы больше время проводим в дороге? Правда приноровились и так любить друг друга. Может и Камасутру стоило бы несколько уточнить, или даже раздел новый составить. Но время нет на это, так как нужно писать «Графа». Это будет бомба европейского масштаба! А после я начну еще и «Трех мушкетеров»… Так что имя Сперанского будет греметь и в Европе. Ну а чем громче оно звучит там, тем тверже я стою на ногах здесь, в нашем Богоспасаемом Отечестве.
По дороге от Надеждово в Черкасск я уже составил проект соглашения с калмыками, в котором были ссылки и обращения к договорам меду русским государством и этим народом, по недоразумению названым калмыками, хотя они ойраты, ну или джунгары. Выглядело все стройно и красиво, так, что придраться было сложно и даже несколько ограничивало возможности русского императора своевольничать.
Не то, что я так сильно радею за калмыков. Я во всем ищу выгоду и для себя и для Отчества. Вот с этой частью, в прошлом, великого народа, я очень даже могу кооперировать. Ну а про то, что казакам не выгоден уход калмыков, я уже говорил.
— Подписывать? — спросил меня атаман Василий Петрович Орлов, когда я представил ему проект документа «О положении народа калмыков-ойратов на землях Войска Донского».
— Сие ваше решение, Василий Петрович. А уже скоро приедет мой ученик и он сможет наладить отношения между вами и калмыками. Но я не вижу причин для пересудов, — я говорил не только донскому атаману, но и представителю от калмыков по имени Нурали.
— Не нади хана, нади жить мир, кочеть не страха, дружба казаки, — высказал свою позицию Нурали.
Не хотели калмыки иметь у себя хана, да и на Дону не так, чтобы и сильно много представителей этого кочевого народа. Что это за хан, если у него подданных сильно меньше ста тысяч? Калмыки хотели жить без страха, что у них отберут земли. Не редко случалось, что прежние кочевья жглись дворянством, чтобы калмыки откочевали подальше. А после эти земли занимались под пахоту. Уже сколько лет кочевья калмыков сокращались! Да я и сам думаю, что пора им заняться оседлым скотоводством. Всю шерсть куплю у них, если будет на продажу.
— Так и будет, — пообещал я, не особо будучи уверенным, что все срастется так, как надо.
А после, когда мы уже праздновали непонять что, наверное, составление проекта Положения, я понял, что калмыки нужны и мне самому. Еще больше прояснился момент, почему казаки держаться за них, не отпускают калмыков. Во-первых, далеко не все калмыки — это кочевники и есть у них и земледельцы, пусть все равно акцент на скотоводство. Во-вторых, они и есть те самые скотоводы, которые могут торговать шерстью, мясом. Даже в голодные годы, а такие на Дону бывали, можно обратится к калмыкам и закупить у них мясо.
А еще, обоим сторонам, что Войску Донскому, что калмыкам выгодно жить вместе потому, что калмыки платят по двадцать пять рублей с кибитки налогов. Казаки, если калмыки все же попадают в их юрисдикцию и законы Войска Донского распространяются на этот народ в равной степени, как и на казаков, получают немалые доходы в свой бюджет. А калмыки получают снижение этих самых налогов.
Не стоит исключать из внимания и тоску по былому. Калмыки помнят, что они некогда были вольным народом, у них на этом фетиш. Ну и нехай живут в заблуждениях, так же, как и казаки, пусть внутренне ощущают свободу. С казаками у них может получиться ощутить такие эмоции. А вот в любой губернии, да еще и в рамках процветающей коррупции, воли не прочувствовать.
— Присылай своего человек, торг будет, волов будет, мулов будет, все будет, — обещал мне Нурали, радостный от того, что я, как по его мнению, хороший человек и даже не стал сразу требовать денег.
На самом деле, я уже отписался Захару Ложкарю, чтобы тот прибыл, а лучше прислал кого, чтобы оценить возможность закупок у калмыков скотины. По самой первой траве Военторг уже погонит скот на Запад, своим ходом. Но пока, не так, чтобы в достатке скотины, тем более что все, что бьется на фермах, сразу вялится и переводится в состояние «сухого пайка».
А цены в Австрии, которые конечно же уже узнавались, выходят выше, чем даже гнать корову из Вологды. Союзнички уже начинают божить, так как вводят запреты на продажи скотины и сами выстраивают какие-то жалкие подобия Военторга, то есть определяют монополиста, исключительного поставщика, с которым нужно заключать сделки русскому командованию. Ну а этот монополист дерет деньги.
Вот потому и может оказаться важным покупка скота у калмыков, пусть и баранов, а лучше крупного рогатого. Тем более, что Нурали, за то, что я сразу же предоставил вполне приемлемое Положение, да еще и не стребовал за это взятку, готов сделать скидку. Вот такие взятки я беру, скидками, но тут подобное пока мало привлекает внимания.
Мало того, я сильно задумался над тем, чтобы осваивать в своем имении еще и текстильную отрасль. Если будет шерсть, то почему бы и нет? Как выглядят станки-самолеты, более продвинутые их версии, я знал. А тут есть такой бонус, как Иван Петрович, со своими усовершенствованиями всего, что только можно усовершенствовать. Я знаю, что Кулибин, на раз, походя, усовершенствует и то, что англичане годами выдумывали. Такой он человек, русский гений. Так что нужно подумать и, может быть, уще вплотную заняться и текстилем.
А то, что калмыки — кочевники и таким образом их кочевья выпадают из сельского хозяйства, так не соглашусь. Вернее, не совсем так. Нужно ориентировать представителей этого народа на то, чтобы они занялись прежде всего выращиванием овец и тогда все больше земель станут использоваться на постоянной основе, а кочевой образ жизни постепенно станет сходить на нет.
Ну и не стоит забывать силу просвещения. Калмыкская молодежь может учится в Главном народном училище, что существует на Дону, или даже в моей школе. А на выходе будет человек уже несколько иного склада ума и мировоззрения.
— Не для меня придет весна. Не для меня Дон разольется. Там сердце девичье забьется восторгом чувств — не для меня, — со слезами на хмельных глазах пели донские казаки, Нурали уже употребил свою дозу и спал [народный вариант песни, хотя считается, что мелодия (Н. П. Девитте) и похожие стихи (А. Молчанов) были написаны в 1838 году. Полный текст песни см. в Приложении].
Вот где та самая душа, что на разрыв рубахи, когда эмоции настолько фонтанируют, что без их выхода наружу никак нельзя, есть опасность сгореть. И вот тогда нужна женщина, с которой от всей свой славянской натуры… Или драка. Даже так русский человек, а казак — это, на мой взгляд, квинтэссенция всего русского, может решать проблему эмоционального перенасыщения. Дать в морду, а после вместе поплакать, выпить и… пойти искать кому набить морду, но уже вместе. И может это не правильно, нельзя драться, что это проступок… Но, как жить-то тогда, если душа кричит?
И сегодня, за день до моего отъезда пела душа. Не было с нами нынче атамана Орлова, Илловайского, даже Денисова не приглашали, потому как он… цитата от Платова: «Несколько зануда, учёностью передо мной кичится, а сам подомной ходил и ходить будет». Вот так вот!
— Ой на горе стоял казак. Он Богу молился. За свободу за народ тихо поклонился. Ойся — ты ойся… — кричал Платов, а я, вместе с еще с двумя есаулами, изображал лезгинку [На горе стоял казак. Казачья песня. Полный текст в Приложении].
И вот она — русская меланхолия, после которой может наступить время полнейших глупостей. А под меланхолию, лучше «Ворона» не придумать.
— Черный ворон, что ты вьешься, над моею головой! Ты добычи не добьешься, черный ворон, я — не твой… — обнявшись, вновь всхлипывая и даже рыдая, мы пели с Матвеем Ивановичем и были в этот момент до горьких слез счастливы.
В этот раз дело не дошло до «коня», приберег я эту песню на потом. Все-таки и без того уже прослыл «казачьим пиитом». Прямо, Розенбаум.
Так вот, продолжу про широкую русскую душу, которая, пусть и может подвигнуть дать другу в рожу, но все равно честнее честного, не умеет скрывать обиды. Ну а если любить, то всеми фибрами, всем сознанием, или вовсе отключая его. Дружить? Так жизнь за друга отдать. И теперь, всего-то шестью пьянками, украденными песнями и стихами из будущего еще и синяком, нынче украшающим правый глаз Платова, я добился настолько много, что никакие переговоры не справились бы лучше. Теперь я свой, а своих нельзя грабить, к ним не следует бегать на земли и воровать урожай. Нельзя и обманывать, не по-христиански же это.
Сперва Орлов, а теперь Платов, они готовы были многое мне подарить, или пообещать. А мне, ведь, не так, чтобы и многое нужно от них. Вернее, жертвы и большие уступки со стороны атаманов не нужны, а вот долгосрочное сотрудничество — да.
На следующий день, 16 февраля 1798 года, уже когда многое было решено, когда прибыл Лев Цветков и продолжил работу с калмыками, как и с казаками, я отправился домой. Благо от Черкасска до Надеждово было не более ста двадцати верст, а Дон еще не вскрылся, так что мог успеть доехать на санях.
Отправлялся я не один, со мной уходили две казачьи сотни, по словам Платова, они были лучшие из лучших. Может быть. На вид, мужчины казались серьезными бойцами, да и возраст такой «золотой», что я удивился, что мне подобных воинов выделили. Обычно казаки комплектовали свои полки по принципу половины новиков на половину стариков, чтобы одни учились у других. И то, что две сотни вот таких мужиков по лет тридцать и все, в кого не плюнь, не ниже урядника, мои…
— Спаси, Христос, Матвей Иванович, — искренне благодарил я Платова.
— Будет, Михаил, для тебя я готов много сделать. Добрый ты казак, Мишка, — отвечал Матвей Иванович Платов, провожавший меня.
Глава 2
Глава 2
Рим. Римская республика.
12 марта 1798 года (Интерлюдия)