Как бы такое не вышло боком. Всё-таки Бонапарт, что у него не отнять, гениальный военный. Мне, честно говоря, не хотелось, чтобы Суворов с Наполеоном встретились. Однако, боюсь, это лишь дело времени.
— Сеньор Сперанский, всё обдумываете планы, как завоевать всю Европу? — Лучано улыбнулся.
— Куда мне? — усмехнулся я, но уверен, что в моей мимике не было ни капли принижения себя любимого.
Да, что там говорить! Я же вижу, как меняется мир, что он, пусть и двигается по ранее заложенным алгоритмам, всё равно не тот, что был. И это я меняю реальность. Потому имею право на минутку очень даже обоснованной гордыни.
— Так что, Лучано, перенесёшь свои активы? — спросил я, когда мы уже подплывали к дворцу дожей у собора Сан-Марко.
Красивая, конечно, Венеция, но не моё. Я человек всё же в высшей степени сухопутный, для меня количество каналов и рек в Петербурге — это уже тот максимум воды, который возможен для города. А в Венеции — это перебор, как и в отношении неприятных ароматов. Подванивало тиной, и этот запах был замешан на экскрементах. Вот такой я разрушитель венецианской романтики!
Гондола пристыковалась к небольшому причалу, на котором меня встречали пять гвардейцев дожа. Вот же нонсенс. Как хоть что-то сделать, воспротивиться созданию Венецианской Республики, так нет людей. А тут второй день, как дож вернулся в Венецию, и уже какие-то павлины-гвардейцы. От жёлтого, красного, ещё и зелёного цветов мундиры этих товарищей пестрели и резали глаза.
— Сеньор Сперанский? — спросил меня самый пёстрый павлин ещё и с перьями в шляпе. — Монсеньор ожидает вас.
— Поспешил твой монсеньор таковым себя объявлять, — жёстко припечатал я.
Непонятного пока офицера, так как официального обоснования наличии гвардии нет, перекосило, он начал захлёбываться в своём возмущении, но я не реагировал на такие выражения эмоций. Я, к примеру, также мог возмущаться уже от наличия в городе кого-либо вооружённого, кроме русских патрулей. В «русских» я вложил ещё и дежурство персов, калмыков, пока их не забрали.
— Что замер? Веди! — сказал я на итальянском наречии.
Тут он сильно отличался от Тосканского. Вот как? Три-четыре дня пути, а уже разница. Ну, да понимаем друг друга, так и нормально. Это самое главное в процессе коммуникации.
Конечно же, дворец дожей, как только убежал последний из них, Людовико IV Джованни Манин, был разграблен. И венецианцы действовали по принципу «всё равно разграбят республиканцы, так лучше мы». Также говорили и многие из тех, кто после стал громко кричать о приверженности республиканским идеям.
— Уже давно хотел встретиться с вами, сеньор Сперанский. Мне сообщили, сколь милостивый, порядочный и честный человек представляет нынче интересы Великой Российской империи, — дож расплескивал мне на уши льстивый елей.
Туповатое продолговатое лицо, пустой взгляд, кажущийся таким из-за болезненно впалых глазниц. Однако, странный вид не должен вызывать недооценку собеседника. В этом водном городе такие традиции интриг, что поучиться нужно! А ещё шапочка. В городе, где повсюду гондольеры, главный гондольер носит шапочку, напоминающую презерватив со слегка закрученной «пимпочкой». Прямо неуютно становится.
— Избавьте меня от лести, — отмахнулся я.
Дож скривился. Но вот в чём дело! Он ещё не дож, пока это не решит русский император. И его недовольство мне постольку поскольку. Мне даже важнее, чтобы купеческое сообщество было ко мне и Военторгу благосклонно. После того, как сгорел остров Мурано из-за боя двух русских линкоров с одним французским фрегатом, поддержанным береговой артиллерией со «стеклянного острова», ко мне все относятся насторожённо, но с надеждой.
Дело в том, что русский десант на остров Лидо не был прогулкой. Французы сразу же стали огрызаться, как только корабли Средиземноморского флота адмирала Ушакова… всё же звучит красиво… подошли к острову. Потопить никого не получилось, а вот прилёты, как и потери личного состава, были, сам контр-адмирал Голенкин получил ранение щепой в правую руку. Лодки с десантом также пострадали, были даже три прямых попадания.
Так что, когда получилось подавить батареи противника, русские солдаты были злы. Отчего-то и сам Ушаков не давал приказ щадить неприятеля, возможно, полагал, что бой не закончен, потому и не время для христианского милосердия.
И тут в город, почти не встречая сопротивления, входим мы, то есть мой корпус, сильно урезанный по сравнению с тем, как было в битве при Удине. Никого лишнего стараемся не убивать, более того, мы входили со стороны, оборону которой доверили местным республиканцам, лишь поддержанным двумя ротами французских солдат. Лучано сделал своё дело и за сына расстарался. Пусть и не я, в итоге, сына ему вернул. Венецианцы просто уходили с позиций.
Так и получалось, что со стороны венецианских островов и портов идут злые русские, а с севера в город зашли условно «добрые». По крайней мере, мы не убивали, не поджигали, а лишь шли отрядами, в которых главная работа была у стрелков. Это им отслеживать агрессию, определять, где комбатант, а где гражданский. Опасно? Конечно. Но получилось, и мы потеряли убитыми только пять человек и ранеными семьдесят три. И то ранения те были оттого, что кто-то нет-нет да и сбросит камень или ещё что из окна. Вот тогда в те апартаменты, в тот дом врывалась команда и… Да, полная зачистка. Так как на улицах трупов не было, а встречаемым обывателям давали возможность сбежать, и могло складываться мнение, что мы, несмотря на свой диковатый вид, всё же «добрые».
А после переговоры с активом города, миллион компенсации за убитых и траты русских на войну, причём оформленный, как добровольное пожертвование. И всё, дело сделано.
Уже на второй день русские моряки стали грузиться на корабли. У них много дел, пора было пройти по итальянскому адриатическому побережью и выходить на другую сторону «итальянского сапога». Ну, а я оставался, выполняя роль военного коменданта. Кстати, такой орган оккупационной власти ещё существует, но я обещал скоро его упразднить.
— Я могу считать вашу грубость отношением России к Венеции? Что для вас наш город? — Джованни Манин стал предельно серьёзным.
— Лишь освобождённый город, шаг на пути исполнения воли моего государя, — я усмехнулся. — Или вы привыкли, что в Венецию все влюбляются и начинают относиться к ней несколько благоприятственно?
— Нет, но мне показалось, что вы хотели оградить город от разорения и пожаров, — задумчиво говорил бывший дож Венеции.
— И сделал это, получил для своей империи компенсацию. Заметьте, мы не грабили, не стали разорять город, пойдёт ли это на пользу русской армии? — Джованни Манин мимикой показал, что ответ очевиден. — Так что мы своё взяли деньгами. И хорошее отношение к населению позволит пролить меньше русской крови на этих землях. Может, какой город сам выгонит французов и призовёт русских.
— Но вы берёте плату ещё и людьми… — выпалил Людовико Джованни. — У меня складывается мнение, что устроенный пожар на острове Мурано не случился сам по себе. Слишком много от этого вы получили выгод.
На самом деле, нет, я к пожару не имел никакого отношения. Так радикально набирать себе людей для создания стекольного и бутылочного производства, а также художественного стекольного, я не собирался. Но пожар позволил многим колеблющимся мастерам, особенно молодняку, который более мобильный, принять правильное решение и примкнуть к каравану, уже скоро отправляющемуся под Белгород. Ох, и проблем же прибавиться у Авсея! Рассели, накорми, обеспечь, в школу отправь, чтобы хоть пару слов могли связать по-русски. Но у каждого своя работа. Может, и Катенька поможет… Эх! Катя, Катя, Катерина…
— Я прибыл, чтобы вы подписали прошение на имя русского императора, дабы Венеция стала той, что была до приходов французов, ну, и без австрийцев, — сказал я и протянул бумагу. — Ваша кандидатура на роль дожа-правителя может быть согласована. Я не вижу в том серьёзных препятствий.
Документ был написан на двух языках: русском и французском, так что дож прочитает на языке международного общения. Парадокс: все или многие делают вид, что ненавидят революционную Францию, но чтобы кто-то принял закон о том, чтобы общаться на своём национальном наречии, так нет. Вернее, потуги есть у правительств, но общаются всё равно на французском.
Дож Людовико IV Джованни Манин подписал. А ему деваться просто некуда. Скорее всего, он даже отправит кого-то из своих доверенных людей пожаловаться австрийцам. Ну и пусть. Как-будто они не знают, что тут происходит. Наверняка, уже думают или даже придумали, как русского императора облапошить.
*…………..*……………*
Гатчино
8 июня 1798 года
Граф Людвиг фон Кобенцель явно нервничал. Слишком много ему было поручено. Австрийский канцлер Тугут, складывалось такое впечатление, действительно считает русского императора полным идиотом. Даже если бы так и было, то нужно же учитывать, что вполне себе бодро выглядит канцлер Российской империи Александр Андреевич Безбородко, есть ещё и Пётр Алексеевич Пален. Нужно учитывать их мнение и влияние на императора. И очень сложно любому послу работать, когда необходимо преодолевать немаленькое расстояние от Петербурга до Гатчино.
Прибыв в Гатчино, Кобенцель увидел экипаж, которым обычно пользуется английский посол Чарльз Уитворт. Видимо, англичанина тоже мурыжили, не пускали на аудиенцию к императору.
— О! Ваше Сиятельство, даже не представляете, насколько я рад вас видеть, — казалось, улыбка Уитворта порвёт ему рот. — Лишь одно может меня огорчить, если вот прямо сейчас вас пригласят, а я уже четвёртый час буду здесь ожидать аудиенции. Заметьте, граф, здесь.
Английский посол Уитворт поднял на правой руке ладонь с вытянутым указательным пальцем и резко повернул его вниз, в сторону земли, будто впечатывая.
— Сейчас уточню, — сказал австрийский посол и направился к воротам.
До слуха Уитворта дошло грозное «Не велено, ожидайте!». Ничто так не радует человека, как чужие неудачи, если этот человек с гнильцой. Уитворт был далеко не порядочным человеком.