– Наверное, – Лиам сорвал пучок травы и бросил себе за спину.
– Хорошо, – Шай оторвала задницу от земли и села к нему на колени. Она прижалась плечами к его груди. Это было не очень-то платонически.
Ее кроссовки от Gucci были грязными, а черные джинсы – рваными и потертыми. Лиам провел большим пальцем по ее коже в одном из разрезов.
– Мне очень жаль. Я в ужасном настроении все выходные. Моя собака умерла, а семья – просто отстой. Я не хотел втягивать тебя в это. Поздравляю с победой в турнире по настольному теннису и все в этом роде.
– Ш-ш-ш-ш.
Лиам замолчал.
– Volo enim vos eritis mihi in amans?
– Понятия не имею, что ты только что сказала.
– Это, наверное, потому, что у меня сейчас плохо получается говорить на латыни. Я прошу тебя стать моим парнем.
На самом деле Шай предложила ему стать ее любовником, потому что на латыни не было слова «парень», кроме amasiunculus, что звучало как болезнь, от которой отваливается пенис.
Лиам переместил вес с ноги на ногу. Держать Шай у себя на коленях было почти невозможно без стояка.
– Я думал, я уже твой парень.
– Ладно, хорошо.
Шай прислонилась к нему спиной. Мистер Стреко жадно наблюдал, как какой-то парень, который выглядел так, словно только что сошел с яхты на юге Франции, скручивает ему косяк. Шай поняла, что больше не влюблена в мистера Стреко. Может, она и смотрит до сих пор его страницы в соцсетях и еще подумает насчет углублен- ных занятий латынью на следующий год. Но мама права – у него отвратительная татуировка на шее.
Лиам потерся подбородком о волосы Шай. Он не понимал, почему так расстраивался. Сейчас у него было удивительно хорошее настроение.
Вечеринка оказалась многолюдной и скучной. Большая кукла-человек сгорела слишком быстро, и теперь в огне не было ничего интересного. Тед засунул аэрозольный баллончик с репеллентом в карман спортивных брюк, подобрал брошенный отцом скейтборд и пошел по маленькой боковой аллее, ведущей из сада на тротуар.
Уличные фонари горели ярко. Он покатил на скейтборде вниз по Стронг-плейс и вверх по Кейн-стрит к дому. Потом повернул на Чивер-плейс и сунул скейтборд под мышку. На крыльце стояла бело-голубая клетчатая коробка из Grandma’s House. Картон – это бумага, так что, вероятно, он горит.
Присев на корточки, Тед побрызгал на уголок коробки репеллентом, щелкнул зажигалкой и поднес ее поближе. Коробка загорелась. Она горела даже лучше, чем он думал. Пламя было не маленьким и слабым, а высоким и голубым. Теперь горела вся верхняя часть коробки. Белая этикетка с маминым именем почернела, скрутилась и взлетела в воздух, как дымящаяся птица.
Внутри коробки что-то щелкнуло:
– Хлоп, хлоп, хлоп!
Это было похоже на попкорн из кинотеатра.
Тед спустился по ступенькам и сел на нижнюю. Неужели взорвется вся коробка? Маленькие горящие кусочки взлетали в ночное небо, как светлячки. Было много дыма.
– Вот черт.
Брюс Кардозо, мастер эпического трюка «зажги-огонь-водкой», катался на велосипеде по окрестностям. Он чувствовал себя таким свободным, независимым и чертовски живым только в те моменты, когда ехал на велосипеде в полной темноте просто так. Кроме того, было приятно свалить от старших сестер, которые говорили ему, что от него пахнет грязным бельем, и называли «толстым ребенком». Увидев дым, Брюс остановился. Дом, освещенный светом единственного уличного фонаря, был погружен в темноту.
– Эй, парнишка, убирайся оттуда. Этот дом горит.
– Это мой дом, – сказал малыш и указал наверх: – Этикетка попала в это окно. Она горела.
– Твои родители дома?
Ребенок покачал головой:
– Они на вечеринке. Там должен был быть огромный костер, но, по-моему, он отстойный.
– Можешь показать мне, где они?
Малыш отрицательно покачал головой. Брюс оседлал велосипед, не зная, что делать. Теперь из окна верхнего этажа вырывалось настоящее пламя. В квартале стояла жуткая тишина, а в других домах было темно.
Вокруг никого не было. Наверное, все жители ушли на вечеринку. Брюс повернулся, чтобы поговорить с мальчиком, но не увидел его на прежнем месте. Парадная дверь дома была открыта. Маленький паршивец зашел в дом.
– Дамы!
Воздух наполнился запахом теплого кашемира. Пичес подняла глаза. Они с Венди и Мэнди сидели у костра и пили.
– Доктор Конвей!
В свете камина доктор выглядел еще более безупречным, чем всегда.
Его серебристые волосы блестели, зубы и кожа были идеальны.
– Ребята, это доктор Конвей, он же доктор «почувствуй себя хорошо», – представила его Пичес. – Он самый лучший.
У него были удивительно нежные руки.
– И что же вы за врач? – спросила Венди, уже подумав, что могла бы сделать о нем очерк для своего журнала.
– Вообще-то он больше врач Мэнди, чем мой, – сказала Пичес. – Это у нее рассеянный склероз, – поясни- ла она.
– Только это не совсем так, – Мэнди пожала доктору руку. Казалось, это его позабавило больше всего.
– А сейчас я могу для вас что-нибудь сделать? – спросил он, и его голубые глаза блеснули.
– О, еще бы, – Пичес попятилась в тень куста рододендрона.
– Помочь кому-нибудь еще? – спросил добрый доктор, следуя за ней.
– Абсо-блин-лютно, – сказала Мэнди, направившись прямо за ними.
Теперь Венди наконец поняла, что доктор Конвей был не совсем врачом.
– Наверное, я пас…
Она украдкой взглянула на Роя, болтавшего с Таппером и Элизабет по другую сторону костра. Кто-то включил группу The Eagles.
Она ее любила.
– Подождите меня! – крикнула Венди, следуя за своими новыми друзьями.
Глава 24
– Тед?
Стюарт зашагал по верхнему коридору. Дом Кларков был огромным: пустая спальня, пустая ванная, бельевой шкаф и еще одна ванная. Он подошел к закрытой двери и остановился.
– Тед? – снова позвал он и открыл дверь.
Это была комната дочери Роя Кларка. Она лежала под простыней с сыном Пичес. Одежда, как и ее кроссовки от Gucci, валялась на полу возле кровати. Пурпурная лавовая лампа отбрасывала неровный свет.
– Извините.
Шай хихикнула под простыней:
– Он ушел?
– Еще раз извините.
Стюарт сделал шаг назад в коридор и закрыл за собой дверь.
Муж Пичес в шляпе и с шумоподавляющими наушниками на шее сидел в гостиной, просматривая виниловые пластинки на полке.
– Привет, чувак, – сказал ему Стюарт, – ты не видел моего сына?
– Нет. Нет, не видел. – Грег указал на коллекцию пластинок: – Впечатляет, что у них есть винил. Здесь потрясающая аудиосистема. Но при всем при этом у хозяев ужасный музыкальный вкус.
Стюарт подошел, чтобы изучить записи: The Eagles, Elton John, Eric Clapton, Cat Stevens, Harry Chapin, The Beatles.
– Эрик Клэптон – классный, – он протянул руку Грегу. – Меня зовут Стюарт. Официально мы еще не знакомы. Ты же муж Пичес?
Грег кивнул, не зная, то ли ударить этого парня, то ли пожать ему руку.
– Да. Грег Парк. – Он пожал Стюарту руку. Грег не собирался упускать этот шанс: – Слушай, я вроде как в курсе твоей карьеры и знаю, что мы практически соседи. Я хотел бы у тебя кое о чем спросить. Я написал кучу детских песен, но мне нужен кто-то вроде соавтора.
Пичес уже предупредила его об этом, так что Стюарт не удивился.
– Классная идея.
– Я хочу, чтобы альбом получился очень крутым, не скучным, – взволнованно продолжал Грег. Он снял шляпу и провел пальцами по вьющимся седеющим волосам. – Я хочу возродить популярность детских музыкальных альбомов, чтобы это звучало, как… я не знаю… как смесь из песен Jimi Hendrix и Woody Guthrie. Как будто The Clash встретились с Blind Mice, – добавил он с улыбкой.
Стюарт присел на подлокотник дивана.
– Вау. Окей. Ты играешь на чем-нибудь?
Грег слегка усмехнулся:
– Конечно. Я учитель музыки. Я играю на всем.
– Пожар! – кричал Брюс, объезжая на велосипеде кварталы.
Где, черт возьми, были родители этого чокнутого идиота?
– Пожар!
– Обычно я не поддерживаю такое.
Венди еще раз ударила по изящной маленькой курительной трубке Мэнди и выпустила огромную струю пара с весьма характерным запахом.
– Я имею в виду, как поезда будут приходить по расписанию? Как FedEx доставит товар, если он понадобится уже на следующий день? Как врачи станут заканчивать медицинские колледжи и пересаживать легкие, если все окажутся под кайфом?
Венди передала трубку Пичес, сознавая, что повторяется, но теперь она уже не была уверена, с кем обсуждала эту тему до этого.
Пичес протянула трубку доктору Конвею. Тот сделал быструю затяжку и вернул ее. Похоже, он был в этом профи.
– Я не курила эту дрянь с колледжа, – сказала Пичес, делая еще одну затяжку, – теперь, кажется, получается легче.
– Я рад, что вам понравилось… – начал доктор Конвей.
– Я чувствую себя странно, – прервала его Мэнди. В ее голосе звучала тревога: – Эта травка отличается от той, что мы получали раньше.
– Да, – сказал доктор Конвей. Его голос был бархатистым и мягким: – Это версия для тусовок.
Невдалеке маячила белокурая фигура.
– Элизабет, – хрипло кашлянула Венди, – присоединяйся к нам!
Художница оставила Таппера и Роя готовить фейерверк.
– Привет, – сказала она.
– Привет-привет, – пропела Венди, – я рада, что ты вышла из тюрьмы.
– Поддерживаю, – Пичес протянула Элизабет трубку, – на районе было чертовски скучно без тебя.
Элизабет взяла трубку и зажала ее между губами. Венди Кларк погладила ее локоть в оранжевом комбинезоне. Тщательно одетый мужчина с безупречной кожей и зубами внимательно наблюдал за Элизабет.
– Осторожно, это довольно сильная вещь, – предупредил он.
Она глубоко затянулась и, задержав дыхание, передала трубку Венди. Та взяла трубку и протянула ее красавчику. Он вдохнул и предложил затянуться Белоснежке в джинсах. Она отмахнулась.
– Мне нужно попасть внутрь, – сказала Мэнди. Это было скорее требование, чем просьба: –