— Бу-бу-бу… — неразборчиво доносился голос попа, убеждающий Демьяна не скупиться.
— Сирот приняли на иждивение, батюшка! — Приводил контраргументы мой управляющий. — Обули, одели, жрут каждый день, нет у нас столько!
Всё таки сговорились, но батюшка всё так же продолжал топтаться во дворе, никак на обед ещё напрашивается? Видя, что я сам не догадываюсь — Никодим зашел издалека:
— А вот мыло ваше, херр Фальке, можно любопытство удовлетворить?
— Конечно! — Догадался я. — Демьян, два куска выдели святому отцу, на благо! Да в холстину заверни!
Батюшка на этот раз и святого отца проглотил без возражений, дождался принесенного свертка и развернул, принюхиваясь, после чего с возмущением выдал:
— Но это же не то, что я у Татьяны Терентьевны видел! То и пахнет приятственей, и цвет лепше!
— То для жинок ведь, батюшка! — Принялся увещевать. — А вы же мужчина!
— У меня попадья и поповны!
— Простите, батюшка! — Повинился. — Привык у себя в Неметчине, что наши святые отцы без жен живут, содомиты через одного! Сразу же как ещё такое мыло сварим, вас не обделим! Пока кончилось всё, увы…
Никодим вручил холстину с отжатым у нас мылом служке, отправил его восвояси, а мне предложил:
— Проводите меня немного, херр Герман!
Да что ему от меня надо⁈ Надо сказать Демьяну, чтоб не торговался с ним больше, а то и мертвого задолбает! Не показывая раздражения — вышел с ним за ворота и едва отдалились от госпиталя, как Никанор елейным голосом начал меня охмурять по новой, почему-то инструктируя: как мне подобает подготовиться перед принятием таинства крещения. Пришлось в очередной раз обозначить свою позицию:
— Батюшка, я ведь вам упоминал о своих обстоятельствах! Ни о каком переходе в православие пока речи быть не может!
— Но как⁈ — Растерялся Никанор. — Церковь не одобрит брака Александры Максимовны с иноверцем!
Больших трудов стоило сдержаться, сделал несколько вдохов и выдохов и уже спокойным тоном пояснил, что брак с Александрой Максимовной — вилами на воде писан! После чего закруглил разговор и оставив растерявшегося попа одного — вернулся в госпиталь, в самом мрачном расположении духа. А за обедом поел без аппетита, с одной мыслью в голове: «Обложили, демоны! Хер вам, а не брак по расчету! Хотя, надо ещё посмотреть, что за Александра…»
Потом приехал Дитрих, принес работающий прототип поршневого насоса, по моему мнению: слепленный из говна и палок, что и заявил товарищу. Тот не обиделся, признав что так оно и есть, дай бог чтоб одно испытание выдержал, а больше от него ничего не требуется. Приладили его к большой печи, кликнули парней, чтоб помогали (вручную ведь его придется приводить в движение и это помимо того, что необходимо обжигаемый клинкер ворошить постоянно) и приступили к испытаниям. Дитрих ещё замерил количество угля, которое засыпали в разожженную печь, записал всё в тетрадку, да напоследок сунул принесенный с собой железный пруток в самую середку разгорающегося угля. На мой вопрос зачем это — пояснил:
— Определить жар!
Ну а потом началась потеха — по очереди качали рычаг не плотно прилегающих к устью печи мехов, так же сменяясь — перемешивали запекаемый клинкер. Искры во все стороны, Демьян негодует, что у нас сажа и пепел во все стороны летят, пацаны в полном восторге. И вымазались все как кочегары.
В этот раз уже что-то более похожее на цемент появилось, едва остывшый клинкер тут же вместе с Дитрихом и при помощи пацанов всё так же вручную размалывали на улице. А печка после нашего последнего эксперимента пришла в полнейшую негодность, к вящей радости Демьяна (уже вслух планировавшего, как тут поставим новую печь с уже заказанными на заводе котлами), с неодобрением посматривающего на все, что не было связанно с варкой мыла и вместо прибытка — ввергало в расходы. Всё таки обычный кирпич не рассчитан на такие температуры, какую мы устроили. Дитрих тоже был доволен, но по другой причине:
— А если плотно приладить к печке подобные меха, Герман⁈ Даже без подсчетов, на глаз — видна экономия!
— Баню надо ставить! — Заметил я невпопад, с неодобрением глядя на чумазых пацанов. — Словно черти грязные!
— Вот ещё! — С неодобрением высказался Демьян. — Послезавтра суббота, тогда и побанимся!
Дитрих плюнул на наше равнодушие и принялся что-то чиркать в тетрадке упоенно, а я замешал всё ещё теплый цемент в раствор и слепил из обломков кирпичных новый образец кладки, старый так и валялся в углу с понедельника. Солнце уже к Уреньге опускалось, ещё полчаса — и сумерки настанут. Первой заметила неладное Даша, оповестив об этом всех:
— Народ у завода забегал как мураши, али пожар, али убило кого опять!
Побросав все дела — высыпали со двора, вглядываясь в суету на площади у завода. Демьян, как старый солдат, в отличие от нас — смотрел на ситуацию шире и подмечал больше деталей, о чем и доложил:
— В усадьбе тоже суета, никак Илларион Иванович соизволит приехать чичас⁈
Пробегающий мимо неравнодушный гражданин заглянул во двор подтвердил это предположение, высказал удивление, отчего это мы не торопимся бежать встречать хозяина. Мои все в полном составе тут же засобирались, а я отговорился:
— Я же не знаком пока с Ларионом Ивановичем… Вы идите, а потом верноподданнические чувства выскажу, более приватной обстановке!
В одиночестве вернулся из госпиталя домой, с досадой обнаружив что и тут никого — все отправились на торжественную встречу. Печь не топлена, воды нет ни горячей не теплой, взял бадью холодной и накинув на шею полотенце — отправился в предбанник. Помыться не вариант так. Ну хоть ополоснусь, всё равно закалятся решил, вот с сегодняшнего вечера и начну.
Лязгая зубами добежал до дома, насухо вытерся, переоделся в чистое и не зажигая свечей сумерничал, глядя в окно на опустившуюся на завод ночь, да перекусывая пирогом утренним, что нашел на кухне. Вот вроде социальное неравенство, всё как в учебниках про царскую Россию, а обитатели поселка с такой радостью встречают приехавшего купца, какая ни одному депутату в мое время не снилась, не говор уже о чиновниках — те больше от народа на отдалении старались держаться. Так и уснул, не дождавшись прихода домочадцев…
Глава 12
Глава 12.
— Срамота-то какая! Срамотища!
По другому и не сказать — передо мной словно павы выступают Екатерина с Елизаветой, а из одежды на них лишь кокошники, да коромысла в руках.
— Продолжайте!
— Танец с коромыслом, барин! — Объявила Катерина и две девицы пустились в пляс, сопроводив танцевальные па хоровым пением:
'Не кури, не пей, не кури, не пей!
Воду чистую пей земли родной!
Не кури, не пей, не кури не пей!
Воду чистую пей земли родной!
Елизавета тряхнула своей роскошной черной косой толщиной в руку, крутанулась на месте и засадила мне крючком коромысла в челюсть, да с такой силой, что свет померк в глазах! Проснулся, с досадой отметив, что это всего лишь сон был, но до чего же реалистичный! Обе купеческие дочки до сих пор как живые перед глазами стоят, верно Марфа ванговала, что эдак и до греха недалеко. А челюсть-то как ломит!
Спустился вниз, у печки хлопотала Марфа, затапливая, стало быть — скоро зазвонят колокола и народ к заутрене потянется. Выскочил во двор, стараясь дышать через нос — внезапно разболевшийся зуб реагировал на всё, отзываясь вспышками боли. Будь то попытки нащупать его языком или вот как сейчас — утренний морозный воздух вдохнуть. Подозреваю, что это вчерашнее вечернее закаливание всему виной, рановато начал…
Тем временем ожила колокольня, домочадцы проснувшись — отправились в церковь, а я запалив несколько свечей — принялся обследовать с помощью зеркала, что у меня с зубом. Визуальный осмотр ничего не дал, зато пальцем нащупал — с правой стороны нижний зуб, предпоследний в ряду. Вот что я за попаданец такой, то девки купеческие из головы не выходят, а сейчас вообще катастрофа с этим зубом, быстрей бы лекарь из церкви вернулся.
До прихода Антона Сергеевича и холодные примочки снегом на улице попробовал, и мордой к нагревающейся печи прикладывался — эффекта никакого, зуб всё так же болел, не давая ни минуты покоя. И нет-нет так простреливало острой болью, что хоть на стенку лезь. Завтракать я даже не стал, насев на лекаря, с которым со среды, не сговариваясь — перешли на ты:
— Ты же в своей госпитальной школе учился как зубы лечить?
— Обязательный предмет, — согласился Антон Сергеевич, которому мои страдания ничуть не мешали с отменным аппетитом уписывать стряпню Марфы. — вначале в мертвецкой тренировались удалять, потом на живых людях!
— А какие компрессы лучше, холодные или горячие?
— Лучше дергать, Герман! — С участием посоветовал лекарь. — Давай тебя к Гавриле отведу, пока флюса нет!
— Может само ещё пройдет… — Пробормотал я, сам в это не веря. Страшно до жути дергать зуб без анастезии, ещё и у кузнеца этого, такой половину челюсти вырвет и не заметит.
— Сало надо приложить к десне солёное, барин! — Авторитетно вмешалась в нашу беседу Марфа. — А к запястью разрезанную дольку чеснока примотать!
— Авиценна лечил зубную боль окуриванием из смеси лука, черной белены и жира козла. — Присоединился к троллингу опекун. — А Плиний советовал со стороны больного зуба положить в ухо воробьиный или вороний помет, смешанный с маслом!
— Идите вы со своей народной медициной, это всё от темноты и недостатка образования! — Отмел эти советы. — Солью прополощу, или до госпиталя схожу, там соды возьму, тоже вроде должно помочь…
До обеда, под ворчание Марфы, что только соль извожу попусту — и полоскал солевым раствором рот, и чередовал холодные примочки с горячими компрессами, без какого-либо положительного эффекта. Собрался в госпиталь, вспомнив, что помимо соды в мыловарне — там и Аксинья, а у неё, на минуточку, есть весьма эффективное средство. Так, с куском сала во рту, благоухая привязанным к левому запястью чесноком и с заметно начинающей опухать щекой — предстал перед изумленными работниками…