— Гриша, а чего тебя Кобчиком зовут? — Уже во вроде как установившейся тишине вдруг задал вопрос Странник.
— Да дебилы! — Прокомментировал я, не желая вдаваться в этимологию прилипшего прозвища. — Фамилия у меня Журавлев, вот и Кобчик!
— Хм, — удивился Странник. — причудлив и извилист путь, но объясним…
— Да брешет он, — сдал меня с потрохами Князь, позёвывая. — со школы ещё погоняло, у нас урок был открытый, он реферат зачитывал, перед понаехавшими с РАЙОНо тетками, про Сталина. Сорок минут то ругал его за крестьян, потом хвалил за внешнюю политику. А под конец как гаркнет, глядя в упор на этих теток из города: «Очень жалко, что таких людей, как товарищ Коба, больше нет!» Вот с с девятого класса Гриню и погоняют Кобчиком…
— Спите давайте, — отозвался я. — устроили тут вечер воспоминаний и встречи выпускников! Нам ещё завтра с бодуна выбираться отсюда надо как-то…
— Да, — поддержал меня Марат. — и в ручье отмываться, хотя бы моськи оттереть. А то нас таксист ни в какую не пустит в машину…
Воцарилась тишина, прерываемая лишь неровным дыханием засыпающих, потом кто-то захрапел и под эти уютные звуки и я стал проваливаться в сон. Но уснуть не пришлось, вдруг дрогнула поверхность пещеры и меня качнуло на бок. «Зря четвертую допили, да ещё после глинтвейна!» — Понял я: «До вертолетного синдрома набрались, надо заземлиться!» Попытался выпростать из спальника руку, как меня качнуло уже на другую сторону, а рядом с головой вдруг оглушительно что-то взорвалось, каменным крошевом хлестнув по голове. Несмотря на надетую пидарку, от боли (а прилетело чувствительно) — моментально отрезвел, но как-либо среагировать адекватно не получилось. Ещё пару раз довольно ощутимо тряхнуло, и пока я ворочался, пытаясь выпутаться из спальника — сверху как бетонной плитой накрыло с размаху, вышибая дух и остатки сознания.
«Нормальный сюрприз я своей Наталье устроил!» — Перед тем, как потухнуть окончательно, промелькнули последние мысли: «Зря нас Робертович не застраховал всё-таки…»
Глава 2
Глава 2.
Прийти в себя было безрадостно, как там у классика: «Все счастливые пробуждения похожи друг на друга, а каждое пробуждение с похмелья — по своему уникально». Последние бредовые воспоминания о якобы то ли землетрясении, то ли обвале — отмел как несостоятельные. Вот же я, живой, правда — не совсем здоровый. Учитывая, сколько вчера на грудь приняли — вполне закономерный итог событий.
Судя по непроницаемой темноте вокруг и жесткому ложу — мы до сих пор в пещере, что не удивительно. Только почему душно так, что я аж взмок? Пошарил руками вокруг и осознал, что я мало того, что без спальника, так ещё и практически раздетый — вместо термобелья на мне какая-то рубаха непонятного покроя. Рубище натуральное, если верить тактильным ощущениям.
Чем дальше, тем страньше, а пахнет то как! По ходу, вчера строгий запрет Марата дружно проигнорировали и гадили даже не отходя по углам. С содроганием и стыдом осознал, что не только по сторонам так несет, но и от меня. Допился, что обосрался⁈ Позорише то какое! Продолжил нашаривать руками окружающее пространство и замер в недоумении — никаких признаков не только спальника и моей одежды, но и каменной поверхности — лежу на досках, кое-как присыпанных соломой…
— Пацаны, пацаны, что происходит⁈ — Всё таки переборол стыд, инстинкт самосохранения подсказывал, что надо срочно что-то делать с обезвоживанием организма — даже позвать на помощь полноценно не получалось, из горла вылетало какое-то бессвязное карканье. — Мужики!!!
— Ох, грехи наши тяжкие… — Заворочался кто-то в углу слева и голос был абсолютно незнакомым.
— О, майн готт! — Жалобно простонал уже другой, тоже незнакомец, справа.
У меня депрессивная стадия, по всей видимости — в маниакальную перешла, раз такие непонятки происходят. Но думать и анализировать потом, сейчас бы просто воды напиться.
— Дайте минералки, мужики! Вы меня что вчера, отмудохали что-ли, почему всё болит так? Где мы⁈
— Тише, немчик, очнулся никак? — Донеслось вновь слева и неведомый кто-то, суд по звукам — встал и зашаркал в сторону — Испить хочешь? Чичас принесу. Ох, грехи наши тяжкие…
Скрипнула дверь в той стороне, куда двинулся незнакомый мне грешник, судя по его постоянным упоминаниям своих грехов и слабый отблеск огонька мелькнул. Да что здесь, черт возьми, происходит? Вместо ответа на многочисленные вопросы — показалась фигура неравнодушного, откликнувшегося на мою просьбу. Едва освещаемая крошечным огоньком желтоватым, даже не спичкой, а чем-то таким, на ум сразу пришло: «Лампадка!» У бабушки в деревне была такая, плошка с растительным маслом, где сверху лежала жестяная крышка с прорезью, в которую был продет фитиль. Света от такого девайса практически не было, зато горел он долго, в углу перед иконами.
Мой спаситель, кем бы он ни был, приблизился и слабый огонек осветил его облик, заставив меня в очередной раз вздрогнуть: «Здравствуй, подпольный кирпичный завод в Дагестане!» Борода лопатой, одет в какую-то ночнушку из мешковины, в одной руке уже упомянутая лампадка, в другой — массивный ковш.
— Чичас, чичас…
Успокаивающе пророкотал он, отставил лампадку в сторону, приподнял мою голову и впихнул мне ковш, в который я чуть ли не зубами вцепился. И посудина эта, чтоб мне провалиться, оказалась деревянной! Зато вода была самая настоящая, холодная до ломоты в зубах. Пил так жадно, что весь облился и отвалился совсем обессиленный, голова кружилась и всё заболело с новой силой.
— Ну вот, напился и помирать можно. — Обнадежил меня поилец, забирая ковш с лампадкой у уходя. — Хоть и нехристь, а всё душа живая. Не жилец…
Словно в подтверждение его последней фразы — я вновь уплыл в небытие, не успев ничего ни понять, ни осознать, с одной мыслью: «Дичь какая-то!»
А вот очередное пробуждение — многое объяснило, хоть и не всё. Очнулся от того, что меня бесцеремонно, словно куклу — ворочают и обтирают влажной тряпкой. Ощущение восхитительное, хотя запах нечистот никуда не делся и все так же преобладал, забивая все остальные «ароматы». Гигиенически процедуры, поджав губы, деловито проводила женщина: в сарафане и платке. Причем сразу было ясно — она не из подтанцовки Кадышевой и не из фольклорного ансамбля, для неё это привычная и повседневна одежда.
Помещение с бревенчатыми стенами тонуло в неясном сумраке, а приглушенный свет падал из небольшого оконца, затянутого, без всякого сомнения — бычьим пузырем, ибо это и светом то было назвать нельзя. В углу стоял истуканом поп, перед ним возвышался мужик на пол головы выше (но при этом умудряясь выглядеть уничижено) и знакомым голосом ночного спасителя перед ним заискивающе отчитывался:
— Отец его перед рассветом преставился, без молитвы и покаяния. А сам немчик выл бесовские вирши, али наговор какой, всё запомнил, вот что бормотал в беспамятстве: «На дальней станции сойду, запахнет мёдом! Живой воды испью у журавля, здесь всё мое, здесь вырос я уродом, и за душою нету нихуя!» Вот тебе и немец, как по нашему разумеет!
Мама, я попаданец! Всё те многочисленные опусы, которые я читал, зачастую посмеиваясь и не веря — морально подготовили к принятию этого факта. А вот то, что я немец — изрядно обескуражило. Да ещё, если верить словам «медбрата» — во сне песни пел, короче: Штирлиц как никогда был близко к провалу! Мысленно сделал фейспалм и решил прикинуться шлангом, до выяснения всех обстоятельств и подробностей, только попить бы…
— Ты помелом своим не вздумай по заводу мести, Демьян! Паспорт его отцу два года назад выдали в Москве, из детей только этот Герман записан, урод стало быть и есть. — Неожиданно подал голос поп и обратился к обихаживающей меня сиделке. — Как он, Аксинья? Отто про него спрашивал, коли выживет — к себе заберет, к делу приставит.
— Жив, только глазами лупает, — певуче и негромка отозвалась она. — седьмицу, считай, бог прибрать не мог. Отец отмучался, двое попутчиков ещё раньше преставились. Сейчас очнулся, а остальное — в руках божьих…
— Он лютеранской веры! — Рявкнул батюшка и подобрав рясу, направился на выход. Бородатый и заросший подобно медведю по самые глаза Демьян засеменил за ним, одарив на прощание подозрительным взглядом сразу и меня, и Аксинью.
А та, споро закончив меня обихаживать, помогла натянуть вонючую рубаху, что оказалось как нельзя кстати — после водных процедур вновь начал бить озноб. Не топят они здесь что-ли? Какого либо одеяла или покрывала сервисом этого заведения не предусматривалось, все дальнейшие процедуры свелись к тому, что она выгребла из-под меня старую солому, не исключаю, что с отходами моей жизнедеятельности и унесла всё это. Отсутствовала недолго, принес с собой свежую и довольно небольшую охапку соломы, ловко отодвинула меня на край, раструсила её по доскам и вновь вернула меня на место.
Мягче от этого не стало, но я все процедуры сносил стоически — не время и не место права качать. Для начала бы неплохо определиться со своим правовым и социальным статусом, а пока лучше пореже рот открывать, глядишь — за умного сойду. Ну или по крайней мере, не спалюсь по глупому на ровном месте. У меня из активов: полузабытый учебник истории и несколько гигабайтов прочитанных книг про попаданцев, на которые точно не стоит ориентироваться.
Аксинья снова вышла, но поразмыслить о делах своих скорбных в покое не получилось — отсутствовала она не долго, вот же неугомонная! И на этот раз принесла кормежку, вначале напоила водой всё из того же ковша знакомого, затем покормила разваренной и пресной кашей, на что организм отозвался радостным урчанием в животе. Прием пищи оказался символическим, если верить оговорке что я тут семь дней в беспамятстве валялся — всё правильно делают. Но организму доводы рассудка были побоку, хотелось даже не есть, а ЖРАТЬ! Значит — точно выкарабкался, что это бы ни была за зараза, от которой преставился биологический отец моего реципиента и неведомые двое попутчиков.