Во тьме пробиралась.
Вот крадусь за тыном к хате,
Мимо темных окон,
Видно, отца нету дома
Либо спать уж лег он,
Мой батюшка одинокий.
И сама не знаю,
Как вошла я в хату. Стонет
Кто-то, помирает, —
Это мой отец родимый!
И никто на свете
Не помолится над бедным.
Лукавые дети!
Вы, проклятые, в ответе.
Я перепугалась,
Хата пахла запустеньем.
Тут я прятать стала
Деток в клети, возвратилась:
Отец еле дышит.
Я скорей к нему: «Родимый!
Родименький, слышишь,
Это я к тебе вернулась!»
За руки хватаю.
И тогда мне слабый голос
Прошептал: «Прощаю.
Все прощаю!»
И как будто
Тут же я упала
И заснула. Если б можно,
Век бы свой проспала!
Но к полуночи очнулась.
В хате как в могиле.
Мне отец сжимает руку.
«Что ты, что ты, милый?»
А уж он как лед холодный.
Я насилу руку
Вырвала. Цыган, подумай,
Ты такую суку
Взял бы в дочери? Что скажешь?
Цыган
Ей-богу, не знаю.
Ведьма
Так молчи, не то забуду,
Что сказать желаю.
Накормила я ребяток,
В сусек уложила.
Уже утром под очипок
Пакли я набила,
Чтоб не видно было стрижки,
Прибрала по дому.
А под окнами тесали
Гроб отцу седому.
Дотесали, положили,
Взяли, закопали…
И, как на поле былинка,
Я одна осталась
На всем свете… Были дети —
И тех не осталось.
«Через яр ходила
Да воду носила,
Каравай месила.
Дочку отдавала,
Сына оженила
И… гу…»
Цыган
Да не скули, ты всех разбудишь.
Ведьма
Разве скулю я, что с тобой?
Цыган
Ну, ладно. Что же дальше будет? —
Рассказывай.
Ведьма
А за рассказ
Мне сваришь завтра мамалыги?
Я кукурузы принесу.
Все припомнила! Все помню!
С дочкой спал, проклятый…
Сына отдал он в лакеи,
А меня из хаты
Выгнала мирская сходка,
Я собак дразнила,
Пела с нищими у окон,
А ребят носила.
За спиной. Чтоб приучались»
Пан приехал вскоре,
С лаской кинулась к нему я,
Не судя за горе.
Сатана меня не выгнал,
И сына и дочку
Приласкал и взял в хоромы…
Там мои цветочки
И росли. Сынка Ивана
Он какой-то пани
Продал. Ну а дочь Наталью…
Что, твои цыгане
Все уснули?
Цыган
Все уснули.
Ведьма
Только б не слыхали
Слова страшного про дочку;
Да и ты от слова
Вздрогнешь, может, как услышишь…
Сколько было злого.
Наталоньку! Дитя свое!
Ирод нечестивый!..
Взял, погубил… А перед тем
Посылает в Киев
Меня, видишь, помолиться.
Сдуру я ходила.
И молилась… Только бога,
Знать, не умолила.
Есть ли бог у вас, цыгане?
У нас его нету…
Господа его в шкатулку
Спрятали от света.
Как из Киева вернулась, —
Заперты покои.
Пан с Наталочкой уехал,
Взял ее с собою, —
Дочку взял… Ты слышишь, старый?
Он остриг девчонку,
Как меня. И полетела
Я за ним вдогонку.
До Валахии добралась
И совой летаю
Над леском, над буераком,
Деточек скликаю.
Где Наталонька? — Не слышит!
Отыщу я пана —
Разорву его!.. Примите
В табор свой, цыгане,
Я водить медведя стану,
А как встречу ката,
На него спущу медведя —
Вот тогда, проклятый!..
Не медведя. Сама брошусь,
Загрызу!.. Иль знаешь?
Поженимся, мое сердце,
Чем не хороша я?
Ну, а сына я женила,
Дочка — так и будет.
Ползать стану я под тыном,
Найдут меня люди —
Только мертвой. Посмотри-ка,
Там такой хороший
Мой сын Иван… Ух, холодно!
Одолжи мне грошик.
Монисто славное куплю,
Сдавлю тебе им шею.
Ну, а сама пойду домой.
Смотри-ка скорее —
Вон в Киев мышь несет мышат.
Не донесешь, утопишь их,
Или пан отнимет.
Найду ли я моих деток,
Иль без них погибну?
И замолкла, как уснула.
Поднялись цыгане,
Сняв шатры, пошли в дорогу
На заре на ранней.
Сразу двинулись. Шли степью.
А ведьма, убога,
Бесталанна, встала молча
И как будто богу
Тихонечко помолилась,
И заковыляла
Вместе с табором, и тихо,
Тихо напевала:
«Говорят, что суд мне будет,
А суда не будет,
Без суда уж осудили
Меня злые люди».
Из-за Днестра пошли цыгане,
И на Волынь, и на Украйну.
Шли, селенья проходили,
В города входили
И приблудную повсюду
За собой водили.
Она пела, танцевала,
Не пила, не ела…
Шла, словно смерть, с цыганами,
Отстать не хотела.
Жить потом как будто сразу
Стала по-другому,
Стала пить и есть, молиться
Господу святому.
Помогла ей, видно, чем-то
Бабка Мариула.
Может, зельем напоила
И к жизни вернула.
После врачевать недуги
Ее обучала;
Где искать какие травы —
Все ей рассказала.
Как сушить их, как варить их…
Всему научила,
А бедняга та слушала
И богу молилась.
И прошло уже два лета,
И третье настало;
Как пришли на Украину,
Вновь затосковала,
Поклонилась Мариуле
За науку в ноги,
Стала с табором прощаться,
Помолилась богу
И пошла путем знакомым
В сторону родную.
Говорит: «Взглянуть на деток —
Одного хочу я».
Да не вышло. Пан вернулся,
Оставил Наталью
В Московщине. А ты ее
За Днестром искала.
А Ивана молодого
В солдаты забрили:
Уважать господ, как видно,
Ты не научила.
Где приют себе отыщешь?
Ни души на свете!..
Поклонись хоть добрым людям,
Может, лаской встретят.
Пан, вернувшись, занедужил,
Умирает, бредит.
А она набрала зелья
И пошла в усадьбу.
Не проклясть его хотела,
Только помощь дать бы.
Не помогла недужному —
К нему не пустили.
Умер пан. Она за пана
Богу помолилась,
А потом дивчат учила:
Не любить, не знаться
Ни с какими господами,
Людей не чураться.
«Бог за это покарает,
Еще горше — люди;
Люди злы, несправедливы,
Своим судом судят».
Так она их поучала,
Недужных лечила
И с убогим последнею
Коркою делилась.
Люди умные, незлые
Ее уважали,
А все-таки покрыткою
И Ведьмою звали.
[Седнев, 7 марта 1847]
[Нижний Новгород]
1858 марта 6
В каземате
Моим соузникам посвящаю
«Припомним, братия моя…»Перевод А. Чачикова
Припомним, братия моя…
Чтоб той беде не возвратиться!
Как потихоньку вы и я
Глядели из окна темницы
И, верно, думали: «Когда
Сойдемся для беседы снова,
В какие на земле суровой
Мы снова встретимся года?»
Нет, братья, ни в какие годы
Не встанем вместе над Днепром!
А разойдемся, разнесем
Степям, лесам свои невзгоды,
Еще недолгий срок в свободу
Поверуем — и жить начнем
Среди людей, как люди…
А пока то будет,
Друг друга вы, друзья мои,
Украину любите,
И за нее, несчастную,
Господа молите!
А его забудьте, други{204},
И не проклинайте;
И меня в неволе лютой
Порой вспоминайте{205}.
[Орская крепость, 1847]
I. «Ой, одна я, одна...» Перевод А. Колтоновского
Ой, одна я, одна,
Как былиночка в поле,
Позабыл меня бог,
Не дал счастья и доли.
Только дал мне красу,
Дал мне карие очи,
Но их слезы сожгли
В одинокие ночи.
Я не знала родных,
Я не знала участья,
Я росла средь чужих
И не ведала счастья!
Где же он, где дружок,
К чьей груди мне прижаться?
Никого… Я одна,
А дружка — не дождаться!
[В каземате, 1847[
II. «За оврагом овраг...» Перевод Е. Благининой
За оврагом овраг,
А там степь да могила.
И выходит казак
Из могилы унылый.
Он выходит в ночи,
В степь идет, идучи
Песню грустную тянет:
«Наносили земли
Да по хатам пошли, —
Нас никто не помянет;
Нас тут триста пришло,
В поле чистом легло!
Ни один и не встанет.
Гетман, славный наш пан,
В рабство сдал христиан.
Мы их гнали, как стадо.
Кровь в родимом краю
Мы разлили свою
И зарезали брата.
Пили кровь твою, брат,
И легли все подряд
Здесь в могиле проклятой».
Замолчал, унялся,
На копье оперся,
На кургане-могиле
Стал и Днепр озирал;
Тяжко плакал, рыдал,
Волны выли, голосили.
Через Днепр из села
Эхо ночь донесла,
Петухи закричали,
Провалился казак,
Задрожал весь овраг,
А могила застонала.
[В каземате, 1847]
III. «Мне, право, все равно, я буду...» Перевод В. Звягинцевой
Мне, право, все равно, я буду
На Украине жить иль нет.
Забудут или не забудут
Меня в далекой стороне —
До этого нет дела мне.
В неволе вырос, меж чужими,
И, не оплаканный своими,
В неволе, плача, я умру
И все в могилу заберу.
Не вспомнят обо мне в кручине
На нашей славной Украине,
На нашей — не своей земле.
Родной отец не скажет сыну
О том, как я в неволе жил:
«Молися, сын, за Украину,
Когда-то он замучен был».
Мне все равно, молиться будет
Тот сын иль нет… и лишь одно
Мне было бы не все равно:
Коль Украину злые люди,
Лукавым убаюкав сном,
Ограбят и в огне разбудят,
Ох, это мне не все равно!
[В каземате, 1847]
IV. «Мать не бросай!..» Перевод Р. Минкус
«Мать не бросай!» — тебе сказали —
Ты бросила ее, ушла;
А мать искала — не нашла,
Искать с годами перестала
И, плача, умерла. Давно
Все стихло там, где ты играла;
Собака со двора пропала,
И в хате выбито окно;
В заросшем садике ягнята
Весь день пасутся, а в ночи
Колдуют совы и сычи,
Соседские тревожа хаты.
И твой барвиночек крещатый
Зарос крапивою, в тиши
Тебя напрасно поджидает,
И пруд прозрачный высыхает,
Где маленькой купалась ты;
А рощи грустные пусты,
И пташка там не распевает —
Ее с собой ты унесла.
В яру криница завалилась,
Засохла верба, наклонилась,
Тропа, которой ты ходила,
Колючим терном поросла.
Куда направилась, где скрылась?
На что ты дом родной сменила?
В чужой семье, в чужом краю
Кого ты радуешь? Кому же,
Кому вручила жизнь свою?
И чует сердце, что в палатах
Роскошествуешь, и не жаль
Тебе твоей родимой хаты…
Молю я бога, чтоб печаль
Тебя вовек не разбудила,
Чтобы в палатах не нашла,
Чтоб бога ты не осудила
И матери не прокляла.
[В каземате, 1847]
V. «Зачем ты ходишь на могилу?..» Перевод М. Комиссаровой
«Зачем ты ходишь на могилу? —
В тревоге мать ей говорила. —
Зачем напрасно горевать?
Зачем тебе ночей не спать,
Моей голубке сизокрылой?»
«Так, мама, так!» И вновь ходила,
А мать в слезах ждала опять.
Не сон-трава на могиле
В ночи расцветает —
То дивчина, то невеста
Калину сажает.
И слезами поливает,
И господа просит,
Чтоб послал дожди ночами
И густые росы,
Чтоб калина принялася,
Распустила ветви.
«Может, пташкою вернется
Милый с того света.
Совью ему я гнездышко,
Прилечу и сяду
Вместе с милым на калине,
Защебечем рядом.
Будем плакать, изнывая,
Тихо напевая,
Вместе утром раным-рано
На тот свет летая».
И калина принялася,
Ветки распустила,
И три года на могилу
Дивчина ходила.
На четвертый… Не сон-трава
В ночи расцветает —
То невеста с калиною
Говорит-рыдает:
«Широкая, высокая,
Калина моя,
Не водою до рассвета
Поливанная!
Широкие реки-слезы
Тебя полили, —
Их славою лукавою
Люди доняли.
Обижают подруженьки
Подругу свою,
Обижают высокую
Калину мою.
Обвей мою головушку,
Росою умой
И ветками широкими
От солнца укрой!
Утром найдут меня люди,
Меня осмеют;
Широкие твои ветви
Дети оборвут».
Раным-рано при долине
Пташка щебетала,
Под калиною дивчина
Спала, не вставала;
Утомилась молодая,
Навек опочила…
Вставало солнце над могилой,
Все принимались за дела,
А мать уснуть и не пыталась,
Домой все дочку дожидалась
И слезы тяжкие лила.
[В каземате, 1847]
VI. «Ой, как вместе три широких...» Перевод М. Исаковского
Ой, как вместе три широких
Дороги сошлися…
С Украины на чужбину
Братья разошлися.
Мать покинули родную;
Тот жену покинул,
Тот — сестру, а самый младший —
Милую дивчину.
Посадила мать-старуха
Три ясеня в поле,
А невестка — стройный тополь
На степном раздолье.
Три явора посадила
Сестра при долине…
А дивчина молодая —
Красную калину.
Ой, засохла та калина,
Яворы пропали.
Не поднялся стройный тополь,
Ясени завяли.
Не идут назад три брата, —
Плачет мать родная,
Жена плачет, плачут дети,
Долю проклиная.
А сестра искать уходит
Братьев на чужбину…
А дивчину молодую
Кладут в домовину.
Не идут назад три брата,
По свету блуждают.
Три широкие дороги
Терном зарастают.
[В каземате, 1847]
VII. «Играя, солнышко скрывалось...» Перевод В. Звягинцевой
Н. КОСТОМАРОВУ
Играя, солнышко скрывалось
В весенних тучках золотых.
Гостей закованных своих
Тюремным чаем угощали
Да часовых в тюрьме сменяли,
Синемундирных часовых.
И с дверью запертой, с проклятой
Решеткой на моем окне
Немного свыкся я… И мне
Не вспоминались ни утраты,
Ни горечь пролитых когда-то
Моих кровавых, тяжких слез,
А их немало пролилось
На поле сирое. Ни мяты,
Ни чахлой травки не взошло.
И вспомнил я свое село…
Кого со мною разлучили?
Отец и мать мои в могиле…
И грустью сердце запеклось:
Никто меня не вспоминает.
Вдруг вижу, брат: твоя родная
Старуха мать, черней земли,
Как снятая с креста, шагает…
И стал я господа хвалить.
Хвалить его я буду снова
За то, что не с кем мне делить
Мою тюрьму, мои оковы!..
[В каземате, 1847]
VIII. «Вишневый садик возле хаты...» Перевод Н. Ушакова
Вишневый садик возле хаты,
Хрущи над вишнями снуют.
С плугами пахари идут,
Идут домой, поют дивчата,
А матери их дома ждут.
Все ужинают возле хаты,
Звезда вечерняя встает,
И дочка ужин подает.
Ворчала б мать, да вот беда-то:
Ей соловейко не дает.
Мать уложила возле хаты
Ребяток маленьких своих,
Сама заснула возле них.
Затихло все… Одни дивчата
Да соловейко не затих.
[В каземате, 1847]
IX. «Рано встали, выступали...» Перевод Н. Ушакова
Рано встали, выступали
Новобранцы из села,
Вместе с ними — молодыми —
Девушка одна ушла.
Измаялась мать седая,
Дочку в поле догоняя…
Догнала и привела,
Упрекала, говорила
И свела ее в могилу,
А сама с сумой пошла.
И годы протекли, село
Не переменилось.
Только крайняя пустая
Хата покосилась;
Лишь солдат на деревяшке
Одиноко бродит,
Он на край села приходит,
С хаты глаз не сводит…
Брат, напрасно! Не выглянет
Дочка молодая,
Не покличет мать седая,
Ужин собирая!
А уже для них в деревне
Полотенца ткались
И узорами, шелками
Платки вышивались.
Думал — будут жить в согласье
Да господа славить,
А пришлось ему навеки
Надежды оставить.
И сидит он возле хаты,
Пусто в хате, глухо.
Сумерки. Глядит в окошко
Сова, как старуха.
[В каземате, 1847]
X. «В неволе тяжко — хоть и воли...» Перевод Л. Вышеславского
В неволе тяжко — хоть и воли
Изведать тоже не пришлось.
Но все же кое-как жилось,
Хоть на чужом, а все ж на поле.
Теперь и этой — жалкой — доли,
Как бога, ждать мне довелось.
И жду ее, и к ней взываю,
Свой глупый разум проклинаю,
Что нас позволил с толку сбить,
Свободу в луже утопить.
Подумаю — и сердце стонет,
А вдруг не дома похоронят,
Не на Украине буду жить,
Людей и господа любить.
[В каземате, 1847]
XI. Косарь Перевод Г. Владимирского
Он полями идет,
Не покосы кладет,
Не покосы кладет — горы.
Стегнет суша, стонет море,
Стонет и ревет.
Косаря средь ночи
Повстречали сычи,
А косарь не отдыхает;
Никого не замечает —
Проси, не проси.
Не моли, не проси;
Он не точит косы, —
То ли пригород, то ль город, —
Бреет он без разговора
Все, что на пути:
Мужика, шинкаря,
Сироту-кобзаря;
Подпевая, старый косит,
Горами кладет покосы,
Найдет и царя.
И меня в мой черед
На чужбине найдет,
За решеткою задавит,
Креста никто не поставит —
И память пройдет.
[В каземате, 1847]
XII. «Сойдемся ли мы с вами снова?..» Перевод Н. Панова
Сойдемся ли мы с вами снова?
Или навеки разошлись?
И по степям и дебрям слово
Любви и правды разнесли.
Пускай и так!.. Мать не родную,
Пришлось нам уважать — чужую!
То — воля божья! Нужно ждать!
Смиряться, и молиться богу,
И, отправляясь в путь-дорогу,
Друг другу обещанье дать
Любить свою Украину… В годы
И тяжкие часы невзгоды
Ее в молитвах поминать!
[В каземате, 30 мая 1847]
Москва, 1858, марта 18
«Не спится мне, а ночь — как море…»Перевод Л. Длигача
Не спится мне, а ночь — как море…
Душа и ум угнетены
Неволей. Для глухой стены
Рассказа не начнешь про горе
И про младенческие сны!
Ворочаюсь и жду рассвета,
А часовые у дверей
Толкуют о судьбе своей,
Припоминая то да это.
Первый
Такая баба — ой-ой-ой!
И меньше белой не дарила{213}.
А барин бедненький такой!
Меня-то, слышь ты, и накрыли,
Свезли в Калугу и забрили.
Так вот те случай-то какой!
Второй
А я… со страхом вспоминаю!
Ведь я в солдаты сам пошел.
Я девушку в селе нашел.
К ней зачастил. Соединяет
Нас мать-вдова, благословляет,
Но пан проклятый не дает:
Твердит — мала, пускай дождусь я.
Я ж знай хожу к своей Ганнусе.
Год кончился — я за свое:
Мы с матерью пошли с поклоном,
А он — все просьбы ни к чему,
Пятьсот рублей давай ему… —
Не верит ни слезам, ни стонам:
Где ж взять-то столько! Занимать?
Никто не даст, хотя б и были…
Трудом пошел их добывать.
Где только ноги не носили!..
Пока я деньги раздобыл,
Пожалуй, года два ходил
По Черноморью и по Дону…
Подарков разных накупил
Своей Ганнусе… Возвращаюсь
В деревню к девушке в ночи, —
Но лишь старуха на печи,
И та, бедняга, умирает.
Хатенка жалкая гниет.
Я к матери бегу со страхом…
А от нее уж веет прахом,
Она меня не узнает!
Я — за попом, бужу соседа…
Привел попа, да опоздал, —
Мертва старуха. Нет и следа
Моей невесты. Но узнал
Я у соседа про Ганнусю:
«Ты разве до сих пор не слышал?
В Сибирь несчастная ушла.
Она ведь к панычу ходила,
Потом ребенка родила
И здесь в колодце утопила!»
Меня — как жажда обожгла…
Шатаясь, вышел я из хаты…
С ножом в господские палаты
Я шел, не чувствуя земли…
Но паныча уж отвезли
Учиться в Киев… Вот как, друже!
Отец и мать мои все тужат,
А я сюда пошел служить.
Хотел, со страхом вспоминаю,
Я дом господский подпалить
Иль самого себя убить,
Но бог помиловал… А знаешь,
К нам паныча перевели
Из армии, видать.
Первый
Так что же?
Ну вот, теперь и приколи!
Второй
Зачем? Господь забыть поможет:
Те дни давно уже прошли.
Солдаты долго говорили.
Я на рассвете стал дремать;
И тут мне панычи приснились
И не дали, злодеи, спать.
[В каземате, 1847]
«Думы мои, думы мои, Самые родные…»Перевод А. Суркова
Думы мои, думы мои,
Самые родные!
Хоть вы меня не покиньте
В эти годы злые.
Прилетайте сизокрылой
Стаей голубиной
Из-за Днепра широкого
Погулять в пустыне
С киргизами убогими.
Хоть они убоги,
Хоть и голы…
Но на воле
Они молят бога.
Прилетайте ж, мои думы!
Тихими речами
Приголублю вас, как деток,
И заплачу с вами.
[Орская крепость, 1847]