Он ушел. Никто не ведал,
Что с хлопцем случилось…
Только ктиторова дочка
Покоя лишилась.
Домой в слезах она пошла
И спать в слезах она легла.
Есть не хотела… Сна не знала,
Какой легла, такой и встала,
Как в одури! Что делать ей?
Как быть? Все мысли — о Никите,
А тот, как сыч нахохлясь, в свите
Стоит все время перед ней!
Вот наважденье! Оказалось,
Что над неровней ты смеялась
В недобрый час. И стало жаль
Тебе его… Тоска, печаль
И стыд — всё душу обступило.
Ты зарыдала. Отчего?
Да оттого, что полюбила
Никиту бедного того!
Диво дивное на свете
С тем сердцем творится.
Кажется, вчера чуралось, —
Сегодня томится.
Так томится, — на край света,
Только прикажите,
А пошло бы!.. Вот на дочку
Ктитора взгляните:
Жить не хочет. Пусть бы в воду,
Но только к Никите!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Берегитесь над неровней,
Девушки, смеяться,
Чтоб и вам, как той гордячке,
С бедой не спознаться!
Она былинкой сохла, вяла,
Отца и мать перепугала, —
На богомолье повезли,
Святые травы ей давали,
И все-таки не помогли!
Взбиралась на курган в печали, —
Дорожку ноги протоптали, —
Глядела вдаль, ждала, ждала…
Травой дорожка поросла;
Слегла красавица в бессилье…
Вот что насмешки натворили!
Он же канул, провалился;
Может, где и бродит, —
Нету вести. Год за годом,
Три года проходит.
На четвертый год настали
Снова праздники в селе.
Снова, сидя на столе,
Лирники в корчме играли.
По грошику брали
И так же играли,
На радость всем, как и когда-то.
И так же девушки плясали,
Как и когда-то.
Вдруг в богатом
Жупане, в синей шапке, в красных,
Как ягоды, штанах атласных,
Вприсядку залетел казак
Да припевал еще вот так:
«Да спасибо батюшке,
Да спасибо матушке,
Что добыли нас.
А как добывали,
Жито рассыпали
В ночи на печи!»
«Эй, водки! Меду! Два стакана!
Где сотский? Нет ли атамана?
Начнем бороться! Погань, падаль,
Борца сегодня вам не надо ль?
Борец пред вами!»
Вот не ждали!
И много дней без перерыва,
Как злой болячке, как нарыву,
Борцу всем миром угождали.
А был разборчив он, — почище
И паныча… Откуда зло
Взялось такое? Все село
Ему не наготовит пищи!
А он поет, гуляет, пьет
Да хлопцам жару задает
Пред девушками. Вот проклятый, —
Он головы вскружил им всем:
Такой хороший и богатый!
Уже не борется ни с кем,
А просто так гуляет
Да садик ктитора нередко
Ночами посещает.
А там красавица встречает
И припевает, прибавляет:
«То не ты ли Никита?
Не твоя ль эта свита?»
Тот он, тот, кого на смех
Поднимала ты при всех!
А теперь он стал желанным,
Его поджидаешь,
С ним обходишься, как с паном,
Во всем угождаешь.
И не день, не два, как пану,
Ему угождала,
И не день, не два Никиту
В саду поджидала!
Дождалась ты, поджидая:
Нагрянуло горе, —
Не очнулась!
Дни проходят,
Месяц минул вскоре.
И лето минуло, и осень,
Семь месяцев прошло, и восемь,
Пришел девятый за восьмым, —
Пришел он с горюшком твоим!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В садик бедная выходит…
Там, где верба гнется,
Есть колодец. Не напиться
Воды из колодца, —
Нет, в тревоге ищет места,
Где бы хоть немного
И поплакать и подумать:
Будет ли подмога?
Как ей спрятаться от срама?
Где ее дорога?
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Зимним вечером, босая
И в одной рубашке,
Дочка ктитора выходит:
Мальчик у бедняжки.
То приблизится к колодцу,
То вновь отступает.
За калиной — взгляд змеиный:
Байстрюк поджидает!
Горемыка на колоду
Положила сына —
И бежать… Кусты калины
Никита раздвинул,
Как щенка, дитя родное
В колодец он кинул!
А сам пошел он к сотскому,
Распевая звонко,
Сказать, чтоб шли отыскивать
Всем миром ребенка!
Рано-рано в воскресенье
Собиралось все селенье.
Ведра в воду опускали
И ребеночка искали.
Воду ведрами тащили, —
Отыскали в темном иле!
Горемычную в оковы
Заковали в день суровый.
Прегрешенья отпустили,
Мать, отца стыдом стыдили
И блудницу осудили,
А потом ее, живую,
Вместе с сыном закопали
В землю темную, сырую!
Столб высокий воздвигали,
Чтобы все о ней узнали,
Детям правду рассказали, —
Девушки урок получат,
Если мать с отцом не учат.
Борца в селе не стало больше.
А люди повстречались в Польше
С каким-то панычом. Спросил:
«Как дочке ктитора живется,
Всё ль над неровнею смеется?»
То он! Господь его казнил
За грех, свершенный у колодца,
Не смертью, нет!
Он будет жить,
И сатаною-человеком
По свету белому бродить,
И девушек с ума сводить
Вовеки.
[Кос-Арал, 1848]
«Ну что, казалось бы, слова…»Перевод Н. Сидоренко
Ну что, казалось бы, слова?
Слова и голос — что такое!..
Но вот заслышишь их едва —
И сердце бьется. Может, слово
И голос тот от божества
Явились в мир!..
На борт склоняясь,
Не то чтоб грусти предаваясь,
А так на палубе стоял
И мрачно на море взирал,
Как на Иуду. Из тумана
Тут стала, видите ль, всплывать
Румяноликая Диана…
Я было собирался спать,
Да вот остался: круглолицей
Залюбовался молодицей,
То бишь девицею… Матрос,
Земляк из Островной[21], тоскуя
В ту ночь глухую —
Он, подневольный, вахту нес, —
Вдруг начал петь, и пел покуда
Негромко: не было бы худа
(Строг капитан, хоть и земляк).
И пел матрос, как тот казак,
Что вырос внаймах сиротою,
Солдатом горемычным стал!..
Когда-то я слыхал,
Как под ракитою Дивчина
Ту песню старую несмело
Про казака-беднягу пела;
И я, малыш, его жалел,
Что он уморился,
К тыну прислонился, —
Люди смотрят и смеются:
«Может быть, напился!»
Я, мальчик, плакал над судьбою,
Над злою долей сироты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О чем теперь-то плачешь ты?
О чем грустишь, старик? Седого
Какие думы тяготят?
Что счастье от тебя сокрыто?
Что ты и сам теперь солдат?
Что сердце вдребезги разбито?
Что разлилося без следа
Все доброе, что в сердце было?
Что вот и старость наступила?…
Не так ли, голубок мой?… — Да…
[Кос-Арал, 1848]
«Как за подушным, правый боже…»Перевод Н. Ушакова
Как за подушным, правый боже,
Ко мне на дальней стороне
Пришли тоска и осень. Что же
Придумать, что же сделать мне,
Что мне затеять? По Аралу
Уж я брожу, тайком пишу
И, стихотворствуя, грешу,
И все, что некогда бывало,
Припоминаю вновь, сначала,
Записываю вновь подряд,
Гоню тоску, чтоб, как солдат,
Не лезла в душу…
Стражник лютый,
Не отстает ни на минуту.
[Кос-Арал, 1848]
П. С. («Я не досадую на злого...»)Перевод В. Звягинцевой
Я не досадую на злого,
Его и так молва клеймит,
А речь про доброго такого,
Что и молву перехитрит.
И ныне тошно, — только вспомню
Готический с часами дом,
Село убогое кругом;
Завидя флаг, мужик снимает
Скорей шапчонку: значит, пан
С своею челядью гуляет.
Такой откормленный кабан —
Распутный знатный этот пан!
Он гетмана-глупца потомок,
Завзятый, ярый патриот,
Христианин чуть не с пеленок:
Он в Киев ездит каждый год,
Он в свитке ходит меж панами,
В шинке пьет водку с мужиками
И вольнодумствует порой.
Вот тут он весь перед тобой!
Да на селе своем дивчаток
Перебирает, да спроста
Пригульной ребятни с десяток
Окрестит за год… Срамота!
Он подлецом и был и будет,
Зачем же он иным слывет?
Зачем никто не наплюет
Ему в глаза?… О люди, люди!
Готовы вы родную мать
За колбасы кусок продать.
Нет, не на доброго такого,
На пьяного Петра хромого, —
Моя досада на людей,
На тех юродивых детей!..
[Кос-Арал, 1848]