Чтоб не знала мать родная,
На красавице жениться.
Вот была какая —
Та еврейка. Все сидела
До глубокой ночи
Пред окном и утирала
Печальные очи…
И она его любила,
И страх как любила.
На бульвар гулять ходила
И в школу ходила
Все с отцом. И что тут делать
С долею проклятой?
А банкир один из Любска[23]
Евреечку сватал.
Что же делать тут влюбленным, —
Идти в Запрет детям?
Утопиться? Без еврейки
Не житье на свете
Юноше. Старик проклятый
Знать того не знает,
Дочь единственную крепко
Дома запирает.
Как идет он утром в лавку, —
Сторожила б строже,
Нанимает Рухлю. Что же!
Рухля не поможет.
Где девушка эту книгу,
Где роман читала —
С тонкой лестницей из шелка, —
И Рухля не знала.
Может, сама догадалась,
Только так случилось,
Что себе сплела такую ж
И в ночи спустилась
Вниз, на улицу, к студенту.
Тут бы им скрываться,
А они (понятно — дети)
Сразу — целоваться
У ворот немедля стали.
А отец тут вскоре
Как безумный выбегает
С топором. Ой, горе,
Горе матери несчастной!
Сына не зови ты:
На улице валяется
Сынок твой убитый.
Он погублен изувером.
Горе приключилось!
Евреечка (что за сила
В девушке открылась?)
Бросилась, топор схватила
И по обух живо
В грудь отцовскую всадила.
Вот такое диво
В старом городе преславном,
В Вильне приключилось.
И дивились долго люди,
Где же притаилась
Евреечка та, гадюка,
Что отца убила?
В Вилии она тихонько
Ночью утопилась.
И нашли ее в Закрете{294};
Там и закопали.
А графиня без сыночка
Осталась в печали,
В Рим уехала, я слышал,
Да там и осталась,
Да с маркизом неким нищим,
Молвят, обвенчалась.
Может, люди лгут — не знаю, —
На то они люди,
И вдовицу не забудут
И всегда осудят!
[Кос-Арал, 1848]
«Заслонило черной тучей…»Перевод И. Сельвинского
Заслонило черной тучей
Да белую тучу.
Вышли с турками татары
Бедой неминучей,
Из Полесья шляхта лезет,
А гетман-попович
С Ромоданом напирает,
Глупый Самойлович!
Будто вороны да галки
Со всего со свету
Рвут и тащат Украину…
Чигирине, где ты?
Где ты, старый Дорошенко,
Запорожский рыцарь?
Захворал ты иль боишься
С вороньем сразиться?
И заплакал Дорошенко
От тоски-кручины:
«Не боюсь я, атаманы, —
Жалко Украину.
Не развею вражью силу
И не стану драться!..
Булаву мою возьмите
Гетманскую, братцы!
Отнесите москвитянам:
Пусть Москва узнает,
Что ей старый Дорошенко
Больше не мешает.
А я что же, запорожцы?
Я надену рясу,
Буду бить себе поклоны
У святого Спаса».
Зазвонили колокольни,
Пушки грохотали…
В два отряда заднепровцы
С москалями стали
На всю милю.
Показали Булаву народу…
Будет пить тебе, казаче,
Из Тясмина воду.
Положили булаву ту
Поповичу в ноги…
В монастырь иди, казаче.
Думай там о боге!
Не пустили Дорошенко
И в рясе узнали:
В кандалы его забили,
В Сосницу услали,
А оттуда в Ярополче[24] —
Будешь ты спокоен…
Вот, брат, что с тобою сталось,
Запорожский воин…
Выглянуло из-за тучи
Солнце над Чигрином.
Пошли турки и татары
Домой с Украины.
Ляхи со своим Чарнецким,
С поганым Степаном{296},
Подпалили церковь божью.
И кости Богдана
Да Тимоша в Субботове
Сожгли озверело
И ушли, как будто сделав
Божеское дело.
А московские знамена
В воскресенье рано
За поповичем уплыли
Шляхом Ромоданом{297}.
Как орел с плечом подбитым,
Без крыла и воли,
Дорошенко угасает{298}
От тоски в неволе.
Да и умер. Надоело
Носить ему цепи…
И забыли атамана
Широкие степи.
Только ты, святой Ростовский{299},
Дорошенко вспомнив,
Друга своего большого,
Повелел часовню
Над его воздвигнуть прахом
Да, раздувши ладан,
По гетману панихиду
Отслужить, как надо.
С той поры приходят люди
В тот день и, кручинясь,
По гетману панихиду
Правят и поныне В Ярополче.
[Кос-Арал, 1848]
«Не домой бредя средь ночи…»Перевод М. Петровых
Не домой бредя средь ночи
От кумы, из хаты,
Не смыкая в дреме очи,
Вспоминай меня ты,
А как изведет кручина,
Загостясь до света, —
Вспомни обо мне, послушай
Доброго совета!
Вспомни, чтобы полегчало,
Как в степи за морем
Борется твой друг веселый
С неотступным горем,
Как, с тяжелой, тайной думой
Свыкшись понемногу,
Сердце скорбное смиряет
Да молится богу,
Вспоминает Украину
И тебя, друг милый.
Хоть подчас и затоскует,
Да не с прежней силой,
А так только. Завтра — праздник…
Встречу одиноко
Этот день, мой друг единый,
В стороне далекой.
Загудит на Украине
Пред обедней ранней
Благовест… Пойдут толпою
В церковь прихожане
Помолиться… Завтра ж утром
Заревет голодный
Зверь в степи, засвищет утром
Ураган холодный,
Занесет песком и снегом
Мой курень в пустыне.
Вот как доведется праздник
Встретить на чужбине!
Ничего. На то и лихо,
Чтобы с ним бороться.
Письмецо мое прочти ты,
Чуть тебе взгрустнется,
И поверь мне, что на свете
Нету горшей доли,
Как в чужом краю немилом
Вековать в неволе.
Но и там живут. Что ж делать!
Хоть порой нет мочи,
Умереть бы, да надежда
Умирать не хочет.
[Кос-Арал, 24 декабря 1848, 1849]
«Как чумаки, тащась в степях…»Перевод М. Петровых
Как чумаки, тащась в степях,
Столбы минуют верстовые,
Уходят годы прожитые.
Мне что! На памятных листках
Строчу — стихами наполняю
За книжкой книжку. Разгоняю
Кручину о глухой судьбе
И кандалы кую себе
(Коль эти господа узнают).
Да хоть на крест, будь их приказ,
А без стихов я жить не в силах.
Два года в книжечках строчил их,
Начну и третий в добрый час.
[Кос-Арал, 1849]
[Сотник]Перевод Б. Турганова
Под Оглавом{302}… Кому знаком,
Скажите, Оглав белостенный?
Немногим! Поясню степенно,
Чтоб не напутать непутем.
Недалеко от Борисполя{303},
Почти возле него, верней,
И посейчас в пустынном поле
Приметна купа тополей, —
Ну, впрямь из Оглава дивчата
Овечек вывели когда-то
И стали. Было то давно…
Вот тут обычно из-за тына
Фасоль вилася по тычине,
И застекленное окно
Порою в садик открывалось.
И хата, видите, была
За тыном, сотникова хата.
А сотник был старик богатый,
Так у него в дому росла,
Воспитывалась, как родная,
Подкидыш-дочка. Или так,
В приемыши седой казак
Сиротку взял и, надзирая
За нею строго день и ночь,
Растил себе чужую дочь.
А сына (сотник был женатый,
Да овдовел) он отослал
Учиться, в Киев{304} — вон из хаты.
А сам Настусю поджидал,
Сиротку ту, отроковицу,
Готовый с ней соединиться:
Не сына с ней соединить,
А в голову ему, седому,
Взбрело под старость подурить.
Но, сор не вынося из дому,
Не говорит ни с кем чужим,
Лишь сам с собою рассуждает…
А уж бабенки… бес их знает!
Смеются за спиной над ним!
Они поживу носом чуют.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сидит сотник возле хаты,
В тиши размышляет,
А Настуся по садику
Пташкою порхает.
То подсядет, возьмет руку,
Прильнет к ней губами,
То страшными, огромными
Играет усами, —
Ну понятно, как ребенок,
Ласкает седого.
А седому не до шуток —
Хочется иного:
Греховного наслажденья
Плоть, дряхлея, просит.
И пальцами старый сотник
Настусины косы,
Словно две змеи большие,
В одну заплетает.
То расплетет да вкруг шеи
Трижды обмотает!..