Первая ворона:
«Да ты не лги, ведь только пять,
да и то с фон Корфом!
Еще чванится чужою —
не своей работой!..
Капустница несчастная!
Ваша ж милость, пани,
угощается в Париже
у панов поганых?
Пролили вы реки крови
да в Сибирь загнали
свою шляхту, и уж как же
тем гордиться стали!
Вишь, какая пани-пава...»
Вторая и третья вороны:
«Ну, а ты что скажешь?»
Первая ворона:
«Мне ль вам отвечать! На свете
вас не было даже,
как я здесь шинок держала
да кровь проливала!
Посмотрите! Карамзина,
видишь, прочитали
и думают: какие мы!
Нет, уж помолчите!
Мне, бесперые калеки,
в ровню не спешите!..»
Вторая ворона:
Ишь какая! Вовсе не та
рано встать поспела,
что до света упилася...
Та, что протрезвела!»
Первая ворона:
Без меня ты б упилася
с твоими ксендзами?
Где тебе уж! Я свалила
Польшу с королями;
при тебе же, щебетуха,
Польша бы стояла.
А с вольными казаками
что я вытворяла?
Кому их не выдавала
и не продавала?
Нет, проклятые живучи!
Думала, с Богданом
я уже их схоронила, —
встали ведь с поганым,
с этим шведским проходимцем...
Что тогда творилось!
Злюсь, как вспомню, что Батурин
сожгла, разорила,
Сулу в Ромнах запрудила
только старшинами
казацкими... а такими,
просто казаками,
Финляндию засеяла,
сыпала буграми
на Орели... Выгоняла
толпы за толпами
я на Ладогу, царю там
болота мостила.
И гетмана Полуботка
в тюрьме задушила.
Вот тогда-то был мне праздник!
Пекло испугалось,
а в Иржавеце матерь божья
ночью зарыдала».
Третья ворона:
«И я таки пожила.
С татарами помутила,
с мучителем покутила,
с Петрухою попила
да немцам запродала».
Первая ворона:
«Да, ты славно начудила:
так народ свой закрепила —
немцы так им занялись,
что хоть помирать ложись,
у меня же, враг их знает,
все кого-то поджидают.
Я и в рабство их сдала,
и дворян я расплодила,
и в мундиры нарядила,
словно вшей, их развела;
все вельможные щенята!
Уж и Сечь, хоть бесновата,
корчмарями обросла.
Русские царевы слуги
тоже греть умеют руки!
Хоть люта я, а все-таки
сделать не сумею,
что те слуги на Украйне
с казаками деют!
Напечатать им не трудно:
«Милостию божьей
и вы — наши, и все — наше,
гоже ли, не гоже!»
В хатах стало уже пусто,
вот они и рыщут
в степи, роют все курганы,
Древностей там ищут.
Все любёхонько забрали,
да лихой их знает,
для чего с подвалом этим
гадким поспешают:
чуть бы, чуть бы подождали,
церковь бы упала...
И тогда бы две руины
в «Пчеле» описали.»
Вторая и третья вороны:
«Для чего ж ты нас позвала?
Что глядеть в подвале?»
Первая ворона:
«Что ж подвал! Два дива будет,
их вы и не ждали.
В эту ночь на Украине
близнецы родятся.
Будет первый, словно Гонта,
с панством расправляться!
Другой будет... этот уж наш!
С этим панством знаться.
Наш кусается и в чреве...
Сестры, я читала,
что, как вырастет тот Гонта,
все наше пропало!
Все разрушит, уничтожит,
брата не покинет!
Даст он правду и свободу
по всей Украине!
Так смотрите же, сестрицы,
что тут замышляют!
Палачам и всем, кто с ними,
цепь приготовляют».
Вторая ворона:
«Я золотом расплавленным
залью ему очи!»
Первая ворона:
«А золота он — проклятый
Ирод — не захочет».
Третья ворона:
«Я царевыми чинами
скручу ему руки!»
Вторая ворона:
«Со всего сберу я света
все зло и все муки!»
Первая ворона:
«Нет, сестрицы. Не так надо.
Пока слепы люди,
похоронить его надо,
а то плохо будет!
Гляньте-ка вы: над Киевом
вон метла взвилася,
Над Днепром и над Тясмином
земля затряслася.
Слышите ли? Застонала
гора над Чигрином.
Чу!.. Смеется и рыдает
наша Украина!
Близнецы уж народились.
Станет мать смеяться,
обезумев, что обоим
Иванами зваться. Полетим-ка!»
Полетели,
на лету запели:
Первая ворона
«Поплывет наш Иван
по Днепру на Лиман
с кумою».
Вторая ворона:
«Побежит наш ярчук
в теплый край есть гадюк
за мною».
Третья ворона:
«Как хвачу да помчу,
в самый ад полечу
стрелою».
Три лирника
Шли слепой, хромой, горбатый
нищие к мирянам,
путь держали в Субботово,
чтоб петь про Богдана.
Первый нищий:
«Вот-то, сказано, вороны —
нашли себе место.
Москали для них как будто
сделали насесты».
Второй нищий:
«А для кого ж? Человека,
верно, не посадят
числить звезды...»
Первый нищий:
«Ты уж скажешь!
Может, и посадят
пана, москаля иль немца;
пан, москаль и немец
и там найдут хлебец.
Третий нищий:
«Что болтаете пустое?
Что там за вороны?
Да москали да насесты?
Бог нам оборона.
Иль еще нестись заставят, —
солдат им рожай-ка!
Полонить весь мир царь хочет,
есть такая байка».
Второй нищий:
«Что ж, быть может!
Так на черта ж
на горах их ставить?
Да высокие такие,
что до туч достанешь,
если взлезешь...»
Третий нищий:
«А для того!
Вот потоп настанет,
все паны туда полезут,
да и смотреть станут,
как мужики тонуть пойдут».
Первый нищий:
«Умные вы люди,
а ничего не знаете!
Там понаставляли
для того насесты эти,
чтоб воды не крали
люди в речке; да чтоб тайно
песку не пахали,
что лежит вот, за Тясмином».
Второй нищий:
«Потерял ты разум!
Раз не знаешь, помолчал бы.
Что как под тем вязом
мы, приятели, присядем
отдохнуть немного!
В торбу две краюхи хлеба
взял я на дорогу, —
вот и поедим мы кстати,
до солнышка, рано... —
и уселись.— А кто ж, братцы,
споет про Богдана?»
Третий нищий:
«Я петь буду. И про Яссы,
и Желтые Воды,
и местечко Берестечко».
Второй нищий:
«Славные доходы
нам дадут они сегодня!
Там ведь у подвала,
как на торг, сошлися люди,
и панства немало.
Вот где нам нажива будет!
Что же, запоем-ка
пробы ради...»
Первый нищий:
«Ну их, песни!
Лучше отдохнем-ка,
день велик: мы напоемся,
а ты — петь, туда же...»
Третий нищий:
«Это верно. Помолимся,
да и спать заляжем».
Певцы под деревом заснули,
спит солнце, пташечки молчат,
а у подвала уж проснулись
и раскопать его спешат.
Копают день, копают два,
на третий едва лишь
докопалися до стенки,
ночку переспали,
караул везде поставив.
А исправник просит,
никого чтоб не пускали,
в Чигирин доносит
по начальству. И начальство,
прибыв, посмотрело
и сказало: «Ломай стены!
Так вернее дело!»
Послушали. Разломали —
и перепугались!
Всё скелеты там лежали,
словно ухмылялись,
что опять им видно солнце.
Вот богатство это:
черепок, корыто, тут же
в кандалах скелеты!
Если б в форменных, тогда бы
хотя пригодились...
Засмеялись... А исправник
чуть-чуть не взбесился,
Нечем ему, вишь, разжиться;
а уж как трудился!
Он и день и ночь старался, —
в дураках остался.
Уж ему бы только в руки
тот Богдан попался, —
в рекруты его забрил бы;
не мани обманом
Правительство! Рвот и мечет.
Словно одурманен.
Яременка в рыло тычет,
бранью осыпает
весь народ, да и на нищих
моих налетает.
«Вы что делаете, плуты!»
«Мы, смотрите, пане,
распеваем о Богдане...»
«Я вам дам Богдана!
Мошенники, дармоеды!
И песню сложили
Про такого ж мошенника...»
«Да нас так учили...»
«Я научу! Эй, всыпать им!»
Взяли, разложили
да попарили в царевой,
непрохладной бане.
Вот какой дала барыш им
Песня о Богдане!
Так подвал Богданов малый
тогда раскопали;
а большого подземелья
и не доискались.
(Стоит в селе Субботове)
Стоит в селе Субботове
на горе высокой
надмогильник Украины,
широкий, глубокий.
Это церковь Богданова:
там-то он молился,
чтоб москаль добром и лихом
с казаком делился.
Мир душе твой, Богдане!
не так оно сталось:
царских слуг объяла зависть,
всё поразоряли, —
вкруг курганов наших рыщут,
роют, деньги ищут,
погреба твои разрыли,
да тебя ж ругают,
что они трудились даром!
Так-то вот, Богдане!
И тоскует Украина
сиротой бессильной!
Вот тебе и благодарность:
церковь-надмогильник
даже некому поправить!
Вот ту Украину,
что в былые дни с тобою
шляхту задавила, —
байстрюки Екатерины
саранчой покрыли.
Так-то сталося, Зиновий,
с Алексеем дружный!
Всё приятелям ты отдал,
им-то что же нужды!
Говорят, слышь, что все наше
искони здесь было,
только мы сдавали, чтобы
татарва кормилась
да поляки!.. Так, быть может!
Пускай и так будет!
Так смеются ж над Украйной
и чужие люди!