ся он с трудом, места между спинкой и стенкой было мало, но приложенные усилия обычно вознаграждаются положительным результатом, если поставить себе определенную задачу. На «шестьдесят шестом» Шал ездил, может, пару раз в жизни, и через некоторое время дошло, что водительское сиденье несколько отличается от стандартных, заводских. При ближайшем рассмотрении оказалось, что оно заменено на более удобное и, кроме того, сдвигается с места, что изначально не предусмотрено. После этого мешок свободно предстал для обозрения, и содержимое удивило.
Кто из покойной троицы был хозяином, неизвестно. Если исключить ограниченного умом Хызыра, тогда либо Амангельды, либо Ибрай, но кто-то из них был знатным тряпочником. Или натура такая, стяжательная, или подарки кому-то собирал, потому что мешок оказался полон одежды. Всякой разной. Женской, мужской. И что характерно, чистой. Следов крови на ней не видно, значит, снималась с живых. Шал потянул носом, вдыхая запах какой-то рубашки, и хмыкнул, поняв еще кое-что. Одежду или уже стирали, или не носили вообще. Не ощущался запах пота. Ни от рубашки, ни от мешка. Но если учесть, что в полевых условиях никто не стал бы заниматься стиркой, то вероятно, одежду просто взяли с какого-то склада.
– Смотри, Фань, сколько шмоток. Не хочешь сменить прикид?
– У меня свая одезда есть, – возразила девушка, продолжая сушить волосы.
Внимание привлек темный сверток. Оказалась какая-то форма, не новая, но также чистая. Серо-зеленая, с тонкими вертикальными полосками коричневого цвета и достаточным количеством карманов. Повертев ее, Шал приложил к себе.
– Странный камуфляж, но вроде в пору. Походить на солнце, выцветет и станет нужной расцветки. И всяко лучше моих обносков, как считаешь, Фань? Так, и с обувью у нас выбор хороший.
Он направился к покойникам, уж им-то сапоги за ненадобностью. По пути заглянул в ящик для инструмента, что располагался под кунгом у бензобака, и обнаружил еще небольшой склад.
– Эй, Фань! Иди, принимай провиант! Посмотри, что тут из съедобного есть.
С другой стороны автомобиля такой же ящик использовался уже по назначению. Кроме ключей разных размеров, там обнаружились тагано́к и паяльная лампа, обычно используемые вместо костра. Целесообразно, в принципе, не всегда же в степи можно найти достаточно дров, а на такой конструкции чайник закипает минут за пятнадцать практически в любой ветер.
Отбиваясь от сонма мух, уже облепивших покойников, Шал принялся снимать обувь. Мародерствовать, так до конца. Не ходить же босиком в самом-то деле. Сапоги Амангельды оказались малы, обувь Хызыра, учитывая габариты мертвого узбека, естественно, большая, и ноги Шала в ней болтались, как карандаш в стакане. У Ибрая сапоги были на размер больше, но это даже неплохо. Найденные в мешке рубашки использовать в качестве портянок, и будет в самый раз. Правда, материал ткани для этого не предназначен, износятся слишком быстро, придется из остальной одежды делать запас.
Пошевелив в сапогах большими пальцами ног и прикидывая, насколько толстые нужны портянки, Шал подошел к Фань.
– Ну что, процесс мародерства можно считать оконченным и успешным. Три патрона в обмен на все добро и технику, – подмигнул он китаянке, – думаю, неплохо. Или три жизни? – Он посмотрел на покойников. – Человеческая жизнь, по идее, этого не стоит. Только не окажись они в этом месте и в это время, остались бы живы. Словом, не повезло им.
Фань задрала голову вверх и посмотрела на кружащих в небе птиц.
– Пачиму плахие люди убивают халосых?
– Наверное, извечная борьба добра со злом. Не знаю. Сначала надо понять, что вообще толкает человека на убийство и заставляет сделать первый шаг. Причины же разные. – Он присел на лесенку под задней дверью, достал пачку с табаком и принялся набивать полупустую гильзу папиросы. – У каждого своя правда, которая влияет на его мировоззрение. Кто-то начинает убивать из мести. Потому что убили его родных или нанесли оскорбление, которое смывается только кровью. Кто-то защищается, и убийство – единственная возможность сохранить жизнь себе или близким. А кто-то, почувствовав безграничную свободу и безнаказанность, старается отобрать у других то, чего нет у него. Но так как эти редиски потные отдавать ничего не хотят, их убивают. Вот и получается, что на убийство толкают злость, зависть, жадность и страх. Ты сама как думаешь, убивать плохо?
– Да, – энергично кивнула Фань, – плосто так плоха.
– А если защищаешься? Или в наказание за другое убийство?
– Тагда нет.
– Считаешь, что кровь за кровь – это правильное решение?
– Канечна! Если убил один лаз, убьет и патом. Лутьсе его убить сисяс, стобы длугих не убивал.
– Ты говорила, тоже человека убила. Ты тогда тоже плохая.
– Я, нет! Я засисялась! Так вышла!
– А еще сможешь убить?
– Если плидется, убью, нахлен!
– Вот так сейчас и работает эта система. Оправданное правосудие хаоса и безумия. Любой хороший человек при определенных обстоятельствах превращается в зверя. И сразу возникает вопрос. Если добро пытается победить зло с помощью автомата и заостренной арматуры, может, оно уже не добро?
– А если добло слабая и зыть ахота? – Фань склонила голову набок и прищурилась.
– Тогда надо бороться за жизнь, – кивнул Шал, – и убивать первым. А то убьют тебя, и хрен докажешь, что на самом деле ты добрый и пушистый. Время, когда нужно подставлять другую щеку после того, как тебе двинули по одной, давно прошло. Главное потом самому злом не стать. Ладно, – Шал растоптал окурок и поднялся, – философствовать на эту тему можно долго. Один хрен ответа не найдем. Пойду постираю свой лысый череп, а то падалью от меня несет, аж самому противно. Как ты только рядом со мной находишься, не пойму.
– Пливыкла узе, – вздохнула Фань.
– Иди, готовь поесть. В кабине между сиденьями столик есть, там и накрывай, а то на улице ветер песок гоняет, потом на зубах хрустеть будет…
Открыв дверь кунга, Шал спугнул стервятников, не выдержавших и приступивших к трапезе, как только вокруг автомобиля стихло всяческое движение. Обиженно взмыв в небо, они снова занялись барражированием, периодически напоминая о себе громким криком.
Свежий западный ветерок приятно холодил влажную голову, вчерашняя жесткая щетина которой уже стала превращаться в мягкую поросль, – видимо, легкая была у шамана рука, раз волосы росли так быстро. Не хватало только бритвы, чтобы подправить разрозненные островки растительности на лице. То, что выросло на подбородке и щеках, на бороду походило мало.
Форменная одежда странной расцветки оказалась действительно его размера и сидела как влитая, будто по блату подобранная знакомым старшиной. Шал чувствовал себя почти человеком. Чистый, одетый, обутый. Что еще надо? Поесть и потра… ну, это ладно, не столь важно…
Он залез в кабину и посмотрел на приготовленный дастархан. Фань в свою очередь тоже провела ревизию продовольствия и все съедобное разложила на маленьком столике между сиденьями. Узрев такое количество еды, Шал почувствовал, что дико проголодался. Но помня о возможных последствиях чревоугодия после вынужденной диеты, сдержал порыв нажраться от пуза. Чтобы потом с этим пузом не маяться.
Поставив автомат между колен, хлебнул сначала воды из фляги и задал вопрос, который мучил его последнее время.
– А почему ты мне помогла там, в пустыне?
– Папа гавалил, «зизнь лебенка – эта белый лист бумаги. Каздый чилавек, католого он повстлечает на пути, написет сто-то свае на этам листе». Кагда оказалась, сто ты мне не паказался и тебе нузна помось, лешила памагать. Добло тозе нузна делать.
– Но доверять не доверяешь, да?
– Немнозка, шабудо[34] давеляю, навелна.
– Никому не доверяй. Наших самых страшных тайн. Никому не говори, как мы умрем, – и, заметив недоуменный взгляд девушки, добавил, – песня такая когда-то была.
Захрустев сухарем, он уставился вперед, прикидывая взглядом направление, в котором придется держать путь. Вяленое мясо оказалось на редкость мягким, и он с удовольствием сжевал два кусочка. Но больше налегал на воду – для организма, за несколько дней потерявшего большое количество влаги, она была нужнее. Порадовал запас курта – белых шариков, слепленных из подсоленного творога. Пусть и был он слишком жестким, что говорило о давности срока, когда его сделали, но соль организму необходима.
Фань отряхнула руки и посмотрела на Шала.
– Сто дальсе, Сталый? Куда ехать будем?
– Я не оставляю надежды отговорить тебя от Алматы…
– Не начинай. Пайду все лавно, твая мать. Где зелезная далога?
Шал вздохнул.
– У меня тут планы поменялись. В Луговой мне уже не надо. Пока. Где там твоя карта? И компас давай, теперь нужен, а то что-то я уже запутался.
Фань убрала еду и потянулась к сумке, которую уже засунула за пассажирское сиденье. Разложив карту на столике-бардачке, Шал показал, куда он собирается.
– Видишь, тут и к Алматы рукой подать. Могу подвезти тебя туда. Но при одном условии…
Сразу кивнувшая головой Фань замерла, настороженно ожидая продолжения.
– Ты перестаешь ругаться. Вот всякие там «твая мать», «сука» и все остальное, что ты используешь вместо запятых и точек, ты не говоришь. Вообще. Поняла?
– Сафсем?
– Совсем!
– Ахлинеть!
– Охренеть можно, – кивнул Шал, – сам так говорю иногда. Ну что, согласна? Или пешком пойдешь?
– Сагласна, твая… – стрельнула глазами и выдохнула, – мама халошая.
– Ну это нормально. Вот и договорились.
– А пачиму тебе туда нада?
– А какая твая дела? – поднял брови Шал и улыбнулся надувшей щеки девушке.
Вытащив из мешка первую попавшуюся рубашку, разложил ее на столике, собираясь заняться чисткой оружия. Нужно же посмотреть на состояние механизма трофеев. Бросил быстрый взгляд на Фань.
– Можешь пока в кустики сходить, если найдешь их. По дороге останавливаться буду редко, даже не проси.