ить, а о признаках. Бей богатых. Свергай власть имущих. Закрывай в гетто бедных. Американцы, русские, немцы, украинцы, казахи – какая разница? Все люди. В каждом народе и среди богатых, и среди бедных есть герои и подлецы, люди благородные и бессовестные. Преступления совершаются руками конкретных людей, а не всего народа.
– Хорошо говоришь, Назеке, только опять упускаешь главное. Правы ли люди только потому, что верят в то, что говорят? Ведь палач тоже верит, что его жертва заслуживает наказания. Приходится верить. Солдаты верят, что стреляют во врагов, иначе не смогут нажать на курок. Им тоже приходится верить. Верить генералам, верить судьям. А сейчас время такое, что не армия с армией воюет, не народ с народом, а человек с человеком. И это самая страшная война. Чтобы разрушить страну, чтобы навести в ней хаос, не нужно вводить экономические санкции или сбрасывать с неба бомбы, нужно просто впрыснуть в мозг людей чуть-чуть яда. Слегка отравить людей ненавистью. Аккуратно показать, кого и почему нужно ненавидеть. И люди сами друг друга сгрызут. Измажут дегтем, обваляют в перьях. Лучший друг врагом станет. Не понимают, что, других грязью поливая, сами чище не будут. А ненавидеть можно за что угодно: за цвет кожи, за веру, за марку автомобиля, за язык, за талант… Вот только ненависть эта чаще всего не собственная, а внушенная. Даже самого хорошего человека можно подтолкнуть на подлость. Нужно просто найти кнопку.
– Ладно, считай как хочешь. – Назар встал. – А я спорить с тобой больше не буду. Устал уже. Каждый день языками чешем. Надоело. У меня семья, дом, других забот хватает. А ты и дальше сиди в своем коконе, если тебе это так нравится.
– Ну вот ты и сам все увидел, – улыбнулся Абай, – я же говорил, тут везде паутина. Мне уже не вырваться. А ты попробуй, раз решил. Вдруг получится.
Назар подошел к Абаю и обнял его.
– Прощай, – сказал он.
– Привет, – ответил Абай.
Кончилось молоко. И хлеб заплесневел. А Алия любила есть по утрам кашу на молоке и бутерброды. В магазин идти не хотелось. Уж очень дома было тепло и уютно. Вчера Алия целый день сидела в кровати, укутавшись в одеяло, пила чай, смотрела в окно на падающий снег, листала книгу. Алия любила зиму, но только из окна. Ей нравился чистый снег, контуры черных деревьев на желтом небе, стаи нахохлившихся ворон. Но выходить на улицу, чувствовать, как кусает за щеки мороз, проваливаться по колено в снег – нет, это было не по ней. К тому же под окнами, прямо у подъезда стояла их машина, а в ней – Данияр. На Данияра Алия все еще дулась. Скучала, но дулась. И особенно из-за того, что тот до сих пор не пришел мириться. Мало того что бросил ее тут одну, так еще и возвращаться не торопится. Нет, с Данияром встречаться Алия не хотела. Она все приготовила: деньги, одежду и обувь – и решила дождаться, пока Данияр уйдет. Должен ведь он пообедать. А куда, интересно, он ходит в туалет? Хм. Алия посматривала в окно незаметно, не высовывалась. Наконец увидела, как Данияр вышел, поднял голову (Алия отпрянула), запахнул плотнее куртку и пошел по диагонали налево, через двор. Отлично. Алие как раз нужно было направо. Там, по другую сторону дороги, находился продуктовый магазинчик. Она быстро натянула одежду, накинула дубленку, обвязала платком голову, схватила деньги и выбежала из дома.
Даже в дубленке ей было зябко. Не холодно, а как-то промозгло. Неприятно. Пробирало. Алия обогнула дом и подошла к пешеходному переходу. Между проезжей частью и тротуаром тянулся длинный черный от копоти сугроб. Алия перелезла через него, увидела, что по дороге несется длинная серебристая машина, и приостановилась на всякий случай. Машина начала тормозить, скрипя колодками, расшвыривая снег из-под колес, и наконец встала у самого знака. Водительское окно опустилось, и оттуда высунулся широколицый парень в черных очках.
– Э, шалава! Ну чего встала? Давай, ногами двигай скорее!
Алия испугалась и побежала через дорогу. Какой-то мужчина, проходящий мимо, крикнул парню:
– Ты за языком следи! Здесь, вообще-то, пешеходный переход!
Парень пошевелил челюстями и с силой выплюнул комок жвачки в сторону прохожего. Машина взревела и сорвалась с места.
Перебежав улицу, Алия пошла спокойнее и только сейчас вдруг поняла, что произошло. От обиды на ее глазах выступили слезы, но тут же заледенели. Шмыгая носом, она зашла в магазин. Это была крохотная лавка, уставленная от пола до потолка всякой всячиной.
– Мне молоко, – попросила Алия, всхлипывая, – трехпроцентное. И хлеб. Какой есть?
– Кирпич, батон, – предложил мужчина-продавец. – Есть рогалики свежие.
– Давайте батон и три рогалика, – кивнула Алия. – Сколько с меня?
Обратно она по зебре не пошла. Решила дойти до перекрестка. Путь был на порядок дольше, зато на перекрестке стоял светофор. Перчатки Алия забыла надеть, поторопилась, поэтому рука с пакетом мерзла. Она шла к перекрестку и впервые за долгое время чувствовала себя одинокой.
– Леха? Лешка! Привет!
– Данька? Данияр, здорово, дружище! Сколько лет, блин! А я гляжу: ты, не ты? Как дела?
– Да ничего, потихоньку. Какими судьбами здесь?
– К тебе подсяду?
– Садись, конечно.
– Щас, секунду… Так, давайте мне уху, баурсаки и чайник чая. Да, черный. С молоком. Ну все, я весь твой.
– Рассказывай давай! Мы же сколько? Пятнадцать? Двадцать?
– Получается, с шестого класса и не виделись. С тех пор как ты перевелся. Ты-то в Алматы сейчас или проездом?
– В Алматы. Живу здесь неподалеку.
– Ох, а меня судьба по миру помотала. Я же после школы в Германию уехал учиться. Потом в России жил. Женился там, с женой в Канаду перебрался.
– А сюда?
– Сюда ненадолго приехал родителей навестить.
– Живы-здоровы?
– Мама болеет. Но все нормально. Возраст все-таки.
– Да уж. Эх, Лешка! Ну надо же!
– Данька! А ты все такой же. Вообще не изменился.
– Скажешь тоже.
– Чесслово. Ты-то как вообще?
– Ну, я за рубежом бываю нечасто. Тоже женился. Бизнес здесь открыл. В общем, все как у людей, не жалуюсь. А ты, ты кем работаешь?
– Окончил математический, а потом переучился на программиста. Сейчас программисты нужнее, чем математики.
– Ну да, компьютеры, андроиды…
– К тому же хороших программистов сейчас мало. В основном рынок забили китайцы и индусы. Делают тупо, но дешево. Ты, кстати, Людмилу Ивановну, математичку, помнишь?
– Конечно. Это же она нас тогда из класса выставила за самолетики?
– Да, точно. Ты потом перевелся, а она нашей классной стала. Нормальная оказалась тетка. Математику хорошо знала. Мы с ней после школы переписывались даже. А когда в Канаду переезжали, я адрес потерял. Думал, может, ты знаешь.
– Не, я-то вообще ее толком не застал. Зато я недавно Айнурку Тасбулатову встретил. Она теперь адвокат, здесь недалеко работает. Айнурка ведь тоже до конца с тобой проучилась?
– Да, до одиннадцатого.
– Могу ее контакты дать. Возможно, она что-то про Людмилу Ивановну знает.
– Ладно, разберемся. Спасибо. Ты-то как? Как время проводишь? В футбол играешь еще? Ты ведь классным футболистом был!
– Да не, какой футбол. Сто лет уже не играл. Так, работа, дом. Иногда с женой в кино ходим.
– О, слушай, я видел, что у вас сейчас «Евгений Онегин» идет. Ты не был, не знаешь, как там?
– В оперном, что ли?
– Ага.
– Не, я оперу не очень.
– Я вот тоже думаю, идти или не идти. Просто не понимаю, ну как могут казахи петь «Евгения Онегина».
– А что непонятного?
– Ну это же странно, разве нет?
– М-да, а я гляжу, ты изменился.
– В смысле?
– Ладно, проехали. Расскажи, как там, в Канаде, живется.
– В целом неплохо. Работа есть, люди нормальные. Жить можно. Пить я, кстати, бросил. Я ж в России бухал по-черному, а потом женился. Повезло. У меня жена православная, да и меня покрестили тоже. Как покрестили, так я пить и бросил. Не пью, не курю, прямо божий одуванчик. Несу людям свет и любовь. Чувствую себя почти святым, без дураков.
– Ну молодец. Как жену-то звать?
– Ольга. Оленька. Я тебе щас расскажу, как мы с ней познакомились. Я тогда только в Москву приехал второе высшее получать. Приехал, нашел съемную хату, заселился и решил отдохнуть, в кино сходить. Пришел, а зал почти пустой. Ну, думаю, Москва все-таки, здесь этих кинотеатров как грязи. Тут фильм начался. Минуте на десятой я понял, почему зал пустой. Мутотень страшная. Какая-то баба там все ходит и о жизни размышляет. Не помню названия. Я уж уйти хотел, а потом Ольку приметил. Она чуть сзади меня сидела. Ну то есть я-то еще ее не знал. Просто вижу: вроде хорошенькая девчонка. В темноте особенно не разглядишь. Ладно, думаю, потерплю еще. И, веришь, нет, еще два с половиной часа терпел. Два с половиной! Но не зря. Как фильм закончился, все десять зрителей с мест поднялись, к выходу потянулись, а я к ней. Слово за слово, познакомились, фильм обсудили, в кафешке присели тут же, и, в общем, вызвался я ее до дома проводить. И вот уже возле подъезда мы с ней стоим, а она и говорит, что живет, мол, одна. Поднимаемся медленно, на каждой площадке целуемся. Зашли наконец. Она мне тапочки предлагает, все дела, проходим на кухню – а там стол накрыт, водки, правда, нет, так, сок и закуски. Посидели, сока выпили. Я закурить хотел – не дала. И сама так на меня смотрит пристально. Я ей невзначай руку на коленку положил, она вся покраснела, руку мою с коленки сняла, сжала, привстала и за собой потянула – в комнату. На кровать меня посадила и начала раздеваться. Я за ней, тоже с себя рубаху стягиваю. Она до белья разделась, а потом под одеяло нырнула и все остальное уже там сняла, а потом под подушку руку засунула и оттуда мне презерватив достает. Мне-то что, беру, натягиваю и к ней под одеяло ныряю. Короче…
– Э-э, слушай, ну давай без подробностей, а? Дети-то у вас есть?
– Да ладно, че ты… Дальше-то самое интересное. Ну как знаешь. Не, детей пока не завели еще. Щас к новому месту привыкнем, пообживемся и понаделаем ребятишек. Пацанов хочу. У тебя как с этим делом?