есна.
ОвцаПовесть
– Эй! – Ерлан остановился возле резной ограды и оперся на нее так, что доски затрещали. – Эй, Марат! Ты дома?
– Э-э-э, забор мне не ломай, а?! Чего раскричался? – выглянула из окна Рафиза, вытирая тряпкой руки. – Нет его. Овцу потерял опять, скотина. Ярку. Пока не найдет, домой не пущу.
– Так, может, пока его нет, мы… это… – Ерлан, усмехнувшись, вытер рот.
– Ишь глазки-то заблестели! – прикрикнула на него Рафиза. – Хватит с тебя. Размечтался. И руки-то с забора убери. Когда придет, скажу, что искал.
– Ну как знаешь. – Ерлан сплюнул, развел руки в стороны и пошел, насвистывая и пританцовывая, дальше по улице.
Рафиза поглядела на часы. Марат ушел уже часа три назад, а все нет его. Становилось от этого беспокойно, но и лишиться ярки было ужасно жаль. Лучшая ведь ярочка была. «Вот, уже говорю – была», – поймала себя на мысли Рафиза и расстроилась еще больше. В кухне что-то зашипело, затрещало – ах! пенку не сняла – кинулась туда Рафиза и успела, скинула ловко крышку, огонь уменьшила и ложкой аккуратно, обходя бурлящие в центре пузыри, убрала коричневые сгустки с бульона. Вернув крышку на место, лишь слегка сдвинув ее по-щегольски набок, Рафиза уселась чистить картошку. Очистки получались у нее – одно загляденье, ровные и почти прозрачные, вворачивались друг в друга спиралями.
По телевизору опять шли новости. Рафиза не любила местные новости – не верила. Родственников по всей стране много, сколько раз было, что по телевизору порасскажут ужасов и бежит Рафиза в одном халате и с телефоном в руках на холм, что за поселком: «Анель, Азамат, как вы там? Живы-здоровы? Говорят, землетрясение у вас было? Что? Как не почувствовали? Говорят, жертвы… Ох, солнышки мои, волнуюсь за вас. Ну хорошо, хорошо, не буду».
А как же не буду, как же не волноваться, это ведь не чужие люди, а детки свои, пусть и повзрослевшие, студенты уже.
Или, наоборот, говорили по телевизору, что прошла мирная забастовка, а вон Кудайберген-ага сына своего после этой забастовки уже две недели найти не может. Все звонит и ему, и друзьям его, а без толку. Говорят, то ли забрали его прямо на забастовке, то ли вообще убили, тьфу-тьфу-тьфу. И молчат все, никто не знает ничего, то ли боятся, то ли Кудайбергена расстраивать не хотят. Ой, Алла… А по телевизору все неправда, нельзя верить новостям, лучше бы скорее сериал уже начался.
Вытащив из кастрюли здоровый кусок мяса, Рафиза ссыпала туда уже нарубленные картошку и лук, уменьшила огонь и вышла из дому поглядеть, не забрели ли куры в соседний двор, а то шуму потом не оберешься. Раньше за курами присматривала Лелька – их дворняжка, умная как черт, но Лелька стала совсем старой, только лежала на крыльце лениво да, увидев Рафизу, виляла хвостом, словно извинялась. День был жаркий, и куры, растопырив крылья, бродили вокруг корыта с водой, в тени дома. Рафиза спустилась во двор, прошлась по огороду, подправляя подвязанные кусты помидоров и выдергивая по пути сорняки, и вышла через калитку на улицу. В тени редких карагачей спали собаки. Дома стояли тихие, будто пустые, только кое-где вился над крышами дымок из труб. Рафиза знала, что это лишь кажущаяся тишина. В каждом доме сейчас трудились хозяйки: месили тесто, укачивали малышей, набивали казы, а еще два-три часа, и солнце спустится ниже, станет прохладнее, и тогда все выйдут из домов, сядут покурить на скамейках, пойдут гулять по улицам. Из комнат выскочат мальчишки и не дай Аллах тогда какой курице выбежать на дорогу. И крыльями взмахнуть не успеет. Рогатки в руках этих сорванцов что винтовки. А сейчас еще слишком жарко, потому и не видно никого. Хотя кто это там? Уж не Марат ли идет? Рафиза сощурилась, прикрылась ладонью от солнца… Ах ты, черт, это же опять Ерлан, да и пьяный уже, судя по походке. Торопливо подобрав юбку, Рафиза вернулась во двор и заперла калитку.
Она хотела было пойти подлить курам воды, как вдруг ей почудилось какое-то темное шевеление за окном, ведущим на кухню. Рафизу как ошпарило, она подскочила и ринулась в дом. И впрямь на скатерти сидела Чернуха – их кошка – и с удовольствием жрала мясо, оставленное Рафизой на столе. Чернуха так увлеклась, что замешкалась, не сумела сразу оторваться от еды, и этого мига хватило Рафизе, чтобы схватить попавшуюся под руку толкушку для картошки и нанести сокрушительный удар прямо по кошачьей голове. Чернуха молча повалилась со стола на пол.
«Эх, пришибла дуру, – с горечью подумала Рафиза, переводя дух. – И мясо все равно выбрасывать, и кошки у нас теперь нет». Охая, она подняла Чернуху – та повисла в руках, как тряпка – и вынесла ее во двор. Встала с ней, не зная, куда деть, и вдруг злость снова нахлынула на Рафизу, и, воскликнув: «У-у-у, падла!» – она просто швырнула кошку на улицу, за забор, но не докинула, и кошка упала по эту сторону ограды. «Ну и черт с ней, – решила Рафиза, – Марат придет, скажу, чтоб унес. А сорпу без мяса будет есть, сам виноват».
– Эй, хозяйка, – раздалось с улицы. – Хозя-я-яйка!
– О, Алла, – с досадой воскликнула Рафиза, выскочила из дома и увидела Ерлана, облокотившегося на ограду. – Да ты ж пьяный совсем!
– Открывай, хозяйка, – крикнул Ерлан и осклабился, – я к тебе пришел.
– Как пришел, так и иди дальше, – махнула рукой Рафиза, – вот же окаянный на мою голову. Раз приветишь, так до старости теперь не отлипнет. Вот не зря говорят, палка, брошенная в степь, угодит в лоб несчастному.
– А смотри, что у меня есть, – сказал Ерлан с нежностью и достал из-за пазухи бутылку.
– О-о-о, и вот этого тоже не надо мне тут, – воскликнула Рафиза, – вот придет Марат, скажу ему, чтоб все кости тебе пересчитал.
– Марат, Марат, – скривился Ерлан, – а где он, твой Марат? А там же, где и хромой Сакен, и Амантай, и Халиулла. На мину наступил – и бабах! Ни ярки, ни Марата! Хе-хе-хе.
– Тьфу ты, змея, пусть язык у тебя отсохнет! – закричала Рафиза. – Пошел вон отсюда!
– Ну, смотри, овца, – сощурился Ерлан, – уйду ведь, потом за мной не бегай.
– А ну стой, где стоишь, – сказала Рафиза, зашла в дом и вернулась с толкушкой в руках.
– Че думаешь, испугался? – усмехнулся Ерлан. – Ну, давай.
– И дам, – ответила Рафиза, подошла к ограде и изо всех сил размахнулась, целясь попасть толкушкой по голове Ерлана, но тот на удивление легко увернулся, вырвал толкушку из рук Рафизы и отбросил ее в пыль, на дорогу. Потом посмотрел долгим взглядом на Рафизу, зло сплюнул и пошел дальше по улице.
После того как Ерлан ушел, Рафиза сначала поплакала тихонько в доме, а потом вышла на дорогу, нашла толкушку – все-таки вещь нужная, – вымыла ее хорошенько да спрятала в шкаф.
Всю ночь что-то мешало Рафизе спать. Подушка казалась жесткой, луна подглядывала сквозь занавески, то и дело лаяли собаки. Около трех часов Рафиза встала и в одной сорочке вышла на крыльцо. Здесь, под дверным порогом, у нее была заначка – полупустая пачка сигарет и дешевая китайская зажигалка. Рафиза курила редко и не хотела, чтобы Марат знал. Она подкурила, затянулась глубоко и выпустила в прохладный ночной воздух струю густого дыма. Вовсю стрекотали сверчки, по-прежнему гавкали собаки где-то далеко, но от этого тишина становилась только еще более пронзительной. От табачного дыма мир вдруг размяк, расплылся, потек мимо Рафизы медленно, как река летом, и звезды дрожали и блестели, будто гладкие камушки на дне этой реки. Докурив, Рафиза спустилась с крыльца, вырыла пальцами в земле ямку и спрятала окурок там. После сигареты ноги были ватными, пальцы не слушались, но и мысли о Марате стали тусклее, незаметнее. Рафиза вдруг почувствовала, что продрогла и поторопилась вернуться в дом, неожиданно громко хлопнув дверью. От этого звука старая Лелька проснулась, вильнула по привычке хвостом, зевнула дурным духом и, поняв, что тревога ложная, хотела было снова уснуть, но отчего-то не смогла. Какое-то знакомое, давно позабытое ощущение заставило ее встать, потянуться и выйти за ворота. Пыльная дорога была пуста, только запахи носились по ней туда и сюда, тревожа и волнуя старую Лелькину душу. Повинуясь безотчетному желанию, Лелька отряхнулась и побежала по дороге налево, туда, где далеко впереди темнели силуэты кривых гор.
Проснулась Рафиза позже обычного. Проснулась, спохватилась, стала торопливо одеваться, наскоро привела в порядок волосы и, не умываясь даже, побежала во двор, выпустила из курятника возмущенных кур, насыпала им зерна, налила воды, заскочила в дом, чтобы поставить чайник, и заодно налила Чернухе в мисочку молока. Выставила миску наружу, как вдруг увидела саму Чернуху, лежащую в траве. Издалека Рафизе показалось, что ту уже поклевали птицы. «И Марат исчез, – подумала с горечью Рафиза, – и Чернуху я убила, дура старая. Хоть Лелька со мной, две старухи только и остались». И закричала:
– Лелька! Лелька!
Но никто не отозвался, не прибежал, виляя хвостом, не ткнулся холодным мокрым носом в ладони. Только куры глухо кудахтали, отгоняя друг друга от корыта с зерном. Рафиза подождала еще несколько секунд, а потом медленно отодвинула миску с молоком подальше от двери и вернулась в дом.
Умывшись холодной водой, она помолилась, сделала себе наскоро яичницу и присела на кухне, чтобы позавтракать. Солнце уже светило вовсю, поэтому Рафиза торопилась. По ее мнению, Марат должен был искать потерянную ярку в горах, в это время года трава в степи становилась сухой и жухлой, а в горах оставалась по-прежнему сочной, поэтому скот пасли в предгорьях. Перекусив и одевшись, Рафиза вышла, заперла дом и пошла в ту сторону, где небо подпирали далекие синие силуэты. Рафиза нечасто бывала в горах. Она выросла не здесь, а ближе к центру страны, где на многие километры вокруг простиралась только степь, плоская, ровная, то зеленая от свежей травы, то красная от тюльпанов и маков, а то сияющая и белоснежная, аж до рези в глазах. А гор Рафиза побаивалась, уж слишком массивными и тяжелыми были они. Горы окружали ее и будто сжимались, грозя раздавить бездумно, безжалостно. Поэтому и сейчас высоко на склон Рафиза не пошла. Она прогулялась до моста через реку, крикнула несколько раз: «Мара-а-ат! Ау!», сама не очень-то веря, что Марат может ее услышать, и поспешила вернуться вниз. По дороге ей встретились знакомые мальчишки-чабаны на низкорослых тонконогих лошадках. Рафиза расспросила их о Марате, мальчишки ничего не знали, но обещали проехаться по горам и Марата обязательно найти.