– Рафиза-апай! Ну как там, вернулся Марат? Нашел ярку? – загалдели девчонки.
Рафиза присела рядом с ними.
– Не, не вернулся, – сказала устало она, – сутки его уже нет. К Серику сходила, говорит, что ничем помочь не может. Ребят из чабанов попросила поискать – и тоже ничего.
– А что мужики-то наши? – спросила Зауре. – Нужно мужиков собрать и горы прочесать, не мог же Марат сквозь землю провалиться.
– Ты забыла, что ли, что сегодня свадьба у дочки Болатбека? – усмехнулась Гульмира. – Мужики наши все уже с утра там, корову режут, водку пьют потихоньку. Не до Марата им. Да и много ли у нас мужиков осталось?
– Ладно, девочки, – сказала устало Рафиза, – поеду я в город. Там у Марата брат в органах. Надеюсь теперь на него. Лишь бы живой Марат был. Ох, боюсь я этих мин…
– Да какие там мины, о чем вы, Рафиза-апай? – фыркнула Гульмира. – Байки все это. Вы придурка этого, Ерлана, слушайте больше, он еще и не такого расскажет. Хромого Сакена, скорее всего, волки загрызли. Амантай зимой ушел, в метель, там и замерз, видать. А Халиулла просто от жены сбежал в город. Он давно об этом поговаривал. Сейчас все в город бегут.
– Может, и так, – кивнула Рафиза, – может, и нет никаких мин. Вот только мне все время кажется, что они есть. Такое ощущение, что они повсюду. Если их нет, то чего же мы ходим гуськом, ни шагу в сторону не делаем, обиды глотаем, а? – Она вскинула голову и пристально посмотрела на Гульмиру: – Что, не согласна? Сама ведь знаешь. Живем как на вулкане, а сделать ничего не можем. Все, прощайте, поеду я в город, пока не поздно.
Дождавшись, пока Рафиза отойдет подальше, молчавшая все это время Алиюшка, хихикнув, сказала:
– А вы слышали, девчонки, что правильная Рафиза-то наша с Ерланом перепихнулась?
Снизу Марату хорошо было видно, как между верхушек елей текут облака, уплывая от горных пиков туда, ближе к людям и их теплу. Откуда-то снизу доносился шум реки, и казалось, что она под землей, стоит только копнуть глубже – и вырвется на волю.
– Ты представляешь, – сказал Лельке Марат, – я же овцу так и не нашел. Да и не заметил я, когда она пропала. Вроде и недалеко водил, а поди ж ты. И знал, что получу от Рафизы, но не привык я, честное слово. Раньше хорошо было, отдашь овец чабану на все лето и спокоен, землей занимаешься, домом… Вот это по мне! А теперь и овец мало, и чабанов. Так и мы с Рафизой – раньше только скотом и жили, а сейчас что: одна корова, шесть овец… То есть пять уже. Ну куры, утки, а все больше сил и времени на землю уходит. Вон, я в хлеб вложился, поле засеял, Рафиза огород держит, за садом следит. Земледельцы мы стали, а не скотоводы. Да только мне это как будто и в радость. Тяжелое это занятие – овец пасти. Только кажется, что легко. То и дело начеку надо быть, а ну как в нору провалится, ногу сломает или забредет на склон, застрянет в кустах, а то, не дай Аллах, болезнь какая… Не-е, мне куда приятней с землей возиться, картошку пальцами в земле нащупывать – молодую, круглую, тонкокорую – или жердочки на забор постругать. Видала? Ни у кого в поселке нет забора красивее, чем у нас. Да только овцу мне найти надо. Без ярочки нашей Рафиза мне всю душу выест. Ох, боюсь я ее. Вот никого не боялся, а жену боюсь. Глаза у нее такие становятся… Как взглянет, так сразу у меня дыхание перехватывает, все сжимается внутри. Как будто ошпарила. Только не кипятком, а льдом. Да кому я рассказываю, ты и сама знаешь, да, Лелька? И главное, что я, виноват, что ли? Сколько раз говорил ей, ну не лежит у меня к этому душа, давай, говорю, наймем Саньку, Наташкиного сына, так нет. Ты, говорит, все равно лучше справишься, чем Санька. Ему наши овцы чужие, а тебе нет. Эх, а речка-то как шумит хорошо. Вода, наверное, ледяная, сладкая! Журчит, как кошка мурлычет.
Марат тяжело закашлялся.
– Слушай, Лелька, – уже с трудом шевеля сухими губами, попросил Марат, – притащи-ка мне ту палку, видишь? Я-то сам не дотянусь.
Лелька, почуяв игру, подскочила и стала радостно прыгать вокруг Марата и лизать ему лицо.
– Да погоди ты, – слабо отмахивался Марат свободной рукой, – вот не зря говорят: маленькая собака до старости щенок. Вон, туда смотри! Видишь? Та, что потолще? Притащи, пожалуйста. Неси! Апорт! Ну, давай, родная…
Лелька, наконец, что-то поняла, завертелась на месте, силясь разгадать, что именно просит хозяин. Марат схватил с земли ворох осыпавшейся хвои и швырнул в сторону обломка дерева, слабо воскликнув:
– Апорт!
Лелька бросилась вперед, принялась шарить по кустам, жадно вынюхивать, стараясь найти что-то с запахом хозяина, но все вокруг пахло только свежей землей, смолой да навозом. Ничего не отыскав, она решилась хоть как-то порадовать Марата, схватила самую толстую ветку, тот самый обломок упавшей сосны, и с виноватым видом – мол, вот лучшее, что нашла, хозяин! – потащила ее Марату.
– Умница, умница! – обрадовался он. – Дай мне.
Лелька бросила ветку и завиляла хвостом. Марат развернул ветку более тонким концом к себе и попытался всунуть его под ствол дерева рядом с придавленной рукой. Ветка была изгибистой, бугристой, и всунуть ее было не так просто, а каждое движение доставляло Марату боль. Присмотревшись, он увидел, что ближе к его коленям дерево лежит на камне, а слева и справа от камня под стволом есть небольшие промежутки, пустоты. Он сунул ветку туда, и она вошла, пусть неглубоко, но вошла.
– Ох, лишь бы крепкой оказалась… – прошептал Марат.
Земля здесь вообще была каменистой, а Марату нужно было что-то для сооружения рычага. Он нащупал верхушку камня покрупнее и принялся пальцами откапывать его. Лелька, увидев, что Марат возится в земле, подскочила и принялась радостно копать рядом, крепко упершись в землю задними лапами и быстро перебирая передними. Комья земли полетели в Марата.
– Эй, а ну, перестань! – крикнул Марат. – Тоқта! Фу!
Лелька взглянула на Марата с удивлением, но остановилась, а потом обиженно отошла в сторону и наблюдала, как Марат медленно, обдирая пальцы о жесткую плотную землю, отрывает камень. Наконец, камень начал шататься. Марат раскачал его и выдернул из земли, как свеклу. Камень был удачным – широким, с плоским основанием, с покатыми краями. Марат подоткнул камень под ветку и постарался коленом вбить его поглубже. Выдохнув из себя весь воздух, чтобы стать тяжелее, Марат изогнулся, перекинул ноги через ветку и всем телом оперся на ее приподнятый конец, помогая себе при этом свободной рукой. Упавшее дерево вздрогнуло и чуть шелохнулось, но этого оказалось достаточно, чтобы чуть-чуть, на сантиметр высвободить застрявшую руку. Марат снова и снова силился приподнять сосну, пока, наконец, не выдернул из-под нее руку полностью. Рукав был разодран в клочья, предплечье сильно исцарапано, но Марат попробовал согнуть руку, пошевелить пальцами, и это у него получилось.
– Слава Аллаху, у нас в роду всегда были крепкие кости! – воскликнул он, лежа на спине и протягивая руки к небу.
В городе Рафиза не была давным-давно. Больше всего ей хотелось навестить деток – Анелечку и Азамата, они снимали квартиру где-то недалеко от университета, но Рафиза не хотела волновать их, не хотела рассказывать о том, что отец пропал, а еще что-то подсказывало ей, что у них уже своя жизнь, и врываться в нее вот так, не предупредив, просто нельзя. Вдруг у них гости, вдруг дома беспорядок, вдруг есть другие дела на вечер? Нет, нельзя так. Пусть сами в аул приезжают, и тут уж Рафиза постарается: и плов сделает, и бешбармак, и манты. Да и хоть свежим воздухом подышат, а то здесь дышать совершенно невозможно. Не воздух, а дым. Да и чего удивляться, вон стоят автобусы на остановке, а из выхлопных труб – черные облака. А глаза поднимешь – так вокруг трубы полосатые возвышаются, торчат ртами открытыми в небо, и дым из этих ртов валит густой и плотный, такой, что сквозь него солнца не видно. Обернула Рафиза платком лицо, чтобы дышать было легче, и пошла на остановку.
Ехать было далеко, но автобус несся как угорелый. Водитель выезжал на встречную, с трудом входил в повороты, сигналил и матерился в окно на прохожих, других водителей и чиновников, не ремонтирующих дороги. А дороги действительно были ужасные. Казалось, что по асфальту проехались танки. Не то чтобы на дороге были ямы или выпуклости, нет, она вся состояла из продольных и поперечных ям и выпуклостей, разбавленных открытыми люками, свежими пузатыми заплатками, узкими рвами и упавшими ветками.
«Странно, – думала Рафиза, глядя в окно, – это же город, здесь ведь столько людей, столько денег. Что ж они дороги не могут починить? У нас-то в поселке дороги гораздо лучше, а здесь… Странно это. И деревья раньше здесь были, я ведь помню, а сейчас вместо них повсюду эти гигантские дома – торгово-развлекательные центры, и только один закончится, как другой появляется. Это что же, все теперь в городе только торгуют и развлекаются? Вот раньше было понятно – едешь по городу и видишь: возле школ детишки бегают, из библиотек студенты группами выходят, из музеев – иностранцы, вечером нарядные семьи с детьми в театры идут, а утром бабушки в поликлиники – и сразу ясно, что жизнь здесь есть. А сейчас где дети? Еду уже полчаса на автобусе, а вижу только хмурых взрослых людей и центры эти стеклянно-каменные. Плохо, значит, развлекают в этих центрах, раз лица у людей несчастные. А мне что для счастья-то нужно? Вот я вспомню, как Азаматик ходить начал, неуклюже так, в ногах своих же путался, но довольный был, аж светился, – и я, как вспомню, так и сама улыбаться начинаю. Вот и сейчас улыбаюсь. Или как Анельке, когда ей еще и двух не было, косу заплела, бант нацепила, к зеркалу поднесла, а она на себя уставилась и замерла в восхищении, девочка девочкой. А улыбаться начала, так у нее зубы все вперемежку, щеки все в ямочках… И не нужно мне никаких развлекательных центров, и так хорошо мне…»
Стоящий на перекрестке регулировщик выскочил навстречу потоку машин и властно остановил движение поднятым жезлом.