– Опять кого-то пропускают, – сказал сидящий рядом с Рафизой седой мужчина в старом пиджачке. – Вы ведь не местная?
– Да, – просто сказала Рафиза.
Стоящие в пробке машины загудели, засигналили, но скоро перестали, осознав тщетность усилий. В автобусе было ужасно душно, и водитель открыл двери, чтобы впустить воздух.
Наконец, взвывая сиренами, мимо пронеслись две длинные черные, переливающиеся разноцветными огоньками машины. Регулировщик пронзительно засвистел, и поток машин медленно тронулся.
– В древние времена императоры выезжали к народу на огненных колесницах, чтобы усилить эффект появления, – сказал сосед Рафизы. – Но тогда народ был темный, жаждущий света, да и не привыкший к спецэффектам. Думаю, что люди, видя такую огненную колесницу, переполнялись благоговейным ужасом и падали ниц. А что сейчас? Мы ведь и не знаем, кто был в этой машине. Да и разве это огненная колесница? Больше похоже на движущуюся китайскую новогоднюю елку, увешанную дюралайтовыми гирляндами. И при этом я думаю, что те, в машине, все же удивляются, почему прохожие не опускаются на колени.
– А мне кажется, что им оттуда и не видно ничего, – сказала Рафиза, – вон какие стекла были черные. Даже жаль их, сидят там в темноте, как в гробу.
– Ох, – вздохнул сосед, – сейчас технологии удивительные. Возможно, что у них в стекла вмонтированы экраны, на которых мир прекрасен. А все это, – он кивнул в сторону окна, – видеть они просто не хотят.
– Мне нужно выходить на Гагарина, – сказала Рафиза, – это еще далеко?
– Готовьтесь, – многозначительно ответил сосед.
Нужный дом Рафиза нашла без труда. Он выходил торцом на дорогу, а под табличкой с белым номером на голубом фоне чернела большая кривая надпись «Гагарина 21». Дверь открыл высокий хмурый мужчина в черном махровом халате.
– Привет, Рустам, – сказала Рафиза.
Первым делом Марат спустился к реке, довольная Лелька бежала рядом с ним. У реки он с наслаждением напился, оторвал от рубашки испорченный рукав и как следует промыл израненную руку. Вода смыла подсохшую уже кровь, и из глубоких беспорядочных царапин стала сочиться новая. Марат нарвал листьев подорожника, разжевал их, размазал получившуюся кашицу по руке и обвязал руку рубашкой. Солнце уже садилось, а Марат заторопился в путь, понимая, что лучше спуститься с гор засветло. Горные тропки Марат знал хорошо, поэтому решил по дороге сделать небольшой крюк и заглянуть в ущелье, известное своим сложным склоном. Это была своего рода ловушка. Случалось, что овцы поскальзывались на оползне и потом не могли подняться обратно. Марат понимал, что ему в любом случае попадет от Рафизы за то, что не вернулся вчера домой, поэтому надеялся хотя бы вернуться с пропавшей яркой. Шанс найти ее в ущелье был хоть и невелик, но кто знает? Вниз шлось легко, ледяная горная вода придала Марату сил, и он рассчитывал на удачу. Путь лежал сначала по северному склону, между высоких тихих елей, а потом вывернул на западный, и здесь уже появились проплешины, худые березки и полянки. Лелька бежала впереди, но вдруг встала на повороте. Шерсть у нее на загривке поднялась, уши стали в два раза больше, все ее тело напружинилось. Марат подошел ближе и тоже остановился.
Волков было двое: волк – высокий, крепкий, с широким загривком – и волчица – поменьше, с короткими ушами и плоской вытянутой мордой. Они сосредоточенно рвали на куски окровавленную тушу овцы. И тут Лелька, ободренная присутствием хозяина, не удержавшись, хрипло, незнакомым голосом, залаяла. Услышав лай, волки вскинули головы и замерли. Лелька зарычала и медленно пошла к ним.
– Лелька, ко мне! – отчаянно зашипел Марат, но Лелька уже не слышала.
Волки не двигались с места. Лелька понимала, что противников двое и оба крупнее и моложе ее. Она ужасно боялась, но ответственность перед хозяином была еще сильнее. Лельку всю трясло, но она подходила все ближе и ближе, пока не подошла на расстояние прыжка. Волки глядели на нее не мигая. Марат понял, что медлить нельзя, и, закричав страшным голосом, замахал руками и побежал на волков. Волки вздрогнули, словно выйдя из оцепенения, но не бросились сразу наутек, а нехотя стали пятиться, скаля белые зубы, пока не дошли до кустов, и только тогда развернулись, чтобы бежать. Осмелевшая Лелька бросилась за ними, и тогда волчица, обернувшись на секунду, сделала какое-то мимолетное движение, и Лелька завизжала, захрипела и опрокинулась на спину. Подбежав, Марат увидел, что из левой стороны шеи у Лельки выдран целый кусок. Кровь текла из Лельки быстро, но она была еще жива, пыталась судорожно вдохнуть и глядела на Марата так, словно страшно провинилась и теперь умоляла о прощении. Марат лег рядом и заплакал. И плакал до тех пор, пока Лелька не перестала дышать.
Праздник начался рано. Уже около двух часов пополудни гости собрались в просторной комнате, уселись за дастархан, накрытый прямо на полу. Отец невесты Болатбек, сложив ладони лодочкой, прочел перед едой молитву, провел ладонями по лицу, и все повторили вслед за ним. Обстановка сразу стала расслабленной, гости полезли накладывать бешбармак, наливать водочку, выпивать и закусывать. Голоса очень скоро зазвучали громче, веселее. А когда людям весело, то и вспоминается хорошее. Вот и стали вспоминать добрые, урожайные года.
– А какие бараны у меня были! – кричал крепкий старик, имени которого никто и не помнил. – Один баран был – семьсот килограмм! Как ишак! Аж курдюк лопался! А коровы, а быки! Бык у меня был на тысячу двести кило! Когда он стоял – у него на спине легко решетка с яйцами лежала. Главное было – не дать ему двигаться. Покормить и спать уложить, покормить и спать уложить – и так пять лет. Да-а, времена-а-а…
Не прошло и часа, как все, уже порядком набравшиеся, высыпали во двор, вытащили за собой магнитофон, включили в полную силу звук и устроили беспорядочные танцы. Магнитофон был старенький, потрескивал и то затихал, то взрывался воплями, но, как бы он ни старался, общий топот ног становился только еще громче. Пыль поднималась все выше, пока не укрыла танцующих с головой, да так, что с пяти метров было и не разглядеть никого. Но и музыка скоро кончилась, и все усталые, но довольные вернулись в дом, внутрь, выпили на посошок и разбежались по делам, будто и не было ничего: женщины – забирать с пастбищ коров и вести их на вечернюю дойку или к себе во двор, ужин готовить, мужчины – бахчу удобрять, крышу латать, а кто-то спешил дарет[40] сделать, да на аср[41] успеть. Молодые тоже упорхнули, и только Болатбек никуда не пошел, а уснул прямо на своем месте, и во сне продолжая отмечать свадьбу любимой дочери, изредка вскидывая голову и счастливо бормоча невнятные тосты.
– Ты думаешь, это так просто? – говорил Рустам, меряя шагами комнату. – Не могу же я взять и вертолет туда направить. Кто мне вертолет даст?
– Это твой брат, – спокойно повторяла Рафиза.
– Все, что я могу сделать, это поехать с тобой сам, – сказал, наконец, Рустам. – Но я ведь и гор не знаю. Если, как ты говоришь, чабаны Марата не смогли найти, то чем я помогу? У меня и тут дел по горло.
– Рустамчик, какие у тебя дела? Я, пока сюда ехала, навидалась твоих ребят. Уж не знаю, чем они заняты, но пузо у них больше, чем у меня было, когда я Азамата носила. Боялась, что и тебя таким же встречу. Но, слава Аллаху, ты хоть на мужчину похож.
Рустам усмехнулся.
– Рафиза, с тобой трудно спорить. Но мне действительно нельзя надолго отлучаться. Буквально на днях в город может кое-кто приехать.
– Да знаю я этого кое-кого, – махнула рукой Рафиза, – и что с того? Что он, лучше или важнее Марата? Марат в жизни своей не украл ни копейки, слово свое всегда держал, крыша в доме у нас за тридцать лет ни разу не текла, потому что работу свою Марат на совесть делал. И детей воспитал так же. Это я – дура, я порой скажу или сделаю безрассудно, не думая, а потом жалею. Изменяла ему, а он мне никогда. И слова бранного от Марата ни разу не услышала. Вот он какой, Марат. А что твой «кое-кто»? Может ли он тем же похвастаться?
– Ты с этим осторожнее, – серьезно сказал Рустам, – у нас ведь такой порядок: о короле, как о покойнике – либо хорошо, либо никак.
– И ты трус, – с горечью заметила Рафиза, – все вы трусы. Поеду я домой.
Земля в горах была плотная, каменистая, местами густо покрытая мхом, поэтому Марат просто набрал острых камней и сложил из них пирамиду над телом Лельки, а сверху замаскировал ее хвойными ветками. Прочитав молитву, Марат уже было собрался идти, как вдруг спохватился, что волки могут вернуться за добычей, а заодно и осквернить Лелькин курган.
– Зато ярочку теперь можно больше не искать, – бормотал Марат, разглядывая растрепанные останки овцы. Из живота вывалились кишки, а вся грудь и внутренняя поверхность бедер были уже съедены. Чтобы отвести волков от Лелькиной могилы, Марат взял труп овцы за копыто и поволок прочь. Овца была упитанная, тяжелая, а рука у Марата все еще болела. Оттащив овцу метров на сто, он совсем устал. Между тем стремительно начали надвигаться сумерки, с вершин гор потянуло холодом, заморосил мелкий дождь. Марат вдруг затосковал по Рафизе. Ему захотелось забраться к ней под одеяло, обнять, прижаться к ее теплому боку, вот только ноги у нее оказывались всегда холодные, но это было как раз и удобно, потому что ноги Марата ночью наоборот начинали гореть, как две печки. А еще ему захотелось хорошего свежего бешбармака – такого, чтобы тесто было тонким, но плотным, а картошка сочной и рассыпчатой, и главное, чтобы кругляшки казы лежали сверху, как монеты, приправленные мелко нарезанными помидорами и жирной наваристой сорпой.
– Рафиза, – крикнул он, – я живой!
Было еще совсем темно, когда автобус визгливо притормозил возле бетонной остановки и тускло освещенного магазинчика рядом. Пассажиры медленно и устало просыпались, с шумом доставали свои вещи с верхних полок. Рафиза сидела впер