Дверь из кельи Игоря выводила в комнату побольше, там стояла кирпичная печка с черной чугунной плитой, оштукатуренная и выбеленная с боков и по дымоходу. На поверхности плиты, напоминая мишени в тире, выделялись чугунные кольца-матрешки, вложенные в круглое отверстие на плите и друг в друга. Ими регулировался нагрев посуды: вынутая из «мишени» серединка открывала маленькое отверстие, для чайника, к примеру; следующее кольцо расширяло горелку посильнее, и в дело шла сковородка; из отверстия, освобожденного от колец, уже жарило как от ракетного сопла, только казан подставляй!
На потемневшей от времени тумбочке, накрытой ажурной тюлью, стоял керамический кувшин с водой и граненый стакан. На стене висели выцветший портрет молодого деда Никифора с женой да картина-«кубань» с всадником. Потолок белел свежей побелкой, распространявшей характерный ракушечный аромат. Тетя сказала, что здесь ничего не изменилось с детства Игоря, и он желал поверить этому. Но без последнего штришка, с которым смутно-томительное «почти» сменится ярким озарением, не получалось. Нечто ключевое, неотрывно вплетенное в душу секретным кодом, никак не попадалось на глаза.
Игорь лег на кровать и сомкнул веки. За стеной бушевал степной ветер, от его порывов поскрипывали в ушках ставней упорные крючки и бесновато взвывала печная топка. Пахло свеженькой наволочкой, горячими кирпичами, старым настенным ковром, деревом, известью. По коже разбежались мурашки – да, это тот дом, который он когда-то покинул, дом просто ждал момента, чтобы остаться с маленьким мальчиком наедине, обнять его и успокоить. Игорь беззвучно заплакал. Ему захотелось к родителям, которых он никогда не видел, захотелось обнять маму и отца. Они тоже были здесь и дышали этим воздухом.
Глава 68
Максим Кремов, из ненаписанного. Остров Харта, Мегаполис.
«День 4.
Хорошие новости – догадка в отношении Джонсона и компании подтвердилась. Вчера ночью меня отметелили в карцере. Тупые ублюдки, им не хватило ума даже на малость – не засветиться. Сынок, как видишь, не остается ничего другого, кроме как писать тебе „мысленно“. Мыслей им не отнять у меня.
Опостылевшие рожи надзирателей я больше не увижу, сегодня меня и нескольких горемык погрузили на старую баржу и привезли на остров смерти.
Теперь, когда нас никто не слышит, я могу рассказать тебе о вещах более важных, чем ребис, болячки и лагерный быт.
На острове совсем другая реальность, здесь прячутся самые страшные и гнусные грехи нынешних „элит“ человечества. Я никогда не задумывался, а сколько людей жило перед нами? Сколько приходится мертвых на каждого живого? И что они, мертвецы, для нас? Теперь понимаю, что предки совсем не должны отдаляться от потомков, нужно навещать и помнить ушедших, взамен они поддержат и наставят, научат на своих ошибках, а самое главное – продолжат жить в нас. Представляешь: ходишь себе по земле такой уникальный и временный, а на самом деле думаешь мыслями своего прадеда, и поэтому тебе не двадцать пять, а семьсот двадцать пять лет! Скажешь, чушь? Вовсе нет! Это как перерождение массы личностей в одном единственном теле! Точно говорю. Задача живущего – впитав в себя весь опыт родителей, совершить еще один шажок в развитии: стать чище и светлее, приблизиться еще немного к Истине! А теперь представь, у человека забирают его предков – не знает он, ни кто они, ни где похоронены, ни чем жили и чего добились, через что прошли и каких ошибок насовершали. Выходит, начинай все сначала, а за коротенькую человеческую жизнь разве успеешь прожить сотни предыдущих, да еще чего-то нового достичь? Нет, конечно!
На острове смерти происходит обнуление истории и памяти, здесь без табличек и обрядов утилизируют целые поколения, по каким-то причинам „элитам“ не нужна память и опыт предков.
Вот это страшно! Я не боюсь смерти, я боюсь, что будет за ней, когда детей не подпустят к отцовским гробам. Я переживаю за тебя, малыш! Только сейчас стало ясно, что улыбчивые крепкие ребята метили не в меня, им нужны вы – наши дети. Они борются за ваши души, они хотят управлять вашим будущим, будущим, где все должны оказаться лояльными людоедскому режиму! Не сдавайся, сынок, не опускай руки, борись! В противном случае, съедят! Люди станут просто ресурсом, ничем не лучшим и не худшим, нежели постылый ребис. Я не хочу, чтоб ты превратился в существо с первичными потребностями, и если уж судьба мне что-то задолжала, то пусть вернет долг так – ты вырастешь Человеком».
Глава 69
Сквозь дрему почувствовалось чье-то присутствие.
– Игорюша! – послышался полушепот. – Спишь ишо?
Игорь открыл глаза и в дверном проеме увидел деда Никифора. Он усох сильно, но даже если бы Нерв встретил его в мегаполисной толчее, то непременно узнал. Те же усы, та же улыбка и ласковый взгляд, даже морщины те же, даром что глубже и чернее стали.
Игорь поспешно вскочил с кровати и обнял деда, от которого пахло отсыревшей тканью и куревом.
За окном хлестал дождь и завывал пуще вчерашнего ветер. Темно, хоть и утро. Дед Никифор подбросил дровишек в топку, снял верхнюю одежду.
– Прасковья с Ганкой в дом звали, но я отбился. Они нам сюда харчи принесли. Сидай за стол, перекусим.
Игорь оделся и последовал предложению деда.
– Я тебя еще две недели назад поджидать начал. Что так долго? – поинтересовался тот.
– Откуда вам о моем приезде известно было? – удивился Кремов.
– Откудова! Вам! – передразнил дед добродушно. – Мальцом ни разу деда на «вы» не называл. «Дед, дай свистульку! Дед, возьми на ручки!», а зараз диво дивное, пындытность городская – уже «вы». Я тебя, внучек, может сердцем чуял, знал, что рядом ты.
Игорь смущенно улыбнулся и снова обнял деда. Шевельнулось потревоженное невзначай желание забраться к нему на руки, жаль, несбыточное.
Они не успели позавтракать, появился дядька и безапелляционным тоном потребовал всех в дом. Дед Никифор хитро подмигнул Игорю: мол, уважим хозяина.
На семейном совете обсуждались варианты трудоустройства Игоря, солировали дядя и тетя. Предлагали профессии комбайнера («а что – вона у него мотоцик какой, значь, с техникой в ладах, люльку приделаем, будет кукурузу домой возить»), мельника («мешки тягать и семечку на масло перегонять научат, а там и сноровка подоспеет») и даже плотника в станичной мастерской («плотник – кум, туда на первый случай помощником, а через год-другой поднатореет, да сам плотничать учинит»). Ганна то и дело хохотала, представляя брата, непривычного к сельской жизни, то в машинном масле, то в муке с головы до пят, то в стружке – девичья смешливость, что с ребенка взять? Петруха под одобрительные взоры отца высказывал мнение. Дед молчал. Игорь в обсуждении тоже почти не участвовал. Все варианты ему казались вполне нормальными, тем более войти в ремесло с рекомендации уважаемого в станице дядьки было бы намного легче, чем с улицы.
– А может, – неуверенно предложил дядька, – в степь? В заготконтору по мехам?
– Нет! – внезапно воспротивилась тетя. – Он с города только, какая степь? Поди, зверя в глаза не видел! В степу ноги с непривычки сносить до костей запросто, да и ружжо Игорюша в руках сроду не держал. Не приведи господи! Забыл, как в прошлом году Ильича Запобегайло самострелом убило? Мне ваши ружья все нервы вымотали. Не пущу!
– И правда, в степу опыт годами наживается, – пошел дядя на попятную.
Вдруг заговорил дед:
– Шабаш, молодята! Вы хлопцу насочиняете зараз. Дочка, я Максиму обещал, что Игоря научу трапперскому делу. Что мне, век в брехунах дохаживать?
Тетя Прасковья в отчаянии заломила руки. Если мужа она могла приструнить, то шансов тягаться со свекром у нее не было никаких. Дед Никифор выдержал паузу и в тишине закончил:
– С годок в конторе пообвыкнется, а там еще раз побалакаем. Года с меня достаточно станет для обещания. А кума Запобегайло, царство ему небесное, пьянка убила: ей все равно, самострелом ли кокнуть или в колодце утопить. Порфирий Коровин, помнишь, утоп в колодце? Так что, Игоря теперяча к колодцам не подпускать?
Тетя промолчала и в этот раз. Скорее всего, аргумент деда про год ее немного успокоил. Петруха с дядькой заговорщицки перемигнулись.
Глава 70
Станичка оказалась параллельной действительностью, а если вправду, так и не параллельной вовсе, а центровой. Мегаполис со своей дутой афишей воспринимался отсюда совершенно по-другому. Игорь удивлялся, как вообще столько лет протянул в фальшивой безнадеге города и не сошел с ума. К сожалению, «Монсанье» вытравила порядочно живности и на северо-восточных рубежах, так что в мечеткинской округе не осталось ни полевых грызунов, ни птиц, ни насекомых. Селяне не слишком тужили из-за отсутствия вредителей, выращивая модифицированные злаки и кукурузу, да и сельхозугодиями природа не ограничивалась. На севере и востоке лежала необъятная можжевеловая пустошь, где в первозданном виде сохранилась дикая фауна.
Охотились мечетинцы великолепно. Били «кроля», лисиц на мех, забредая в пустошь глубоко-глубоко. Зимой женщины шили шубы, которые раз в сезон собирали заготовительные конторы. Невзирая на то, что меховое дело считалось в станичке прибыльным, местные получали лишь крохи от конечных цен на свои изделия. Игорь прекрасно помнил поход с Ланой в салон шуб и тамошние астрономические ценники.
Говорили мечетинцы между собой на причудливом наречии, едва понятном заезжему гостю. Пели красивые тягучие песни хором. Особенно преуспевали в этом женщины, у тех любое совместное мероприятие превращалось в повод спеть хором. Соберутся сортировать шкурки – и поют, идут с полевых работ – поют. Пробирали те песни! Смысл в них передавался интонацией, совсем не обязательно разбирать каждое слово или фразу: побыстрее – значит, развеселая поучительная история о любви, помедленнее – лирическая о любви, а совсем проникновенно пели о гибели на войне любимых или о вечной разлуке.