Для начала, однако, подмывало заскочить на сборный пункт и пусть шапочно, но познакомиться с группой, полистать дела. Кроме того, Кремов почувствовал, как соскучился по коллеге, и решился окончательно.
Катя подсела в дугу с крыши своего дома.
– Спасибо, что запрыгнул, – улыбнулась девушка очаровательной улыбкой.
За время отпуска она загорела и чуть поправилась. Видимо, санаторные «надзиратели», выполняли работу добротно, на женские мольбы о красивой фигуре отвечали непреклонным «нет» и пичкали подопечную едой как положено, по нормам. Теперь Катя соответствовала ГОСТам на все сто процентов. Она тоже соскучилась.
– Просто не терпится завалить тебя вопросами! Как прошло?
– Давай повременим, – с улыбкой, но твердо парировал Игорь, – вкратце не расскажешь, а времени сегодня в обрез. Со мной все в порядке. Как ты отдохнула?
– Скучно, – разочаровано протянула девушка. – Предвосхищу: мужа не нашла, процедурами не мучили. Вот только диетологи как клещи вцепились.
Игорь засмеялся, она сконфуженно поморщилась в ответ.
– Кать, ты б в ДОТ обратилась, глядишь, суженого на блюдечке поднесут, – в который раз предложил Нерв, – такая красота пропадает!
– Не хочу! Я в принца на белом коне верю, – дежурно отшутилась Катя.
Игорь замер, вспомнив погружение. «Семенов» так подробно рассказывал о ДОТе, и, странное дело, во сне Кремов представлял его не таким, каков он был в реальности. Не то чтоб совсем, но тогда попахивало бездушным инкубатором с принудиловкой по части браков и профессий. Стоп. Может, все дело в отношении к «принудиловке»? Во сне она его, виртуального, воспитанного Мегаполисом, пугала, а сейчас… ДОТ, привычный и как бы сам собой разумеющийся, является фундаментом мироздания, хотя он и есть инкубатор!
– Ше-е-еф! – озадачено окликнула Катя, наблюдая за выпавшим из разговора Игорем.
– Прости, куча мыслей после эксперимента, кое-что в голову приходит внезапно, обдумываю. Кстати, ты не знаешь, где в городе достать, э-э-э… – Кремов попробовал подобрать описание хот-дога, – блинов с сосиской и горчицей?
Катя выглядела еще более озадаченной:
– С горчицей? Н-нет. А такие бывают? Вряд ли диетологи допустят в автоматы. Может, в комбинате попросить напрямую?
«В комбинате, пожалуй, смогли бы», – подумалось Игорю.
Глава 103
Тренировочную базу Кремовской группы в этот раз определили на Гидрострое – физкультурном комплексе у самого основания бетонной плотины Солнечного водохранилища. Ближайшая дуга не допрыгивала туда километра полтора, поэтому приходилось либо вызывать служебный автомобиль, либо ждать электричку.
Выйдя из кабины, Игорь осмотрелся. За спиной остался город, впереди под слепящим солнцем серой змеей протянулась плотина, справа некрутой подъем, поросший травой, – это граница возвышенности, забирающейся к самой плотине и дальше, а слева бескрайняя низина, желтая от подсолнухов. Подсолнуховое море, казалось, омывает подошву далекой плотины не хуже, чем настоящее, отсюда невидимое.
Невзирая на жару, решили прогуляться пешком – живописные окрестности располагали.
Неподалеку от посадочной площадки на обочине скучал старенький пищевой автомат. Он напоминал крупный холодильник, простоявший под открытым небом где-то на заднем дворе лет пятнадцать: панели, выцветшие до едва угадываемого зеленого, ржавчина в местах стока дождевой воды, крупные блестящие кнопки из нержавейки на лицевой стороне и настырная трава, пробившаяся из-под трещин в бетоне постамента. Под кнопками виднелось отполированное углубление лотка, тоже из нержавейки, и окошко для стаканов.
Подобные агрегаты Игорь помнил с глубокого детства. Современные ушли далеко вперед: обзавелись цветными дисплеями с активной поверхностью, длинными меню, в которых, поговаривали, скоро появятся даже супы, и вообще научились сами производить блюда.
Зато этот, словно старый друг, всегда безотказно предлагал пару простых бутербродов и газировку с сиропом. «Что-то я ударился в сентиментальные размышления», – пронеслось в голове у Нерва. Ноги сами собой понесли к пищевику.
– Ты голоден? – спросила Катя. – До Гидростроя рукой подать, может, потерпишь?
– Вдруг здесь выдает блины с горчицей и сосисками, – улыбнулся Игорь.
Катя удивленно вскинула брови.
Конечно, никаких сосисок пищевик не держал, да и вообще ассортиментом не баловал – механическая утроба отзывалась на нажатие только двух кнопок: «бутерброд» и «газ. вода». После продолжительного урчания машины в лоток неуклюже свалился упакованный в серую бумагу «один к одному», а в окошке показался граненый стакан с газировкой. «Один к одному» – почти позабытый стандарт, где пропорция хлеба и колбасы соблюдена верно: ломтик черного имеет толщину в сантиметр два миллиметра, три солидных кусочка докторской уложены внахлест, а сверху источают свежий аромат дольки огурчика.
Колбаса по вкусу вполне походила на мясо. Скучновато в сравнении с глютаматовыми монстрами мегаполисных забегаловок… С досады Игорь едва не выругался вслух: образы недавнего сна раздражали навязчивостью. Сдержаться получилось, но Катя все же поймала пробежавшую по лицу Кремова тень.
Глава 104
Казимиров встретил в личном кабинете. Игорь уже на входе почувствовал неладное. Признаки растерянности и беспокойства безошибочно угадывались за профессорской улыбкой, несмотря на все усилия Евгения Митрофановича.
Подобное происходило раньше, когда Кремов чем-то расстраивал учителя: например, халтурил на блиц-коллоквиумах по невербалке или считал ворон в лекционные часы. Но учеба осталась в далеком прошлом, сейчас-то что?
– Как дела, Чижик? Как себя чувствуешь?
– Нормально, Евгений Митрофанович, – ответил Игорь, присаживаясь на стул. – Позволите бестактность?
Казимиров бросил обреченный взгляд. Зачем ходить вокруг да около? Наверняка мальчик с бесцеремонностью, свойственной молодым сильным Нервам, собрал уже кое-какую информацию и мучается догадками: что-то со здоровьем его пожилого наставника, или несчастье с кем-то из друзей по Улью? Сейчас Чижик, по своему обыкновению, поставит вопрос ребром.
– Положительно, это невыносимо! – Учитель отпустил эмоции. Он раздраженно направился к холодильнику, вынул оттуда стакан холодной газировки и залпом выпил. – Твой тесть, старый твердолобый хрыч! Я триста раз повторял перед этим дурацким экспериментом: «Возьми человека попроще, из отсева, наконец». Ты тоже хорош, – продолжил недовольно Казимиров, – захотелось, видите ли, принести пользу науке.
Игорь попытался разобраться в происходящем.
Профессор любил своего ученика, и, если первой реакцией на встречу после долгого перерыва стала обличительная тирада, а не теплые слова и пара чашек чаю, значит, стряслось что-то из ряда вон. Это как-то связано с погружением.
– Полюбуйся… – Старик передал Кремову папку с выпиской из личного дела. – Впрочем, читать долго, так что сразу объясню: твои нервы изношены в лохмотья, и виноват не кто иной, как дражайший товарищ Семенов.
В последних словах Казимирова прозвучала плохо скрываемая боль.
Он опасался эксперимента, скептически оценивал его перспективы и твердо настаивал на том, что Нервы самостоятельно обязаны искать пути к сквозной памяти.
На обложке папки стоял штамп «рекомендован на перепрофилирование». У Игоря внутри все оборвалось.
Сквозная память! Соль и священный грааль невербалки! Сколько же ученых разуверилось в возможности «подключиться» к ней, сколько разбитых надежд и поломанных судеб связано с поисками, но новые попытки не иссякают.
На то есть фундаментальные причины. Тот же Казимиров считает, что без надежной связи со сквозной памятью общество обречено циклически деградировать. Возможно, он преувеличивает. Опыт предыдущих поколений так или иначе передается следующим всегда. Сказки, язык, традиции, быт, приметы и суеверия пронизывают время и, отпечатываясь в потомках, делают их похожими на родителей. Однако что-то в процессе «отпечатывания» всегда терялось, что-то изменялось под действием обстоятельств, а что-то намеренно искажалось. Это последнее пугало старших, которые с тревогой наблюдали за детьми, воспринимавшими прошлое с его уроками по-мультяшному наивно, аркадно. Складывалась парадоксальная ситуация, когда, с одной стороны, пережившие какое-нибудь потрясение родители всячески оберегали от подобного своих детей, но в то же время с болью наблюдали, как те слишком легкомысленно относятся к предостережениям и полным ходом идут к повторению ошибок истории.
Предки мечтали о какой-то «прививке», «таблетке мудрости», чтобы молодежь, не испытывая боли, не окунаясь в ужас войн, эпидемий, катастроф, получила опыт, выработала реакцию здорового страха или, выражаясь медицинскими терминами, иммунитет перед болезнями прошлого.
Сам Казимиров приводил в пример фашизм. Множество студентов воспринимало эту уродливую язву на теле человечества как декорацию истории. Некоторые находили, что свастика выглядит оригинально, форма карателей симпатична по дизайну и т. д. У них напрочь отсутствовал рефлекс отторжения фашистской идеологии и атрибутики, такой, какой испытывало поколение, пережившее войну. О, у тех он выражался ярче, чем от встречи с гремучей змеей или крысой. Да и отторжением это чувство можно назвать лишь условно, оно только мягкий эквивалент гадливости, ужаса, омерзения, испытанных каждым, столкнувшимся с фашизмом лицом к лицу. Выжившие усвоили урок крепко, но в последующих поколениях память о нем неизбежно ослабевала, угроза миру вновь обретала осязаемые контуры. Тут бы и прописать молодым «прививку»… Так нет ее, чудодейственной.
Нервам повезло, они без потерь передавали из поколения в поколение эмоциональный опыт, накапливали знания, в том числе о фашизме, так что Игорь, например, воспринимал его невыносимо уродливую, античеловеческую личину с не меньшим отвращением, чем далекие поколения. Знакомство с одним из сильнейших кошмаров прошлого иногда отзывалось снами, после которых сердце стучало отбойным молотком, а волосы взмокали от пота.