е мы, здесь сидящие, отделены от вас стеной? Разве все, что вы делаете для общества, не идет именно на его благо? Все дороги у нас открыты молодым; более того, ДОТ помогает с профориентированием, с выбором супругов – руководство вашей советской Родины, как видите, выкладывается по полной, лишь бы народ благоденствовал! Мы не оставляем неохваченным ни один аспект в жизни советского гражданина! А что же следует из ваших слов? Что и наш строй, и буржуйский – две стороны одной медали? Что отличия в частностях, вроде методов стимулирования труда? Не находите, что это чересчур? Вы бы еще коммунизм с рабовладением сравнили!
– Но… – машинально сорвалось с губ Игоря, – природа человеческая-то одна.
– Довольно! – снова прервал Караваев. – Ваше упрямство обескураживает, товарищ Кремов! Коммунизм создал нового человека, которому чужды жажда наживы, власти, чужды лень и зависть. Мы стремимся к постижению основ мироздания всем нашим бесклассовым обществом, без исключений, а не к примитивным вещам вроде производства сорока сортов колбасы и иллюзий потребительского выбора! Разумеется, наши советские инженеры и художники лучше капиталистических, создающих изделия по прихоти господ! Впрочем, конкретно с вами творится неладное, тут нужно бить в набат! Я уверен, – он выразительно поглядел на Волкову, – ДОТ санкционирует проверку компетентными органами НИИ профессора Семенова, чтоб разобраться, а что же там за агрегат такой сообразили, отбрасывающий граждан в пучину идеологической деградации!
Когда он закончил, в зале зашептались. Казимиров сидел темный как туча, Семенов уставился в пол.
Караваев явно переборщил, но не это сейчас занимало Игоря. В нем что-то будто надорвалось. Грозный обличитель внезапно обнажил противоречия, над которыми Кремов никогда не задумывался. Любимый Солнечный, конечно, прекрасен. Здесь легко дышится, думается, мечтается. Здесь общество действительно работает над вселенскими проектами, не распадаясь на привилегированных и тех, кто бездумно гребет веслами в душном трюме за плошку похлебки. Здесь вклад каждого признается ценным, каждому известна общая цель, и да, от размера вклада не зависит ни материальное вознаграждение, ни уважение окружающих. Не нужно отвлекаться на бытовуху, на поиск информации и даже на личное, ДОТ позаботится обо всем. Рай.
Но здесь же, в Солнечном, человек неотвратимо приближается к схватке с самим собой! Он обязан будет хотя бы попытаться, пусть по-мюнхгаузеновски, за волосы, вырвать себя из бесконечной спирали концептуальных условностей, из споров, чей общественный строй лучше, почему сорок сортов колбасы не важнее высокого долга, и уж наверняка приподняться над непонятно откуда взявшимся снобизмом с притаившимся поблизости страхом собственной неправоты, который Караваев, например, пытается извести показным гневом. Кремова заткнули, Кремов разбит, но в выигрыше не Солнечный и не коммунистические идеалы, а слепой снобизм, приближающий пустой конфликт.
Откуда страх? Ну откуда взяться страху у этих людей, окружавших Игоря? Неужели тот, кто уверен в собственной правоте, будет опускаться до нападок на товарища за якобы инакомыслие? Может, эти люди в Солнечном забыли что-то главное, исступленно зазубривая писаные догмы? Может, зубрежка приводит к косности, ограниченности восприятия «основ мироздания», о которых с таким жаром говорил Караваев? О чем печется он в гневе: о существе или о сохранении привычного для себя фасада? Он страшится так, что, лишь заслышав, что капитализм «логичен», уже заклеймил Игоря еретиком, даже не предоставив шанса объясниться до конца!
Те, кто пережил последнюю войну миллионы лет назад, наверняка знали истинную цену условностям, и им было, в сущности, наплевать на идеологическую окраску соседей по планете. Люди разные, цели тоже, всегда можно договориться и идти своей дорогой, главное – не убивать друг друга! Во всяком случае, нужно уметь слушать и слышать.
А коммунизм, конечно, совершенен, и, конечно, он – высшая ступень развития человеческого общества. Может, даже слишком совершенен, чтобы подобные Караваеву могли постичь его суть.
Игорю стало тревожно, но смысла в продолжении спора он не увидел. Сейчас никто не услышит. Эта партия за снобами, точно.
Волкова объявила перерыв для принятия решения.
Совещались долго. Наконец Волкова в сопровождении ДОТовцев показалась в дверях зала.
– Игорь Максимович Кремов! – начала она торжественно. – Мы не сомневаемся, что наш с вами диалог – просто глупое недоразумение. Но отрицание вами очевидных вещей свидетельствует о крайней изношенности нервов, о нестабильности вашего психоэмоционального аппарата! Комиссия ДОТ, с учетом мнения представителей общественности, основываясь на принципах человеколюбия и социалистической законности, постановила: инициировать процедуру вашего профессионального переориентирования. С этого момента ваша текущая профдеятельность приостанавливается на неопределенный срок. Вам запрещается работать Нервом, запрашивать соответствующую информацию в органах власти и народных объединениях, использовать специализированные знания в любых целях, включая личные, а также использовать способности экстрасенсорики и невербальной коммуникации. Решение комиссии преследует цели сохранения вашей психики и здоровья в целом, возвращения вас к плодотворной трудовой деятельности в областях, не связанных с чувственными переживаниями. Вам понятно постановление?
– Вы запрещаете мне чувствовать? – с изумлением спросил Игорь.
– Именно! ДОТ категорически против того, чтобы вы изнашивались впредь. Поберегите себя для семьи. ДОТ выделяет вам комбинатовскую квоту на творческую реализацию, это поможет отвлечься от ненужных мыслей.
Игорь не мог поверить своим ушам: как можно запретить человеку чувствовать?! Впрочем, этому не мог поверить виртуальный Игорь, не встречавший в прошлой жизни ничего подобного, а реальный еще не осмыслил произошедшего.
– Помимо прочего, – продолжила Волкова, – вам прописано медикаментозное лечение, будете принимать лекарство, способствующее выравниванию эмоциональных всплесков и стабилизирующее работу сердца и сосудов. На этом прошу считать заседание оконченным!
Лекарство Игорю выдали сразу на выходе – маленький пластиковый тубус белого цвета с какими-то надписями. Симпатичная медичка наставительным тоном разъяснила, что «пилюли не имеют вкуса, не требуют запивания водой и подлежат приему раз в день, хоть до, хоть после еды».
– Вам меха для напоминания присылать? – участливо поинтересовалась она.
Игорь задумчиво разглядывал тубус в своей руке. В груди бушевало непонятное незнакомое чувство. Он поднял глаза на медичку:
– Спасибо, не нужно. В семь утра натощак пойдет?
Девушка утвердительно кивнула.
– Вот еще, – спохватилась она, когда Игорь уже сделал несколько шагов к выходу, – ваш диагноз крайне серьезен. Если лекарство не поможет, то начнутся обмороки. В вашем случае это смертельно опасно! Если что-то подобное произойдет, немедленно обратитесь к врачу, мы вас госпитализируем для применения более сильнодействующих препаратов!
Глава 117
Комбинат располагался в западной части города и занимал гигантскую площадь. Производственные корпуса, выстроенные в бесконечные шеренги, отличались друг от друга в зависимости от специализации. Однако на каждом имелся типовой номер, нанесенный белой краской с черной окантовкой. В талоне Игоря значился цех с замысловатым номером 35/80-573, до которого предлагалось доехать на электрокаре. Неподалеку от здания комбинатовской конторы имелся целый парк разноцветных машинок, походящих то ли на мыльные пузыри, то ли на яйца с маленькими колесиками. Посетовав на отсутствие аэродуг, Кремов уселся в ближайшую и опустил в приемник на спартанском торпедо талон. Монохромный экран высветил зеленоватыми кристаллами сообщение «Алиса приветствует Вас в Москве 2000» и пиктограмму улыбающейся девочки. Спустя несколько секунд зажужжал моторчик, и кар резво вырулил со стоянки. Дисплей проинформировал о времени в пути. «Пятнадцать минут! С ума сойти!» – пронеслось в голове. Игорь поставил рюкзак на пустующее слева сиденье, вытянул ноги и закрыл глаза. Он решил в следующий раз взять с собой Аю, уж она-то порадуется покатушкам на «мыльных пузырях».
Как-то, еще до рождения Назара, папа с дочкой играли в пиратов. Впрочем, та игра могла называться как угодно, потому что огромная кушетка, изображавшая водную гладь, еще недавно выступала пустыней, а перед тем – ледяным катком, еще раньше – чем-то еще, а сам процесс игры всегда повторялся и никогда не надоедал: неугомонная егоза взбиралась на спину папе, назначенному то лошадкой, то самолетом, то, как вчера, пиратским кораблем, и с хохотом ползала по ней, иногда драматично «срываясь» и взбираясь вновь. Игорь частенько хватал дочку под руки и пытался расцеловать ей щеки, но она, заливаясь смехом, уворачивалась и отползала на кушетке подальше, с тем чтобы тут же напасть на «уснувшего и потерявшего бдительность» папу. В итоге наездник (фигурист, пилот, пират) уставала и запрашивала какую-нибудь историю или сказку, после чего благополучно засыпала.
В тот раз, однако, произошло нечто важное для Игоря. Наигравшись и уютно устроившись у него на спине, Ая произнесла фразу: «Папа, ты – мягкое теплое море». Перехватило дух. Никакими другими словами дочка не смогла бы более ясно донести свое отношение к нему: выразить любовь, безграничное доверие и обозначить масштаб папиной личности в своем мире. Это один из тех моментов, которые называют счастьем, он будет питать всегда, во все минуты, вплоть до последней…
Через обозначенное ЭВМ время кар подкатил к огромному корпусу № 35/80-573. Игорь вышел, и машинка тут же устремилась в обратный путь.
Пройдя через дверь в боковой пристройке, Кремов очутился в комнате отдыха. Навстречу поспешил парень лет двадцати пяти в зеленой спецовке.
– Здравствуйте, меня зовут Герман! С чем пожаловали?
Игорь представился, извлек из рюкзака папку с рисунками, схемами и пояснительной запиской и протянул парню.