Иногда Ая просила сказку про непослушную девочку, попадавшую в различные передряги. Тогда Игорь вспоминал какие-нибудь дочкины шалости, призывал на подмогу фантазию и выдавал на гора очередную поучительную «серию». Почему-то Ае нравилось их слушать, она сразу проводила параллели между собой и незадачливой героиней, всякий раз облегченно замечая папе, что она так не будет и хоть раньше баловалась немножко, но не столь сильно, как непослушная девочка.
Иногда полуночники запасали книжку с настоящими русскими сказками и читали ее при свете фонарика. Ая и в этих сказках переживала за главных героинь как за себя: осуждала легкомыслие сестрицы, проворонившей братика в «Гусях-лебедях» или, наоборот, удивлялась непростительному озорству Иванушки, попившему из лужи с копытцем. Игорь живо представлял, как Назар с утра получит от сестры смесь из горячей любви и лекций о надлежащем поведении. Обычно так и происходило, а Марина едва сдерживаясь, смеялась в руку.
Но чаще всего Ая и Игорь тратили поздний вечер на музыку. Малышка рано выучилась ловить волны на огромной дедовской радиоле, и родители подарили ей портативный приемник. Розовый «Старт-11» с нежной подсветкой шкал, на кожаном ремешке превратился в любимую игрушку маленькой хозяйки. Надев наушники, та сосредоточенно вращала хромированную шайбу поиска, пока в эфире не попадалась музыка. В «Старте» имелись и разъемы для электронной памяти, и функция записи, поэтому понравившиеся композиции Ая сохраняла. Игорь любил слушать радио с дочкой, обожал ее пояснения, почему одна песня хороша, а другая – «скукота и малышневка». Прислонив к уху один наушник, он растворялся в этом действе.
Когда Ая засыпала, Игорь выключал приемник, укладывал дочку поудобнее и засыпал сам. Редко, когда сон не шел, он пил чай на кухне.
Он ощущал, что присутствие детей и Марины сдерживает приступы, и это единственное, что пока спасало. Однако долго так продолжаться не могло.
По всей видимости, заряд батареек таял. Пилюли не справлялись! Все чаще чувства перехлестывали через край, все чаще случались приступы слабости, почти до обморока. Марина, конечно, почуяла неладное. Игорь отшучивался, когда она, пристально глядя в глаза, справлялась о его здоровье, но обмануть даже не надеялся. Семенов оставил попытки уговорить на новую аферу с Ложем и как будто сам потерял интерес к проекту. Впереди замаячил неизбежный финал. Лихорадочно соображая, Кремов как-то вспомнил колючую бессильную ненависть, обдавшую его волной на Скале. Виктор. В дальнейшем воспоминание повторялось слишком часто, чтобы казаться фоновой случайностью. «Зачем, – пульсировало в голове, – зачем это возвращается? Память не крутит пустое!» Да, не крутит. Прошлая жизнь подбрасывала тому немало примеров, вплетаясь виртуальным опытом в реальность. Игорь уже не силился их разделить, из-за чего возникшая будто ниоткуда уверенность в необходимости поездки на Скалу крепла вопреки логике и здравому смыслу. Отец говорил про нестандартный ход. Что может быть нестандартнее поездки на Скалу? Нужно ехать – и точка! «Пусть сейчас кажется, что в затее нет перспектив, но на месте мозг наверняка отыщет какие-то зацепки, а там, глядишь, и перспектива обозначится, – подначивал рожденный Ложем Нерв. – Помнишь, так раньше уже бывало?»
Нет, не бывало! Даже Семенов не в состоянии объяснить природу перенесенного Игорем на Ложе. Вдруг вся та жизнь – плод больного воображения? Никакого подключения, никакого опыта поколений, никаких выводов подсознания. Тогда все это – наркотические фантазии. Скорее всего, они, отчего-то слишком прочно вросшие в Игоря, теперь угрожали подменить его сущность искусственным уродом, который и подначивает.
Рассуждая так, Кремов всякий раз порывисто отказывался от идеи посетить Скалу, но всякий раз через время к ней возвращался.
Глава 124
Нина Алексеевна Волкова, привычно строгая, восседала в своем черном кресле с высокой спинкой. Напротив, за чайным столиком расположился Казимиров. Он напряженно и как-то механически прихлебывал чай с малиновым вареньем, принесенный помощницей Нины Алексеевны. Профессор готовился к беседе, попутно сканируя свою коллегу пронизывающим взглядом. Она знала этот взгляд, поэтому не затягивая начала первой.
– Евгений Митрофанович, ты же читал его отчет, – устало произнесла Волкова. – Нам всем очень жаль, поверь!
– Я не могу просто так опустить руки, – возразил Казимиров, – надежда есть всегда.
– Он стал другим. Он вырос в другой реальности, там сложился. И для нас – чужой. Послушай, ситуация невеселая, но нужно смотреть правде в глаза.
– Игорь посещает лекции, у него есть увлечение – вон машину достраивает свою, как ее…
– Мотоцикл, – подсказала Волкова.
– Вот именно, – обреченно согласился Казимиров. Выходит, она все знала даже лучше него, и это никак не влияло на дело.
– Он не может быть другим! – после паузы предпринял новую попытку профессор. – Он родился здесь, пусть там что-то наслоилось, но Чижик выплывет!
– Ты в курсе, что у него начались отключения сознания? – перебила Волкова.
Она предоставила Казимирову возможность проглотить новость. Он широко раскрыл глаза и схватился рукой за голову, переживая предсказуемое потрясение. Профессора захлестнуло волной. Не такой, которая отступит за секунду, – с высоким гребнем в барашках и с просвечивающим телом. Нет, здесь навалил «длинный» массив темной воды, где терпи не терпи, а воздуха все равно не хватит. Казимиров непроизвольно замотал головой, судорожно сглатывая, – он явно задыхался под тяжестью беспощадной реальности. Какими жалкими показались аргументы о мотоцикле, прозвучавшие минуту назад, как много теперь отделяло от надежды на спасение. Евгений Митрофанович сжал губы и заставил себя собраться.
– Все-таки хлопок? – спросил он бесцветным голосом.
– Да. Без пяти минут, – грустно ответила Волкова, – не обольщайся ни на миг, прошу. Он не выкарабкается, я уверена. Умный, сильный мальчик, мне действительно жаль.
– Нина! – воскликнул Казимиров. – Ну что с нами происходит? Неужели мы не сможем ему помочь? На наших глазах разворачивается трагедия, которая затронет не только Игоря, повторю, не только его! Почему ДОТ до сих пор не госпитализировал Чижика? У нас есть возможность затормозить процесс, это позволит выиграть время.
– Не позволит! – не выдержала Волкова. Она покинула кресло-крепость и подошла к окну, чтобы смотреть на улицу, а не в глаза Казимирову. – Какая перспектива у госпитализации? Превращение мальчика в овощ? Полагаешь, это не трагедия? Что станет с его женой, детьми? Лучше видеть любимого человека пациентом психушки? Он и так схлопнется, уж лучше пусть естественным образом! Марина… Она еще в детородном возрасте, ее выращивали под другие перспективы, нежели страдание рядом с обезумевшим супругом. Это нерационально, пойми. Девочка – золото без изъянов, позволь хоть ее спасти, а чем дальше, тем трудней это будет сделать. О детях вообще молчу, за них я лично костьми лягу, но испортить не дам! Они нужны Солнечному как воздух! Мало мы списываем сейчас на Скалу? Ты отслеживаешь динамику?
Казимиров все понимал, ДОТ купирует проблему, ДОТ прав, как обычно. Скала переполнялась отсевом, и никто не знал причин. Отчего молодые перспективные комсомольцы теряли мотивацию жить дальше по устоявшимся правилам? Куда уходила их вера в справедливость, развитие? И самое главное – почему в них угасало пламя, казалось бы, естественное для нормального человека? На малышей Кремовых возлагались большие надежды, они – явная доминанта, из таких ДОТ кропотливо формировал костяк будущего общества. Семьи, позволяющие сложиться ребенку в доминанту, «велись» ДОТовскими корифеями в ручном режиме, с постоянным контролем качества, с отслеживанием тенденций – хороших и не слишком. Их мало, слишком мало, «породистых» мальчиков и девочек, чтобы жертвовать хоть одним. Концентрация доминанты в Солнечном при постоянном росте населения падала, Скала принимала все больше отсева…
– Цифры невеселые, – примирительно продолжила Волкова, уже присев рядом с Казимировым за столик, – можно закрыть глаза на отсев, на относительное количество коммунистов в массе горожан, но абсолютное их количество тоже не растет, а это игнорировать просто преступно! Скала угрожает съесть город! Это не трагедия?
– У меня есть еще один вопрос, – спокойно произнес Казимиров. – Кто принимал принципиальное решение об эксперименте?
– Я, – после паузы, опустив глаза в пол, тихо отозвалась Волкова. – Женя, – спохватилась она, – я просила тебя сегодня много раз о всяком, прошу еще: пожалуйста, прими все как есть. Никто не виноват. Мы выделили Игорю ресурсы на борьбу, он строит свою машину, свободно перемещается… Это лучше, чем госпитализация, не так ли? Мы потеряли того, кто должен был прийти нам на смену, это больно, но найди в себе силы вытерпеть. И достоинство, чтоб хотя бы не мучить мальчика перед… Перед уходом.
Волкова совсем не казалась сейчас холодным функционером, и Казимиров знал тому причину. На ее плечи легла тяжелая ноша – казнить и миловать, резать по живому, чтобы спасти организм от гангрены. Профессор почувствовал укол стыда за то, что ничем не помог своей давней подруге, а только усугубил ее страдания. Похоже, наступал решающий момент.
Он поднял на нее тяжелый взгляд.
– Нина, тебе действительно хочется верить, что все решается настолько просто? Ты думаешь, еще можно спасти Марину? А может, ты всерьез полагаешь, что Нерв, разъезжающий по городу на диковинном аппарате, не привлекает внимания населения? И не заражает среду ничем инородным? Тогда почему просто не ликвидировать Чижика? Может, тебе что-то мешает? Попробую-ка помочь…
– Не надо! – вскричала Волкова. – Это запрещенный прием!
– Надо, – сухо отрезал Казимиров. Он не спускал глаз с коллеги, которая предпочла бы сейчас исчезнуть или, на худой конец, выставить Евгения Митрофановича за дверь под любым предлогом. Но тот уже сковал волю к сопротивлению, и Нина Алексеевна, конвульсивно сглотнув, обреченно уставилась в пол.