Это традиционное бумажное письмо отправляю оказией – „Циолковским“. По прибытию в город наш человек отыщет способ передать конверт по адресу, а там будь что будет. Хотя, повторюсь, у меня скверное предчувствие.
Я в глубоком пассиве, из которого выхода не предвидится. Экспедиция работает слаженно, проблем с питанием нет. Работы нервовской, соответственно, немного. Может, потому струны мои звенят от малейшего дуновения ветерка, и слышу я то, о чем раньше и помыслить не могла.
„Камень“ упал хитро до невозможности, даже „Космос“ не в состоянии разглядеть его своими феноменальными глазами с орбиты! Гость лежит в глубокой расселине, прикрытый сверху нависающим горным уступом, не подобраться. На днях баллистик признался мне, что микроскопическая корректировка траектории падения „камня“, которую засекла аппаратура, и привела к приземлению „камня“ именно в нынешнем месте. Теперь о самом страшном.
Я слышу „камень“! Он не камень вовсе, и он специально лег в труднодоступной расселине, а не на поляне перед зданием ДОТа. Он не желает беспокойства и интереса нашего совсем. Бояться нечего. Однако если раскрыть скорлупу раньше срока, может случиться непоправимое! Скажешь, я переутомилась и запуталась в безобидном шуме? Нисколько. Я б и сама радовалась ошибке, но я железно уверена в своих ощущениях!
Наш лидер, Андрей Монахов, форсирует события. Ему мои доклады не интересны, прет как трактор. Крайний „Циолковский“ доставил буровое оборудование и мобильные ребис-формователи (экспериментальное оборудование „Синтеза“), работа кипит: ежедневно проходкой ребята выбирают с десяток метров породы в горе, прокладывая туннель к „камню“, ребис-блоками укрепляют своды. Боюсь, мы доберемся до пришельца, и тогда – как учили – употреблю себя без остатка в первом прикосновении к неизвестному. Я не ты, не умею сочетать несочетаемое и „застреливать“; не умею, расслышав тончайшие сигналы, одновременно переварить и мощные импульсы, поэтому сгорю гарантированно. Но иначе никак, знаю, это единственный путь к спасению экспедиции и города. Халтуры, полумер „камень“ не потерпит.
Пишу сумбурно, непоследовательно, неясно. Но мне простительно, я в глубоком пассиве, помнишь? А здесь острее чувствуется любовь к тебе. Это все так ужасно, не представляешь! Куда ни кинь, всюду клин – из пассива нельзя, иначе связь с „камнем“ прервется, а в пассиве ты в голове…
У ДОТа нет души, он превратился в сухарь. Там позабыли, ради чего все затеяно, что действительно страшно. Формально правильные действия ДОТа лишены чувств, любви, и он ревниво убивает любовь в других. С тобой такое не пройдет, ты не разлюбишь Марину Владимировну, ваших ангелочков, Казимирова, чудаков Левманов, Улей, Солнечный и… меня. Поэтому они захотят разделаться с тобой. Это я тоже наконец постигла, находясь в экстремальном пассиве. Я в свое время сорвалась, ДОТу показалось, что я не опасна, что моя любовь убита. Дудки! Я по-прежнему люблю тебя, а значит, „непогрешимый“ посрамлен. Если есть что-то, что беспокоит меня сейчас кроме „камня“, то это твоя судьба. Береги себя!
Глава 147
Когда сознание вернулось, Игорю показалось, что он ослеп. Вокруг царила ночная темень, ничего не разглядеть. Дом окончательно умер, Валентиныч с ребятами, по-видимому, давно отбыли. Постепенно глаза привыкли, стали проступать контуры коридора и дверных проемов. Нерв уже собрался встать, как откуда-то снизу донеслось тихое поскрипывание старого паркета. Кто-то осторожно прохаживался по первому этажу. «Скрип-скрип» в парадной, «скрип-скрип» в комнате, где раньше стоял обогреватель. Пришелец крадучись исследовал незнакомое здание.
К горлу подкатила противная тошнота. Игорь, стараясь не производить шума, встал и направился в конец коридора к чердачному люку. Паниковать не следовало: тот, внизу, обязательно учует страх. В таких идеальных условиях не нужно быть Нервом, чтобы учуять чужой страх. Кремов лихорадочно перебирал в голове варианты, кто же пожаловал сюда и зачем. Он последовательно отмел Валентиныча, Мая и других ребят, намеренно игнорируя очевидный и единственно верный ответ.
Добравшись до цели и с облегчением обнаружив приставленную к люку стремянку, Нерв обернулся. Там, куда с первого этажа поднималась единственная лестница, зияла черная пропасть. Скрипа не слышно. Не рассматривает ли пришелец Игоря оттуда? Возможно. Но расстояние слишком велико, чтобы это имело значение. Кремов быстро взобрался на чердак, одним движением втащил за собой стремянку и, отступив от люка на пару шагов, прислушался. Пол на втором этаже сплошь плиточный, не заскрипит, но и слушал Нерв не ушами.
Тот, кто пришел за ним, сейчас мрачной тенью таился под люком. На чердаке значительно светлее, сюда перепадало немного лунного света через круглое окошко. Вдалеке протяжно крикнул сыч.
Внезапно под люком раздался громкий лязг оброненного металлического предмета, а через секунду истошный вопль: «У-лю-лю-лю-лю!»
Все случилось так неожиданно и показалось настолько несуразным, что Игорь, не сдержавшись, захохотал. Он узнал Лехин голос. Наверняка леденящим кровь улюлюканьем тот рассчитывал шокировать и парализовать жертву, но вышло наоборот.
– Спуститься не желаешь? – злобно прошипел Леха, когда Нерв унял смех.
Сердце колотилось в груди отбойным молотком.
– Успеется, – тяжело дыша, бросил Игорь в сторону люка. – А ты никак в индейца решил поиграть?
Ответом стало демоническое урчание, словно внизу заводились тугие потроха музыкальной шкатулки, – Леха, испытывая колоссальную досаду, по-видимому, не контролировал голосовые связки. Сейчас он либо лопнет, либо… Вдруг в темном проеме мелькнуло блестящее длинное лезвие – Леха подпрыгнул, крепко ухватился левой рукой за край люка, подтянулся, а правую, сжимавшую нож, сразу закинул локтем на пол.
Игорь понял: еще мгновение, и будет поздно! Преодолев одним прыжком расстояние до люка, он со всего ходу въехал каблуком в нос Лехе. Послышался мокрый хруст ломающихся хрящей, с чавканьем хлестанул черный фонтан, кровь мгновенно забрызгала Лехино лицо и ноги Игоря. Тяжелая голова «альтернативщика» запрокинулась на бычьей шее назад, его тело отбросило сначала к противоположной стенке люка, а затем Леха провалился вниз. В коридоре раздался звучный шлепок от неуправляемого падения массивного тела. Игорь чуть не сорвался следом, но смог удержаться. Вскочив, он в горячке отправил в черный проем подвернувшуюся тумбочку. Судя по глухому удару, она достигла намеченной цели.
Воцарилась тишина. «Жив!» – пульсировала эйфорическая мысль.
Кремов перевел дыхание и огляделся. В лунном свете кое-где на пыльном полу и на чердачной рухляди обрывками паутины да угольными бусинами чернели следы крови. Стремянка валялась ближе к окну, а за ней пристроилась причина, из-за которой Игорь пришел в дом Валентиныча, – сумка с мотоциклетным аккумулятором, фарой и набором гаечных ключей. Это становилось забавным, Леха вторично опростоволосился в присутствии «Борзого», пусть и сильно урезанного!
Дрожащими руками Нерв извлек аккумулятор, запитал от него фару. Яркая вспышка поначалу заставила зажмуриться. Когда глаза привыкли, Игорь подошел к люку и осветил коридор. Леха причудливо распластался на полу в ярко-красной луже, усыпанный деревянными обломками. Он тяжело хрипел, но что-то подсказывало, что его жизни ничто не угрожает. Пришлось долго пристраивать стремянку – из-за крови она опасно елозила по плитке, к тому же мешалось Лехино тело. Наконец Игорь спустился. Уши отчетливо уловили протяжный зов. Нет, это не сыч. Сычи не кричат «…ре-е-е-е-е-е-е-мо-о-о-о-о-о», они пронзительно свистят. Май с ребятами ищут его!
Жуков и Лапкоплав, очевидно, заметили свет в окнах и через минуту уже взлетели по ступеням на второй этаж. С улицы доносился голос Валентиныча – дядька отдавал кому-то какие-то распоряжения.
– Кремов! Что с вами?! Кто кричал? – воскликнул Май, подбежав к Игорю.
Он не сразу обратил внимание на темнеющее на полу тело, но тут Лапкоплав включил верхнее освещение и ребята замерли в оцепенении. Игорь отсоединил провода от клемм, сложил фару и аккумулятор в сумку.
– Это был боевой клич, – ответил он, кивнув в сторону Лехи.
Лапкоплав осторожно, чтобы не выпачкать кровью обувь, приблизился к поверженному врагу, привстал на цыпочках, заглянул за него и почему-то шепотом произнес:
– Там мачете валяется… Дорежем гада?
Повисла тягостная пауза, Игорь обменялся с Маем выразительными взглядами. Постепенно напряжение схватки ослабевало, но все же Нерв не чувствовал, что полностью владеет собой и в состоянии взвешенно подойти к такому серьезному поступку, как убийство человека. Еще он ощутил внутри противное жжение, свидетельствующее о чем-то важном, пока не поддающемся осмыслению. Что-то скользкой рыбой юлило у самой поверхности подсознания, почти показываясь, почти-почти. Оставалось положиться на интуицию. Та подсказывала: предложение «дорезать» – чистая авантюра.
– Не нужно, Лапа, – взял на себя инициативу Игорь, – мы еще не готовы к этому. Это и так остудит пыл Дрима.
Май неуверенно взглянул на друга, но в знак согласия кивнул. Жуков прекрасно понимал серьезность момента, понимал, что рано или поздно подобное должно было произойти, и заготовил соответствующую реакцию. Его сейчас мучило одно – опасение пропустить ключевой выпад Дрима, на который непозволительно отвечать прощением, за которым всякая попытка уйти от столкновения будет расценена как слабость и сигнал к травле.
– Хорошо, только, чур, мачете мой! Это трофей! – заявил Лапкоплав и, забавно балансируя на носках, переступил через хрипящего Леху.
Игорю сделалось тоскливо. Трогательное мальчишество Лапкоплава совсем не отвечало ситуации и напоминало, скорее, о пионерской зарнице или школьных казаках-разбойниках, однако одновременно утвердило Кремова в правильности выбора.